Воровство не преступленье –
образ жизни на Руси.
Вот такое вот явленье –
ты стащи, а не проси.
Всё воруют, даже деньги,
бизнес наглые крадут.
Ты! сиди себе, не веньгай,
потому что каждый плут
точно знает цену грусти
и червонцев за стеной,
где потоком слёзы льются,
словно терпкое вино.
Сверлят зубы, точат нервы,
спотыкаясь о нарыв.
Я давно уже не первый –
проиграл седьмой заплыв
и остался без медали.
Заигрался в тишине.
Ох! зачем вы оболгали,
что не нравится так мне.
А кому всё это надо? –
изумительная ложь,
принимают за эстраду,
косят словно в поле рожь.
Рожи корчат без печали
на безвестном рубеже.
Время грусти назначали
люди в подлом неглиже.
Ходят в беленьких халатах,
а душа темнее туч.
Всё решается в палатах,
где сверкает чёрный луч.
Я пришёл, сказал, что примет,
посидите на скамье.
Алый парус, как у Грина,
примерещился вдруг мне.
Ветры дуют не степные,
а солёные с утра.
Но идут к нему блатные
их приводит медсестра.
Я сижу и в ус не дую,
очередь прошла моя.
Кажут жирную мне дулю.
И меня же обвиня,
“Опоздал! – мне заявляет, –
Видишь, ровно без пяти!"
На меня дворнягой лает,
Господи, меня прости.
Доктор Ларин, доктор Ларин,
ты безнравственно хорош,
словно бронзовый ты барин,
и как будто бы Гаврош,
что погиб на баррикадах
во французской красноте.
Не хочу я о цикадах
распевать по простоте
деревенских наших буден.
На кон ставлю белый зуб.
Доктор, знаю, неподсуден.
Многим он, конечно, люб.
Вот и женщина довольна,
что по блату в кабинет
прорвалась, осыпав солью.
Ну, подумаешь, – Поэт
посидит, пойдёт палимый.
Посмотри, что накропал.
Снова, даже тут гонимый,
в “чёрный список“ я попал.
Извините, доктор Ларин,
хамства в жизни не терплю.
Очередь мою украли –
всё понятно и коню.
Толмачёв Роман солидный
принял, выслушал меня,
главный врач, к тому же видный
с плотной занятостью дня
и нашёл он тут же выход
в ситуации простой.
Толмачёву было стыдно
Ларин, за тот гонор твой.
Поваляева он вызвал,
тот явился в кабинет.
Говорили мы о жизни
с разницей в десятки лет.
Поваляев Юрий – дока –
разбирается в зубах.
Это я в них, как забока,
утопает что в стихах.
Объясняет Юрий чётко,
что понятно даже мне.
Разъясняет он охотно,
что находится на дне
зуба полость – надо срочно
ликвидировать её,
голову зачем морочить,
чтоб коронку на него
Вам поставить непременно
и тогда послужит он.
Понимаю всё мгновенно –
крепкий зуб здоровья схрон.
Любит Юрий на рыбалке
отдохнуть от тяжких дел.
Он былой ещё закалки,
потому в решеньях смел.
Вежливость его приятна,
не хамит он никогда.
И в словах своих опрятен
уважает он года
пациентов, инвалидов,
посетителей больных.
Всё достойно и солидно,
и поступков нет иных.
Раскрасавица Елена
нежной ручкою своей,
просверлила зуб мгновенно.
Бор пел словно соловей.
Потому и благодарен
ей за честный чистый труд.
Ясно – кариес коварен.
Перестал болеть мой зуб.
И опять мне Поваляев
зубы точит и сверлит,
заговаривает славно –
надо зубик удалить.
На рентгене усадили
и закрыли ох свинцом,
и немного пристыдили,
говорили, как с юнцом.
“Видишь трещинка чернеет, –
Поваляев говорит.
(День, как будто вечереет),
значит, надо удалить“.
Талалаева воткнула
два укола мне в десну –
оказался я в “загуле“ –
вспомнил раннюю весну,
и щипцами Оля с ходу
подхватила верхний зуб,
и плеснула будто воду,
у меня затрясся чуб.
Ничего, стерпел Серёга.
Корни вытащили вмиг,
натурально без подлога.
Без эмоций строгий лик
надо мной склонился низко
и, заглядывая в рот,
увидал – спасенье близко...
...пошатнулся небосвод.
Облегченье наступило –
с кляпом я пошёл домой.
Роща тихо говорила:
– Вытерпел ты, милый мой.
Засияло солнце ярче
и оттаяла душа.
Заиграл с Поэтом старче
через дебри камыша.
Всем спасибо за работу
кроме Ларина. Врачи,
благодарен за заботу
я Роману. Не рвачи –
все вы доктора от Бога.
Я и Ларина прощу.
Вся поэма без итога,
я его пока ищу.
А итог – стальные зубы
ощетинились во рту.
Протезисты людям любы,
Я их труд, конечно, чту.