Руки разомкнуты, джин разлит, а свечи погашены,
Но дом не спит, дом сегодня примет каждого из отчаянных:
И того, у кого вселенская грусть, и того, у кого с пять рубцов на коже,
И того, кто недавно был брошен, возможно, тоже.
И тебя, моя девочка, дом, наверное, примет тоже,
С распростертыми, как говорится, промилле,
Ты вдруг думаешь, вот хорошо бы только,
Если б киллер, а минимум – амнезия.
Джин разлит: тебе ни плохо, ни хорошо, никак,
Ты лишь думаешь, в Петербург бы и навек там, пожалуй, застрять.
Вот бы к морю, чтобы раны все зажили и дышалось полегче,
Мама гладит по волосам, мама знает – отняли вечность.
Все, как в первый раз – только в стократ серьезнее, переломней,
Хочется просто исчезнуть, а приходится зваться свободной,
Свечи погашены, а внутри неминуемо колко,
Чтобы маска “все хорошо” не слетела – смеешься громко.
А затем усталым и грузным взглядом смотришь в тусклую ночь:
Вот его черты, вот его рука, а вот родное его плечо,
Ты пытаешь тронуть, но так горячо,
Неоправданно горячо.
Жизнь течет, а рассвет хмелеет вместе с тобой,
Ты лишь думаешь, почему не смогли ни купить собаку, ни вырастить дочь,
Задаешься вопросом, мог ли кто-то помочь,
Кто с тобою нам мог помочь?
Времени счет потерян – последний стакан неизбежно опустошен,
Ты вдруг думаешь, надо больше не думать – он, раскланявшись же, ушел.
Ты вдруг резко перестаешь терзаться и думать лишь о плохом:
Кто-то вдруг зажигает свечи, становится светлым весь дом.
Стены шепчут, что нужно лишь время, терпенье и горы стихов,
Дом утвердительно говорит, что ты это все, конечно, переживешь,
Как когда-то уже проходила сквозь сотни колец огня,
Как когда-то после падений выше летать могла.
Я тебе обещаю, эта мгла - ни путь, ни даже его отрезок,
У такой уютной тебя не будет острых углов,
Я тебя прошу, пережди немного, а дальше, пусть другая, но вечность,
Вот тогда ты станешь очень легка и зажжешься, как в доме свечи,
От случайной руки, коснувшейся фитиля.