В реквизитных крыльях, одолженных у подруги, игравшей в молодости Одетту,
Ты мне изменяла, и крылья становились похожими на гаргульи,
Когда ты кончала, противореча не столько тексту
Заимствованного сценария, сколько пуле,
Выпущенной мной в затылок того бедняги,
Кто лобызал чулки, мной подаренные на именины,
Чья душа несётся по загробной реке и цепляется за коряги,
У которых есть телефоны, и-мэйлы, ники —
(На симфоническом празднике смерти, приправленным ветром южным
Каждая коряга по-особенному ликует).
И всё, что раньше для жизни казалось нужным
Теперь саркастически переливается и бликует.
И мне, ныне готовящемуся к геенне,
Где не найдётся места твоему обескрыленному заплечью,
Твой портрет в полный рост выгравировавшему на главном гене,
Осталось до кровяных мозолей торговаться с речью,
Но понимая, что ты, волховав Одеттой
Над тем, от кого на этом свете осталась одна лишь перхоть,
Только со мною была до телец кровяных раздетой,
По заводской узкоколейке судьбы с тобою, обнявшись, ехать.