ШОКОЛАДНОЕ СЕРДЦЕ
Моему дорогому Климке,
самому лучшему мальчишке в мире.
Ленгерих,2114
***
Мой знакомый бурундук
Не был доктором наук,
Не был даже кандидатом -
Был он просто полосатым
И доверчивым зверьком.
Озорным весельчаком.
Относился с уваженьем
Он к моим стихотвореньям,
Потому что сам не мог
Сочинить и пары строк.
Было всякое, не скрою –
Я дразнил его порою,
Но когда он вдруг исчез –
Опустел осенний лес.
Я теперь на все согласен –
Даже спать не на матрасе,
А на кнопках и гвоздях.
И чернила пить в гостях –
Лишь бы мне увидеть снова
Моего дружка лесного.
***
Гулял по городу гобой
Под ручку с медною трубой.
При виде стройной юной скрипки
Расплылся в сладкой он улыбке,
В толпе заметив саксофон,
Отвесил вежливый поклон,
С губною встретившись гармошкой,
Ей пирожок купил с картошкой,
Сказал ей – «милое дитя!»
И ущипнул ее шутя.
И с контрабасом выпил пива,
Беседуя неторопливо
О ноте «си» и ноте «до»
И новостях борьбы дзю-до.
И только к ночи возвратился,
Сказав трубе «аревуар!»,
Он наконец-то в свой футляр,
И в нем уснул, и долго снился
Ему возникший сам собою
Оркестр, в котором он с трубою
Играет ночи напролет,
Что только в голову взбредет –
И в зале публика встает
И так кричит гобою «браво»,
Как не кричала никому,
И наконец приходит слава,
Звеня литаврами, к нему...
***
Еноты раздобыли ноты,
Нашли кларнеты и фаготы
И ну наигрывать фокстроты,
И менуэты, и гавоты.
Но заревели бегемоты:
«Совсем вы спятили, еноты!
У всех дела, у всех заботы –
Тот наполняет медом соты,
А тот домой бежит с охоты.
И только вы, как обормоты,
Все дуете в свои фаготы.
Стыдитесь, глупые еноты!»
И подвывали им койоты:
«Кому в лесу нужны фокстроты,
И менуэты, и гавоты?
Чем дуть в кларнеты и фаготы,
Поджарьте лучше антрекоты
Иль засолите в банке шпроты –
Полезной мало ли работы!»
Но только как могли еноты
Не дуть в кларнеты и фаготы,
Когда для них открыли ноты
Такие дивные красоты,
Такие дали и высоты,
Что даже мысль про антрекоты
Скучна им стала до зевоты?
И напролет всю ночь еноты,
Звбыв про все свои заботы,
Играли весело фокстроты,
И менуэты, и гавоты.
Но не стерпели бегемоты –
Сломали в ярости фаготы,
Кларнеты бросили в болото.
И разорвали в клочья ноты
Клыками острыми койоты.
И горько плакали еноты –
Со вторника и до субботы.
***
У гориллы столько силы.
Что она одною левой
Нас бы в схватке победила.
Потому-то, друг мой милый,
Вежлив будь всегда с гориллой,
Как с английской королевой.
***
Леший очень нелюдим.
Он живет совсем один –
Ест поганки, пьет росу,
Ковыряется в носу
И порою за туристом,
Заблудившимся в лесу,
В полночь бегает со свистом.
***
С нитки сорвался шарик воздушный –
Вот бестолковый, вот непослушный!
Что ему нужно – там, в вышине?
Может, он вздумал жить на луне?
Но необъятны неба просторы.
Только кометы и метеоры
Могут промчаться во тьме ледяной
И повстречаться в небе с луной.
Зря он стремится выше и выше,
Добрых советов наших не слыша.
Будет недолгим этот полет –
Лопнет бедняга и упадет.
От безрассудства только убытки.
Лучше болтаться вечно на нитке,
Чем устремиться в холод и мглу.
Это понятно даже ослу!
Только, советов наших не слыша.
Шарик взлетатет выше и выше.
***
Жила-была одна треска.
Жизнь у нее была легка –
Она гуляла по бульвару,
Она, в гостях у судака,
Под мандолину и гитару
Плясала с окунем на пару,
Взбодрившись рюмкой коньяка.
Хотя она – моя соседка,
Мы с ней встречались очень редко:
Я танцев с детства не люблю,
И коньяка почти не пью,
И мне не нравится нисколько,
Когда у рыбы в мыслях только
Коньяк, мазурка, вальс и полька.
И вдруг вчера я узнаю:
Треску веселую мою
За ум находчивый и быстрый
Произвели в премьер-министры!
Я – это было ровно в пять –
Ее помчался поздравлять.
Гляжу , а там народ толпится, и
Дежурит целый полк полиции –
полтысячи богатырей.
Треска выходит из дверей,
Толпе кивает величаво
И улыбается слегка.
Толпа ликует:»Слава! Слава!
Ура! Да здравствует треска!»
Хотел поближе к ней пробиться я –
Но грозно сдвинулась полиция,
Покой трески моей храня.
Да, ей теперь не до меня.
***
Порой бывает как-то все не так.
Сначала Климка пишет: »кашалот».
Потом читает все наоборот –
И вдруг возник какой-то «толашак»!
Но кто же это все-таки такой?
Быть может, змей какой-нибудь морской?
А может, птица ростом со слона?
А может быть, заморская страна?
Но кто в стране заморской той живет?
Веселый талашоковый народ,
Танцующий, не ведая забот,
Под небом талашоковым весь год?
Профессор математики – и тот
Ответ не сразу правильный найдет.
Но если прочитать наоборот –
Возникнет вновь обычный кашалот!
***
На свете есть огромная гора.
На ней растет огромная сосна.
Не только вся земля с нее видна -
С нее видна отлично вся луна,
Белесая с отливом серебра.
На той сосне пастух сидит седой
С огромной шелковистой бородой.
На вид ему – примерно двести лет.
Он в тогу белоснежную одет,
Глаза его сверкают, словно нож,
И кнут его на молнию похож.
«Зачем же этот дед туда залез?» -
Ты спросишь у меня наверняка.
Да чтоб на синем пастбище небес
Пасти на пару с ветром облака.
Иначе их летучие стада
Мгновенно разбредутся кто куда,
И в летний зной грибной веселый дождь
На землю не прольется никогда.
И ты, малыш, как только подрастешь,
Пасти их тоже сможешь иногда.
Загадка
Он носит шляпу, но, увы,
Он не имеет головы.
Есть у него одна нога,
Но для нее нигде пока
Не смог найти он башмака.
Не веришь – можешь глянуть сам:
Недаром руки к небесам
В мольбе безмолвной он вознес.
Обидно бедному до слез:
Ведь будь ты первый богатей
И всей планетою владей –
Все ж будет жизнь твоя горька
Без головы и башмака.
Уж целый месяц слезы льет
Бедняга ночи напролет,
И ввысь глядит, и чуда ждет.
Но полагают небеса,
Что просто выпала роса,
А значит, делать чудеса
Причины нету никакой.
Но кто он все-таки такой?
Ты эту тайну сам раскрой –
Ведь ты-то парень с головой.
***
Сколько дней, сударыня Зима,
Снегом засыпала ты дома,
Сколько долгих пасмурных недель
За носы щипала ты людей,
Сколько вьюжных месяцев весну
В ледяном держала ты плену!
Но вчера в саду пропели птицы,
Что весна сбежала из темницы
И в бою войска твои разбила.
Где ж твоя, Зима, былая сила?
Где твои метели и бураны?
Складывай скорее в чемоданы
Шубы, шарфы, шапки и перчатки
И беги отсюда без оглядки.
Из Теодора Шторма
Письмо
Высокочтимые мальчишки!
Мне трудно при моей одышке
Соревноваться с вами в беге.
К тому ж вы можете, как белки,
На дерево взобраться вмиг,
А я от этого отвык –
Вся прыть былая испарилась.
Явите ж мне такую милость:
Когда придете вы опять
В мой сад черешню воровать,
То ограничьтесь только ею –
Не приближайтесь к сельдерею
И не топчите мой горох –
Он у меня не так уж плох.
Скажу вам даже по секрету:
Редактор городской газеты –
Пускай он плут и выпивоха,
Но все ж в горохе знает знает толк -
Откушав моего гороха,
Пришел в неистовый восторг,
И сразу второе стал добрее,
Когда отведал сельдерея.
Вот так все лучшее мои
Растенья будят в человеке,
Как Новый год, как соловьи,
Как муэдзины в знойной Мекке,
Как сад вишневый при луне
И мысль о розгах и ремне.
Засим с почтеньем ваш навеки,
Вам всем желая многих лет
И пуд черешни на обед
Шторм,, огородник и поэт.
,(Тот самый Шторм, о ком газета
Писала, кажется, в четверг,
Что для столичного поэта
Он дельный, в общем, человек,
Но что, конечно, сей пиит
К субботе будет позабыт,
Что все стихи его – пустышки,
Что дар ничтожен у него...
Но тем важнее мне, мальчишки,
Судьба гороха моего.)
***
Что за жизнь была в пшеничном поле!
Кто не позавидовал бы доле
Тех, кто здесь недавно пировал,
Песни распевал и танцевал?
Только ночь уйдет в свои владенья,
Шмель в трактир приятелей зовет:
„Эй, спешите в наше заведенье
Пить росу и есть янтарный мед!»
Жук на зов торопится с женою,
Чтобы выпить чарочку росы.
Выпьет – и под пение хмельное
Полетят счастливые часы.
Мухи подпоют ему и пчелы –
Всей округе песня их слышна.
А потом комар придет веселый
Танцевать с друзьями дотемна.
Сколько дней веселье здесь царило!
А теперь здесь пусто и уныло:
Дождь осенний плачет от тоски.
Где же вы теперь, весельчаки?
***
Помнишь, как когда-то мы в подвале
Жабу пучеглазую поймали?
Помнишь, как под ясною луной
Жабу отнесои мы в сад ночной?
А представь себе, что эта жаба
Вдруг за миг слона переросла бы?
Нам тогда со всех пришлось бы ног
В дом бежать, пришлось бы на замок
Закрывать скорее дверь входную,
Взаперти таиться и в ночную
Тьму глядеть украдкой из окна –
Не ушла ль куда-нибудь она?
А она сидела б во дворе –
Грозная, подобная горе.
Но в старинной книжке без названья
Мы с тобой нашли бы заклинанье
И его в ночи произнесли.
Тотчас бы явились Дух Земли
Вместе с Духом Лунного Сиянья,
Чтобы твои услышать приказанья,
И, поклон отвесив нам земной,
Снова растворились в тьме ночной.
В тот же миг – хвала старинной книжке! -
Жаба стала б меньше комаришки
И умчалась в страхе со двора.
Мы бы ликовали до утра!
Ели бы, как в праздник, булки, пышки,
Пряники, ватрушки и коврижки,
И плясали около костра
С криками «победа!» и «ура!».
Утром духов вызвали бы снова –
С нами распивать фруктовый чай.
Но сейчас , дружище, полвторого.
Закрывай глаза и засыпай.
***
Кто в нашей речке – самый главный?
Кто там над рыбами царит,
Воссев на трон самодержавный,
Приняв надменный грозный вид?
На этот счет молчит наука,
Но я считаю – это щука,
А Галкин, бывший управдом,
Уверен в том, что это – сом.
Об этом спорим мы часами,
Сверкая яростно глазами,
Без малого двенадцать лет.
Нет у тебя знакомой рыбы?
Мы созвониться с ней могли бы
И верный выяснить ответ.
Сова
Чудная птица все-таки – сова!
Ведь что для нас с тобою – синева
Небес и солнца мячик золотой,
То для нее – покрытый темнотой,
Тревожный мир, где прячутся враги,
Где в двух шагах не видно ей ни зги.
Но что для нас с тобой – кромешный мрак,
Где можно рухнуть сослепу в овраг,
Где можно заблудиться и попасть
На дно болота или в волчью пасть,
То для нее как раз наоборот –
Пора, когда сияет небосвод,
Когда вся чаща светом залита.
Вокруг посмотришь – ну и красота!
Все светится - деревья, пни, трава!
Вот так чудно устроена сова.
***
Чем, скажи мне, похожи варан и баран?
Если б в гости к барану собрался варан,
То пришлось бы пройти ему дюжину стран
Или даже седой переплыть океан.
Не похожи нисколько они и на вид:
Не имеет варан ни рогов , ни копыт,
И не носит мохнатую шубу зимой.
И едва ли с тобой
Мы сумеем найти
Смельчака,, что его согласится пасти .
Нет, ничем на барана варан не похож.
Просто даже ни капельки. Так отчего ж,
Объясни, так похожи у них имена?
Может, эта загадка тобой решена?
Если – да, то доценты и профессора
Прокричат в твою честь троекратно «ура».
Если – нет, то всерьез этим делом займись:
Человек – не орел, и не крылья, а мысль
Человека возносит в небесную высь.
И философ, которому мир воздает
Вот уж много столетий хвалу и почет,
Говорил: кто не мыслит – живет без забот.
Нет, постойка...Конечно же, наоборот:
Кто не мыслит о важных материях – тот
Вообще, если вдуматься, и не живет.
Тот философ – француз, богатей, дворянин,
Залезал, чтобы что-то обдумать, в камин.
А когда уставал от раздумий, вина
Выпивал и часами глядел из окна.
И такою вполне был доволен судьбой.
Впрочем, это мы позже обсудим с тобой.
Бабье лето, или Как Климка разговаривал с осенью и что
из этого вышло
В роще некому петь до рассвета,
Небо сумрачней день ото дня.
Я с тобою не ссорился, лето.
Отчего ж ты ушло от меня?
В наших окнах часов уже в восемь
Лишь ночная виднеется мгла.
Разве в гости я звал тебя, осень?
Почему ж ты без спросу пришла?
Люди теплые куртки надели,
Капли падают с веток и крыш.
Может, осень, хотя бы неделю
Ты в другом городке погостишь?
....................................................
Погляди, я старался не зря –
Осень вправду меня услыхала
И куда-то внезапно пропала:
Нам тепло и веселье даря,
Ярким золотом блещет заря.
Или вкралась случайно ошибка
В числа строгие календаря?
Или вдруг засияла улыбка
На печальном лице октября?
***
На клумбе – ни травинки, ни цветка,
Нависли грозовые облака,
Окрашена река в свинцовый цвет,
И лес в лохмотья пестрые одет.
Поля пусты, а ветер в ноябре
Поет уныло песни во дворе
И мокрою швыряется листвой.
Окно покрыто пылью дождевой,
И в черной луже около двери
Пузатые танцуют пузыри.
Сказать по правде – только без обид –
Не слишком ты пригож, ноябрь, на вид.
Но чем тоскливей дождь и ветер злей,
Тем треск огня в камине веселей,
И тем светлей и краше этот дом,
Где мы вдвоем любуемся огнем.
***
Из какой-то далекой холодной страны
Прилетела метель неземной белизны,
Заплясала, запела в пустынном дворе,
Утомившись, вздремнуть прилегла на заре.
Вместе с нею и сад задремал до весны,
Утонув в серебристых сугробах к утру,
Посреди воцарившейся вдруг тишины
Нам о чем-то с тобой прошептав на ветру.
Но о чем? Что не вечны мороз и метель,
Что когда-нибудь лед превратится в капель,
И тогда – он побиться готов об заклад -
Непременно сошьет ему щедрый апрель
Из зеленого шелка роскошный наряд?
Я бы все это выяснил наверняка,
Но, признаюсь тебе откровенно, пока
Я не выучил толком того языка,
На котором деревья со мной говорят.
***
Темно, но ты еще не спишь ,
Лежишь и слушаешь, как мышь,
Промчавшись шустро вдоль дивана,
в коробке возится картонной,
И ливень, как по барабану,
Стучит по крыше монотонно.
Шиповник гнется на ветру,
Листва срывается с ветвей.
В скворешню юркнул воробей,
И пес забрался в конуру,
И под крыльцо забился кот.
А ливень не перестает,
Не молкнет стук его веселый:
Он знает – ты еще не спишь,
И для тебя играет соло
На барабанах мокрых крыш.
***
Я зимой повстречал одного мясника,
О великих деяньях мечтавшего с детства.
Получив от богатого дяди наследство,
Приобрел он в деревне соседней быка,
Чтоб его научить говорить на латыни
И играть на гитаре и на мандолине.
Он учил его десять без малого лет,
Он за сутки выкуривал сто сигарет,
Оставлял за упрямство быка без обеда,
Привозил из столицы к нему логопеда.
Разложил все тома Цицерона в хлеву,
По совету друзей прибегал к колдовству,
Регулярно даря дорогие подарки
Помогавшей ему в этом деле знахарке,
И не раз приглашал для ученых бесед
Экстрасенса, знакомого с тайнами Вед.
Только, сколько мясник ни старался, доныне
Бык ни слова ему не сказал на латыни.
Но не сдался мясник – он в мясном магазине
Отпуск взял и покинул родные места,
Чтобы поймать в океане бескрайнем кита .
-Кит, -сказал мне мясник,- он быку не чета.
У него голова – весом в целую тонну,
Так что он при желании мог бы в Сорбонну
Без труда поступить на любой факультет
И оставить в науке значительный след.
Даже пары недель,,помяни мое слово,
Не успеет пройти, как со мной этот кит.
Перед этим сыграв на гитаре толково
Опус двадцать второй Иванова-Крамского,
На латыни изысканной заговорит.
Если так, то смешны и нелепы сомненья –
Ведь задача и вправду предельно проста:
Надо только поймать в океане кита.
А для этого много ли надо уменья?
Ведь мясник и приманку с собой прихватил:
Плиток пять щоколада и банку варенья,
И грибы, что он сам собирал и солил.
Так что, думаю, месяца через четыре,
А с учетом завистников – лет через пять,
Будет бюст его бронзовый в каждой квартире
И в любом городском гастрономе стоять.
И, на пенсию выйдя, скорее всего,
Я начну эпопею писать про него.
Загадка
Между небом и землей
Бродят медленно они.
Лес и поле в летний зной
Отдыхают в их тени.
Ветер, как из пластилина,
Может вылепить из них
И веселого дельфина,
И седого исполина,
И любых зверей лесных.
Им не труден и не скучен
Путь без цели, наугад.
Но порой они могучим
Басом, гулким, как набат,
Спорят, ссорятся, ворчат.
А потом часами слезы
Льют на землю с высоты,
И земля рождает розы
Небывалой красоты,
Золотые волны поля
И вишневый сад в цвету.
Ты давно, наверно, понял,
Про кого я речь веду?
***
- Cкажи мне, непоседа-ручеек:
Твой путь, наверно, труден и далек?
Мне шелестом волны твоей ответь:
Куда ты так торопишься успеть?
- Светило солнце майское, когда
Из вешнего подтаявшего льда
Я был в горах заснеженных рожден.
Просили передать они поклон
Сестре моей – стремительной реке.
В дорогу я пустился налегке,
Простившись с горным эхом, ледником,
Со скалами, с орлами в небесах.
Скитаюсь я с тех пор в краю чужом,
Но где б я ни был – мне неведом страх.
Наверное, таков любой ручей:
Душа у нас беспечна, как весна,
И наши воды быстрые до дна
Пронизаны с утра и дотемна
Сияньем ярких солнечных лучей.
Мне путь к реке далекой не знаком,
Но что с того? Невелика беда!
Пусть тот, кем был я создан изо льда –
Пусть он и будет мне проводником.
***
«Хватит шалить и бездельничать! Сядь
И запиши без ошибок в тетрадь
То, что ребенку положено знать:
Два и один – это три, а не пять.
Манная каша полезней пирожного.
Мячик круглей чемодана дорожного.
Нам невозможно достичь невозможного.
Нам неизбежного не избежать» .
Так говорил седовласый старик,
С важностью палец подняв указательный.
Выслушал старца мальчишка внимательно,
Но не поверил ему ни на миг.
Он-то ведь знал: на земле ничего
Нет неизбежного и невозможного.
Что тут такого особенно сложного?
Скоро приблизится вновь Рождество,
Яркий закат озарит облака,
к месяцу звезды придут на свидание
И до рассвета любые желания
Будут исполнены наверняка.
Взрослые, видно, забыли секрет
Вьюжной поры, января белоснежного,
А для мальчишек по-прежнему нет
Ни невозможногo, ни неизбежного.
***
В тот час, когда закат уже погас,
Когда русалки водят хоровод.
Настраивает леший контрабас
И хрипло песнь печальную поет.
О том поет, что целые века
В одном и том же бродит он лесу,
Что гложет иногда его тоска.
Но жаловаться лешим не к лицу .
И он заводит песнь повеселей,
Тоску свою на время затая:
О том, что все же лешему милей
Его родная чаща, чем края,
В которых вечно кружится метель,
Где днем дрожишь на северном ветру,
А вечером уляжешься в постель –
И коркой льда покроешься к утру.
Милей, чем раскаленные пески,
В которых бродит медленно верблюд,
Где звезды так лучисты и близки,
Что глаз сомкнуть ночами не дают.
А то еще на свете есть страна,
Где бродят людоедов племена,
Где чаща лютых хищников полна –
Там лешему и вовсе не до сна.
Милей и краше лес его родной,
В котором каждый куст ему знаком.
Особенно в нем здорово весной
Пройтись при лунном свете вечерком.
Тогда и петь не надо самому –
Звенит, как струны, вешняя капель.
И все-таки так хочется ему
Порой махнуть за тридевять земель!
Небесный странник
Едва часы двенадцать раз пробьют,
едва луна взойдет на небосвод,
И волки песнь ночную запоют –
Он в дальний отправляется поход.
За ним бежит огромный черный пес
С могучего быка величиной,
Да он и сам громаден, как утес –
Таких, как он, немного под луной.
Темнея среди звезд, в небесной мгле,
Идут они вдвоем не по земле –
Скользят они по облачной гряде,
Бесшумно, точно лебеди в воде.
В густых кустах скрывается олень,
В берлогу забирается медведь,
И жители окрестных деревень
Спешат дома скорее запереть.
Ведь это не секрет ни для кого:
Кто встретится с тем странником в пути,
Тому домой дороги не найти
И имени не вспомнить своего.
Довольно только глянуть в облака,
Увидеть только тень его вдали,
Чтоб в камень превратиться на века.
Он бродит в поднебесье до зари,
Но в час, когда светлеет небосвод
И в роще умолкает соловей,
Он поступью бесшумною своей
В страну, что нам неведома, идет.
За ним бежит огромный черный пес
С могучего быка величиной,
Да он и сам громаден, как утес –
Таких, как он, немного под луной.
***
Как-то раз вечернюю порой
Шел домой кузнец лесной тропой.
Мирно шелестел листвою лес.
Вдруг из чащи вышел лысый бес –
С толстою веревкою в руке,
В стареньком кургузом сюртуке.
Вышел и с усмешкой говорит:
«Ты своею силой знаменит.
Слышал я, что можешь и быка
Ты свалить ударом кулака.
Так давай проверим мы сейчас
У кого из нас побольше сил.
Вот веревка – я ее как раз
Из дому с собою прихватил.
Ты, кузнец, берись за тот конец,
Я – за этот, и начнем тянуть.
Если перетянешь – молодец,
А не сможешь, то не обессудь:
Станешь навсегда моим слугой».
Может, встретив беса, кто другой
Голову б со страху потерял.
Но кузнец был ловок и удал.
«Что ж, - сказал он весело в ответ, -
Я как раз сегодня на обед
Съел быка и парочку свиней.
Я сейчас, наверное, сильней
Дюжины таких, как ты, парней».
Между тем лесная стала мгла
Черной и густою, как смола.
И кузнец подумал: »Ну, постой!»
И веревку он во мгле густой
К дубу незаметно привязал,
А потом с улыбкою сказал:
«Время нас тобой, браток, не ждет.
В кузне нынче дел невпроворот.
Попусту болтать мне, извини,
Некогда с тобою. Ну! Тяни!»
Бес отсрочек тоже не любил.
Тотчас изо всех бесовских сил
Начал за веревку он тянуть.
Тянет, тянет, тянет, тянет – грудь
Боль сдавила, бьет его озноб,
Лезут у него глаза на лоб,-
Толку никакого! Сдался бес,
Плюнул и в кустарнике исчез.
А кузнец домой к себе пришел,
И огонь в печи своей развел,
И, воздав Всевышнеу хвалу,
Постелил постель себе в углу,
И совсем уже собрался лечь,
Но решил дрова подбросить в печь.
Приоткрыл заслонку – вот те на!
Печь червоным золотом полна!
До сих пор не ведает кузнец –
То ли наградил его Творец,
Все на свете видящий с небес,
То ли оплошавший лысый бес,
В знак почтенья к силе и уму,
Подарил то золото ему.
Я бы подсказал ему ответ,
Если бы открыли мне секрет
Небеса святые или ад –
Но они и мне не говорят,
Кто послал богатство кузнецу.
А гадать мне, право, не к лицу.
***
Живой ли ты, цветок? Ведь ты всегда молчишь:
Речей не говоришь и песен не поешь,
Не свищешь, не звенишь и даже не журчишь.
Молчанием своим на камень ты похож.
- Зачем мне говорить? Кзгляни на мой бутон –
Любых твоих речей стократ прекрасней он.
Вглядись в него, пойми, что высказано в нем –
И песни всех времен, сказанья всех племен
Услышишь ты тогда в молчании моем.
***
Жил да был на свете Никто.
Не носил он зимой пальто,
Не читал спортивных газет,
Не смотрел в театре балет.
Не ходил в кафе в выходной,
Не гулял в саду под луной,
Не бывал ни разу в кино,
Не глядел ни разу в окно.
Никогда он конфет не ел,
Никогда он песен не пел,
На лужайке цветов не рвал.
В долг не брал, взаймы не давал.
Не был строен, не был горбат,
Не был холост, не был женат.
В общем, жил Никто без забот –
Может, час , а может, и год,
Может, век, а может, и миг.
А когда за ним смерть пришла,
То его она не нашла:
Подняла от ярости крик,
Затрясла седой головой,
Застучала кривой клюкой,
Но вернулась ни с чем домой.
Не попал он ни в рай, ни в ад:
Впрочем, этому он не рад,
Но и не огорчен ничуть.
А теперь я хочу вздремнуть
На диване своем часок -
Ведь и вол порой устает.
Пусть последнюю пару строк
сам Никто за меня черкнет:
***
Молвило море густым облакам:
-Дети, я вижу, наскучило вам
Вечно седой любоваться волной –
Хочется вам и на землю взглянуть.
Что же – вам время расстаться со мной,
Время в далекий отправиться путь.
Вас небывалые ждут чудеса:
Встретят вас щебетом птичьим леса,
Степь позовет в необъятную даль,
Где исчезает любая печаль.
Россыпью искр вас снега удивят,
Вечером поздним оденет закат
Вас в золотисто-багряный наряд,
И города хлопотливых людей
Вас суетой позабавят своей.
Вы познакомитесь с гордым орлом,
Соколом смелым и быстрым стрижом.
Рады вам будут и лев, и жираф,
И носорог, и ленивец, и бык.
Мир посмотрев и себя показав,
Молнией мглу осветите на миг,
Рявкните так, чтобы каждый решил,
Что в небесах пробудился вулкан,
Или вдали изо всех своих сил
Бьет в боевой барабан великан.
Тысячей ливней обрушьтесь с небес,
Вволю своей напоите водой
Травы, колосья и сумрачный лес,
Станьте ручьями, разлейтесь рекой –
И возвратитесь из странствий ко мне,
Снова в моей растворясь глубине.
***
Мне поведал один знаменитый мудрец,
Все секреты познавший миров и сердец,
Что однажды, в богами назначенный срок –
Он его по созвездиям вычислить смог -,
Он на миг растворится в душе мировой
И потом превратится в цветок полевой ,
Ибо лучше всего превращаться в цветы,
Чтобы всласть отдохнуть от земной суетеы.
Я-то, впрочем, совсем в мудрецы не гожусь
И едва ли меня утомит суета..
Если вдруг я по воле богов превращусь
Не в цветок, а в кита или, скажем, в кота,
То возможность по крышам бродить при лкне
Или странствовакть в зыбкой морской глубине,
Мне и райские кущи заменит вполне.
***
В конце весны взбрело на ум улитке
По саду прогуляться до калитки,
Что от нее шагах в двухстах была.
Уже в июле, пятого числа,
Она до клумбы пестрой доползла,
И в августе, стремясь вперед упорно,
Она достигла грядки помидорной.
И сотню дней спустя наверняка
Была бы цель уже недалека.
Но тут пошли дожди, похолодало,
И с яблони упал последний лист,
Да странница к тому же и устала –
Ведь путь ее был долог и тернист.
- Ну что ж, - вздохнув, промолвила улитка, -
Прощай навек, садовая калитка!
Пусть цели я достигнуть не смогла,
Зато пешком полмира я прошла.
Способны лишь немногие на это:
На всей земле – всего улиток пять.
И долго будут лучшие поэты
Мой подвиг вдохновенно воспевать!
**
Светлячок
Посиди, светлячок, на ладони моей.
Я тебе никакого не сделаю зла.
От огня твоего не исходит тепла
И нисколько в ночи от него не светлей.
Только, сколько бы брови не хмурила мгла,
Сколько б туч не покрыло ночной небосвод,
Чьи бы вздохи не слышались нам в тростнике,
Совладает с тоской за мгновение тот,
Кто зеленую звездочку держит в руке.
***
Слышишь в прихожей таинственный шум?
То знаменитый фельдмаршал Бумбум
К нам приближается с войском своим.
Скачет на лошади он деревянной,
Машет свирепо мечом жестяным.
Вместе с пехотой своей оловянной
В битвах кровавых он непобедим.
Нет его в мире хитрей и храбрее.
Ярко искрится его портупея
Из серебристой блестящей фольги.
Даже взглянуть на Бумбума не смея,
В плен ему сразу сдаются враги.
Он уже близко! Дружище, беги
В спальню и спрячься скорей под диваном –
Там и за месяц тебя не найдешь.
Или мы в битве с полком оловянным
Головы сложим свои ни за грош.
Против разрывов бумажной картечи
Не устоит никакая стена.
Все ж остается надежда одна:
Воинов сложат в коробку под вечер –
Тут и закончится сразу война.
***
На лугу отважный рыцарь
Встретил юную девицу,
Имя вежливо спросил
И на танец пригласил.
Но девица отвечала:
«В жизни я уже немало
Храбрых рыцарей встречала.
Что мне в титуле твоем?
Молода я и прекрасна,
И пуститься в пляс согласна
Лишь с могучим королем!»
Через два примерно года
Вдруг купец чернобородый
Появился на лугу.
Заприметил он девицу,
Закрутил усы в дугу.
Пригласил ее в столицу,
Вместе с ним повевеселиться,
В кабачке потанцевать.
Но она твердит опять:
«Ты не беден, это ясно.
Но стараешься напрасно
В пляс пуститься я согласна
лишь с могучим королем!»
Время быстро пролетело,
Миновало сорок лет,
И девица поседела –
Короля же нет как нет.
Грустно думает девица:
«Вот бы мне повеселиться,
С кем-нибудь потанцевать!
Хоть один часочек!» Глядь,
Свинопас идет куда-то:
Одежонка вся измята,
Здесь – прореха, там – заплата,
Просят каши сапоги,
Да и те – с чужой ноги.
Говорит ему девица:
«Не желаешь ли, дружок,
Ты со мной повеселиться,
Станцевать со мной разок?»
Этой просьбой ошарашен,
Все же буркнул свинопас:
«Что ж, давай, старуха, спляшем»
И пустились оба в пляс.
***
Жила-была кикимора болотная.
Зимой она – озябшая, голодная,
Весь день слонялась бестолку в лесу
С огромною сосулькой на носу.
Когда светило солнышко весеннее,
Рождая в сердце сладкое волнение,
Она плясала с местным водяным,
Настоем напоив его хмельным.
А летнею порою благодатною
Она глядела в небо необъятное
В траве душистой лежа день-деньской,
И потчевала лешего ухой.
Когда же чаща осенью пустела, и
Ветра срывали листья пожелтелые,
Кикимора, бродя среди болот,
Стихи слагала ночи напролет.
Ну, в общем, то была совсем обычная
Кикимора. Таких кикимор лично я ,
Конда мне шел восьмой примерно год,
Встречал в любом из сказочных болот –
Да там их каждый запросто найдет.
***
Он стоит на пироге,
Посреди горящих свечек –
Шоколадный человечек
С розой сахарной в руке.
Сдвинув шляпу на затылок,
Улыбаясь до ушей,
Не боясь ни острых вилок,
Ни наточенных ножей,
На гостей он смотрит бойко,
Хоть ни с кем и не знаком,
И как будто бы нисколько
Не печалится о том,
Что всего минут пятнадцать
Остается улыбаться
И глазеть вокруг ему.
Скоро я его сниму
С корки сдобной осторожно
И отправлю в рот к себе.
Вроде, радоваться сложно
От души такой судьбе.
Но живут одним мгновеньем
Шоколадные сердца.
Нет в них места сожаленьям.
Погляди на удальца:
Если б мне грозило тоже
В чей-то вдруг попасть живот,
Я б дрожал – а он, похоже,
Весь от радости цветет.
Да и мы б с тобой умели
Жить в довольстве и веселье,
Словно жизнь и в самом деле
Будет длиться без конца -
Если б мы с тобой имели
Шоколадные сердца.
В сумерках летних зажглись фонари,
В гнезда вернулись уствлые птицы.
Выцвели краски вечерней зари.
Стынет камин, не скрипят половицы,
Мышь не скребется, труба не дымится.
Дремлят шиповник,черемуха, три
Клумбы и лужа у нашей двери.
Луже уснувшей, наверное, снится
Будто бы стала она океаном,
Волны вздымает свои в небеса,
Вместе с ревущим во тьме ураганом
Мачты ломает и рвет паруса,
Басом рокочущим с грозами ссорится...
А у ручья, как обычно, бессонница –
Что-то твердит, не смыкая очей,
Месяцу, совам и звездам ручей
Вот уже тысячу тысяч ночей.
Уже стремятся к югу птичьи стаи,
Но чей-то щебет слышится в листве,
И солнце, словно рыбка золотая,
Купается в небесной синеве,
И россыпи опят на пне сосновом
Еще желтеют в чаще вековой,
И все еще раздолье рыболом –
Без шубы и без шапки меховой
Они на травке нежатся прибрежной,
Следя за колыханьем поплавка
И вслушиваясь в лепет безмятежный
Воды озерной, ив и тростника.
И пусть всегда на слезы и капризы
Была погода осенью щедра,
Но все же будет лес еще пронизан
Не раз лучами теплыми с утра.
Как-то раз один премудрый грек,
Знатный и богатый человек,
Предложил из милости ночлег
Тощему безродному скитальцу –
Персу или, может быть, китайцу.
А наутро, выйдя с ним во двор,
Дал ему на завтрак помидор,
Малость рыбы вяленой и сливу,
И завел ученый разговор,
Глядя в даль небесную пытливо.
„Для чего,-степенно молвил грек,
С детства всюду разумом блиставший,
Да еще вдобавок прочитавший
Книги семисот библиотек,-
Вообще на свете нужен ветер?“
И, подумав, сам себе ответил:
«Чтобы дуть прилежно в паруса,
Чтоб от облаков за полчаса
Расчищать для солнца небеса,
Чтоб слышнее были голоса
Пастухов из нашего селенья
Тем стадам, что бродят в отдаленьи.
Ну и, наконец, для охлажденья
Наших тел в палящий летний зной.
Ты согласен, думаю, со мной?»
Но скиталец –
Кажется, китаец,
Но.быть может, сын иной земли,
Что лежит от Греции вдали –
Греку с удивлением ответил:
-Для чего живет на свете ветер,
Ты спроси у ветра самого.
Это, впрочем, знают даже дети:
Он живет на свете для того,
Чтоб летать – и песни петь в полете.
С самого рожденья у него
Лишь полет и пение в почете.
Что ему до всяких пустяков?»
И, промолвив это , был таков.
Грек ,с недоумением во взоре,
Битый час глядел ему вослед.
Наконец, воскликнув: «Что за бред!» -
Зашагал на всякий случай к морю,
Чтоб купаньем страсти остудить.
Ну, а прав ли странник в этом споре –
Только ветер может рассудить.
Давным-давно – а может, даже раньше -
Когда земля светлей была и краше,
когда еще казалась мне метель
седою бородою исполина,
а тесный двор - просторною долиной:
когда лет пять мне было с половиной,
поехал я на несколько недель
в деревню под названьем Голубель.
Тогда я не испытывал желанья
раздумывать, откуда вдруг названье
такое необычное взялось.
Ведь мне тогда впервые довелось
в деревне оказаться настоящей -
среди полей, вблизи сосновой чащи,
всего лишь в километре от пруда
и луга василькового, куда
пастух на зорьке гнал коровье стадо.
И было столько яблок, винограда,
черешни, груш, клубники, огурцов,
вареников, сметаны, голубцов,
лесных тропинок, солнца, неба, зноя,
цветов почти с меня величиною,
дождей грибных, прохлады, молока,
стогов душистых сена, тростника,
созвездий, полумглы в церквушке древней -
что, в общем, о названии деревни
раздумывать мне было недосуг.
Уже потом, познав азы наук,
женившись, познакомившись с тобою,
раз семьдесят поссорившись с судьбою,
я справочник толстенный раздобыл
географа Антипа Пустякова,
прочел его - и вдруг среди густого
тумана мир в глазах моих поплыл.
Представь:в России вовсе нет такого,
вблизи или за тридевять земель,
селенья под названьем Голубель!
Но мне же не приснилось это лето,
где было столько яблок, столько света -
ну, я тебе рассказывал уже...
Не мог же я и вправду в мираже
недели три прожить. Но нет ни слова
о местности такой у Пустякова.
С тех пор ее повсюду я искал:
объездил все Поволжье, весь Урал,
в степи казахской жарился под солнцем,
в Сибири брел, шатаясь, сквозь метель -
все бестолку. И все ж, когда смеется
весною в нашем городе капель,
я верю, что она еще найдется -
деревня под названьем Голубель.