Имя Ивана Аксакова, как и имена основоположника славянофильства А.С. Хомякова и его позднего продолжателя К.Н. Леонтьева, как брата Константина Аксакова и некоторых других, почти весь 20-й век было предано забвению. Идейное течение – «славянофильство» было враждебно и будущим, и победившим революционерам, и их идеологическим наследникам. Может быть, это стало одной из причин национальных трагедий России в 20-м веке.
Четвёртый после Константина, Григория и Николая сын Сергея Тимофеевича Иван Аксаков родился 26 сентября (8 октября) 1823 года в селе Надёжино Белебеевского уезда Оренбургской губернии, ныне это село Надеждино Белебеевского района Башкортостана. В аксаковской повести «Детские годы Багрова-внука» это «лежащее на низменности богатое село Парашино, с каменной церковью и небольшим прудом в овраге».
В начальные детские впечатления не могли не войти «великолепные парашинские родники», которых «было больше двадцати» - глава «Парашино»: «Некоторые родники были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у её подошвы, некоторые находились на косогорах и были обделаны деревянными срубами с крышей; в срубы были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной водой, что казались пустыми; вода по всей колоде переливалась через край, падая по бокам стеклянною бахромой».
Пусть и неосознанно – Ивана увезли в Москву, когда ему не было и трёх лет, - но в памяти не могли не остаться и водяная мельница с позеленевшим колесом, и высокие травы и цветы по обочинам дорог в хлебах… В зрелые годы Иван Сергеевич несколько раз навещал оба родовых гнезда. В июне 1848 года он приезжал в соседнее имение Знаменское с композитором и пианистом А.Г. Рубинштейном. Последний его приезд на родину относят к 1864 году.
В отличие от Константина Иван рос молчаливым, сосредоточенным в себе. Уже в Москве, семилетним, он заболел скарлатиной и его перевели от братьев и сестёр наверх, в мезонин. Вскоре оттуда спустилось к ним послание, поразившее всех слогом и жаром чувства. Впрочем, для семейства Аксаковых это не было чем-то необыкновенным – дети здесь, проникаясь интересами старших, созревали рано. Все они, воспитанные в разумной свободе, были в той или иной мере духовным продолжением отца и матери. Как позже вспоминал Иван: «…в письмах к своим ещё далеко несовершеннолетним сыновьям Сергей Тимофеевич всегда называет каждого из них: «мой сын и друг», - и сам подписывается: «твой друг и отец»…он был для них искренним и истинным другом, он действовал на них не только приёмами внешнего, формального авторитета, но гораздо более влиянием нежного, разумного, мудрого сочувствия».
Немалое влияние на Ивана имел Константин, раз и навсегда внёсший в детский обиход обращение к родителям: «милый отесенька», как производное от «отец», и «милая маменька». Домашнее образование Ивана во многом было связано с образованием старшего брата. Всякое культурное событие, всякая книжная новинка немедленно делались достоянием всей семьи.
Наша высшая школа изучает педагогические труды Жан-Жака Руссо - по словам Дидро и Сент-Бёва, затворника и человека крайностей, отдавшего пятерых своих детей «на попечение общества» в Воспитательный дом (по его «Исповеди»: «я верил, что поступаю как гражданин и отец; и я смотрел на себя, как на члена республики Платона…Эта мера казалась мне такой хорошей, разумной, законной, что если я не хвастался ею открыто, то единственно из уважения к матери детей…». Не здесь ли корни западной ювенальной педагогики, рассматривающей детей оторванно от примеров отцов, от традиций семьи и рода?), и непонятным молчанием обходит отечественного гения практической педагогики С.Т. Аксакова, оставившего после себя, по сути, педагогическую школу в классической прозе «Детские годы Багрова-внука» и в своих детях!
Трудно было пожелать для Ивана лучших учителей, чем отец и старший брат. С такими наставниками Иван в 1838 году вслед за братом Григорием блестяще выдержал экзамены в Императорское училище правоведения – в нём готовились кадры для высшей администрации. Завязавшееся в училище у братьев Аксаковых знакомство с их однокашником Е.И. Барановским – будущим оренбургским гражданским губернатором – не прекращалось до начала 60-х годов. Известна переписка Е.И. Барановского с С.Т. Аксаковым и Плещеевым.
Об уровне и направленности преподавания в училище правоведения можно судить по следующим строкам Ивана Сергеевича: «…мне хотелось бы каждый день быть полезным членом общества, и полезным не в одном своём околотке». Поэтому на «бумажной» службе в департаменте Правительствующего Сената в Москве после выпуска в 1842 году он задержался недолго, - уже в январе 1844 года пошли письма домашним из «счастливой поездки» в Астраханскую губернию, куда он был направлен с ревизией в комиссии князя П.П. Гагарина.
«Астраханское сидение» длилось около года. Как оказалось, «глупая, скучная и томительная работа» - всё-таки давала выход к живой жизни. У двадцатилетнего чиновника, способного сидеть над документами по 15-16 часов в сутки, - неуёмное любопытство к жизни с её истоками: «Удивительно разнородны элементы русской державы и глубокое необходимо изучение настоящей России, чтоб уметь воспользоваться ими и согласовать их…».
Дважды в неделю он отправляет многостраничные письма родным – своеобразные отчёты о прозе и поэзии жизни. Его письма – кладези сведений для этнографа, историка, фольклориста, психолога, они и его своеобразный дневник, и как бы черновые писательские заготовки, интересные «для всякого мыслящего человека», по словам отца. Письма Ивана Сергеевича становились событием не только для домашних, но и для всего литературного и культурного окружения большой семьи.
Иван Аксаков не даёт себе погрязнуть в мелочах канцелярского быта. В письме от 8 июля 1844 года молодой ревизор прикидывает будущее: «…сделавшись губернатором хоть здесь в Астрахани, я оградил бы крепкими валами город от наводнения, углубил бы дно Волги, очистил бы её фарватер, завёл бы пароходство, участил бы торговые отношения с Персиею…».
«Скверный и испорченный город Астрахань, город обширный, красивый и богатый» стал для Аксакова первой суровой школой действительности, и он многое вынес из её уроков: «Я решительно убеждаюсь, что на службе можно приносить только две пользы: 1) отрицательную, т.е. не брать взятки, 2) частную, и только тогда, когда позволишь себе нарушить закон».
Астраханские впечатления приводят его к выводам, которые подтвердит вся последующая жизнь: «Равнодушие и лень, лень и равнодушие, вот главные черты образованного класса, но они не должны иметь места в душе не пошлой». Это станет сквозной темой всего его творчества:
Не то что б лгали мы бесстыдно,
Но спим, но дремлем мы обидно;
Но постепенно силы в нас,
Пугаясь подвигов суровых,
Средь мелких благ, средь благ дешёвых,
Счастливо гаснут каждый час!
После Астрахани Аксаков получил назначение в Калугу товарищем (заместителем) председателя уголовной палаты. Уже в первых письмах оттуда психологически ёмкие уверенные характеристики калужских первых лиц, начиная с губернатора – мужа известной Александры Осиповны Смирновой, урождённой Россет, дружившей с Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Гоголем, Языковым, Хомяковым. Письма Аксакова искренни до резкости, когда он вспоминает местную «…молодёжь, беспечную, равнодушную, не тревожимую никаким интересом национальным или хоть общечеловеческим, годящуюся только на подтопку!» В одной из позднейших статей он не удерживается от сарказма по поводу губернского чиновного общества: «…сплетни – единственный признак умственной деятельности в провинции».
К лету будущего года относится его неудачная попытка издать свой первый стихотворный сборник. Цензор безжалостно «перепачкал» рукопись, полностью вычеркнул мистерию «Жизнь чиновника» и несколько стихотворений. Да и как могло быть пропущено такое: «Ваше царство пасть готово, ваше благо – вред и ложь, ваш закон – пустое слово, ваша деятельность – тож!». Цензуру не могли не насторожить стихи, напоминающие пушкинского «Пророка»:
Не стыдно вам пустых занятий,
Богатств и прихотей своих,
Вам нипочём страданья братий
И стоны праведные их!..
Господь! Господь, вонми моленью,
Да прогремит бедами гром
Земли гнилому поколенью
И в прах рассыплется Содом!
Полностью стихи Ивана Аксакова увидели свет лишь после смерти автора. Аксаков скромно оценивал свое дарование поэта-гражданина, в котором искали выход его «…стремление к пользе, воззвание к деятельности, нравственные строгие требования, борьба высшего содержания…», он «готов был отдать» сотни своих стихов за один стих Тютчева или даже Полонского. Мнение Некрасова говорило о другом: «Давно не слышалось в русской литературе такого благородного, строгого и сильного голоса».
Иван Аксаков жил, как писал. Став обер-секретарём Московского сената и членом суда, он «…ринулся …в неравную борьбу с судейской неправдой». Однако подобные движения души редко заканчиваются общественной победой.
Осенью 1848 года его, чиновника особых поручений министерства внутренних дел, направляют с секретной миссией в Бессарабию для изучения раскольничьих сект. И снова родные в Москве жадно читают его письма, насыщенные жизнью.
Революционные события 1848 года в Европе вызвали охранительную правительственную реакцию в России. В марте 1849 года заключён в Петропавловскую крепость друг Аксаковых общественный деятель - славянофил Ю.Ф. Самарин. В своих «Письмах из Риги» он критиковал политику правительства в Прибалтике, поощрявшую засилье немецкого юнкерства – крупных землевладельцев из дворян. Через две недели арестовали и Ивана Аксакова, имевшего неосторожность в перлюстрированных (тайно вскрытых) полицией письмах возмущаться арестом известного философа и публициста. Годы спустя, Аксаков вспоминал об этом: Государь «сам занялся рассмотрением моих письменных ответов на предложенные мне вопросы, сам написал некоторые замечания, возражения и опровержения моих мнений и, отсылая всю эту тетрадь к графу Орлову (шефу жандармов. - В.К.), написал ему четыре слова, не лишенные парадной красивости: «Призови, прочти, вразуми и отпусти». Пройдёт семьдесят лет, и следователи у других высоких инакомыслящих будут гораздо ниже рангом и менее разборчивы в средствах!..
Аксакова (чиновника министерства внутренних дел – вот чудеса российского либерализма! - В.К.) отпустили… под тайный полицейский надзор, командировав в Ярославль – подальше от столицы. Официальным прикрытием командировки была ревизия городского управления – за ней стояла главная цель: изучение раскольнической секты бегунов. Бродяжничество, исповедуемое сектой, давно интересовало Аксакова, он даже сделал бродягу главным героем одноимённой поэмы.
Как ни странно это звучит сегодня, официальная комиссия по делам церковного раскола, созданная в Ярославле министерством внутренних дел, собрала вокруг себя молодых людей, не растерявших идеалов юности. В этот круг входил и приятель Аксакова писатель - оренбуржец М.В. Авдеев. Его повесть «Иванов», писавшаяся в Ярославле, опубликована с посвящением – «Друзьям К.» (комиссии). Аксаков не однажды читал здесь свою поэму «Бродяга». «Необыкновенно смелым по замыслу» называл произведение Хомяков, Гоголь отмечал «прекрасный стих», «тонкую наблюдательность» автора. Поэму заучивали наизусть, как позже заучивали поэму «Кому на Руси жить хорошо», где Некрасов творчески развил идейные и сюжетные находки «Бродяги».
По доносу ярославского военного губернатора А.П. Бутурлина (вспомним его нижегородского коллегу – губернатора М.П. Бутурлина, обессмертившего себя доносом на Пушкина. – В.К.) начальник Аксакова министр внутренних дел Л.А. Перовский, брат оренбургского губернатора В.А. Перовского, запросил рукопись поэмы «Бродяга».
Возможно, министр исчерпал на Дале весь свой запас либерализма – вердикт его после знакомства с поэмой был по тем временам суров: автору ставилось на вид нелегальное положение героя поэмы и, самое главное, советовалось, «оставаясь на службе, прекратить авторские труды».
Иван Сергеевич мог вспомнить, как уезжая из Калуги и прощаясь со Смирновой, спросил её, что ему выбрать – творчество или службу? «А как вы думаете, - ответила та, - спросил ли бы Пушкин, какую карьеру ему выбрать?»
Аксаков «написал министру резкое письмо», - единственный для него выбор был сделан.
Долго бездействовать отставленному от службы Аксакову не позволяли ни характер, ни семейный бюджет. Он принял предложение предпринимателя – славянофила Кошелева редактировать журнал «Московский сборник». Вместо планируемых в 1852 году четырёх томов дали выпустить только один. Статьи «Несколько слов о Гоголе» (недавно скончавшемся) и «Об общественной жизни в губернских городах» были с энтузиазмом встречены публикой и с недобрым вниманием – в III отделении и министерстве просвещения. Цензура запретила подготовленный к печати второй том, а участники сборника Иван и Константин Аксаковы, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский и другие отданы под надзор полиции. Ивану Аксакову «на будущее время» была запрещена редакторская деятельность. В славянофилах Николаю I виделась опасность не меньшая, чем в революционерах.
Человек действия, боец по духу, Аксаков как художник расставался с идеалами юности. «Изнанку жизни, лицевую сторону которой представляют законы» он изобразил в самом большом из своих произведений «Присутственный день в уголовной палате». По верности действительности Герцен назвал его «гениальной вещью», опубликовав без имени автора в «Полярной звезде» в 1858 году.
Начало пятидесятых стало для Аксакова временем первых крушений общественных надежд. Он стал «неблагонадёжным»: осенью 1853 года его не отпустили в путешествие на военном фрегате «Диана» к берегам Японии. По предложению Императорского Географического Общества он изучает украинские ярмарки: его до сих пор актуальное «Исследование о торговле на украинских ярмарках», опубликованное в 1858 году, удостоено большой Константиновской медали общества и Демидовской премии Академии наук.
Через полгода после начала Крымской войны Аксаков, «неся свою долю тяготы», записывается в Серпуховскую дружину Московского ополчения на должности казначея и квартирмейстера, совершает с дружиной поход к Одессе и в Бессарабию. Осенью 1855 года из Бендер в Москву, - в единственную семью, где поймут, идёт стон отчаяния ополченского интенданта - заложника самоубийственной честности: «Ах, как тяжело, как невыносимо тяжело порою жить в России, в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений, добрых малых мерзавцев, хлебосолов – взяточников, гостеприимных плутов – отцов и благодетелей взяточников!» Отчёт Аксакова о расходовании казённых денег – косвенное обвинение ополченского начальства в казнокрадстве – командующий ополчением отказался подписать. Но подвиг честности заметили, и в конце мая пятьдесят шестого Аксаков направляется в Крым – как член следственной комиссии по расследованию недавних беспорядков в продовольственном снабжении войск…
Военные неудачи доказывали необходимость обновления всей русской жизни и, прежде всего, отмены крепостного права – «единственного средства спасения для России».
Заканчивалась николаевская эпоха, - к ней у практика Ивана Аксакова было больше вопросов, чем ответов. Противоречивые оценки императора Николая I – противника крепостного права, создателя Эрмитажа как национального музея, инициатора первого Российского Свода Законов, укрепления рубля, строительства первых железных дорог, развития промышленности, просвещения и науки - дали ещё его великие современники: “Его я просто полюбил. Он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами” (А.С. Пушкин); “Не Богу ты служил и не России, служил лишь суете своей, и все дела твои, и добрые и злые, - всё было ложь в тебе, всё призраки пустые: ты был не царь, а лицедей” (Ф.И. Тютчев); “Сильная, благородная и весьма идеальная натура” (К.Н. Леонтьев).
Чтобы глубже понять происходящее в России, увидеть истоки западных идей, овладевших российским обществом, особенно молодёжью, Аксаков едет за границу. Он слушает лекции лучших профессоров европейских университетов. В Париже к нему приходит понимание «души Запада»: «отовсюду видны края и дно, стремлений высших нет». В живописной Италии ему легче, на вершине Везувия, на самом краю кратера он напряжённо всматривается в жуткую и притягивающую стихию: подобием человеческих стремлений извергается огненная лава…
В августе того же года в Лондоне он знакомится с Герценом, о чём тот сообщил И. С. Тургеневу: «Наиболее интересное лицо – сын Аксакова (брат ярого славянофила), человек большого таланта, сам немного славянофил, человек с критической жилкой и проницательностью». «Мы с ним очень, очень сошлись». О завершении их отношений через несколько лет написала Н. А. Огарева-Тучкова: «Герцен и Аксаков много спорили, ни один из них не считал себя побеждённым, но у них было обоюдное уважение, даже больше, какая-то симпатия…друг к другу; так они и расстались бойцами одного дела, но с разных отдалённых точек…». Из их переписки видно, что Иван Сергеевич не однажды передавал в Лондон политически взрывные материалы из российской (и оренбургской) глубинки.
В 1859 году умер отец. Со смертью «отесеньки» закончилась эпоха их долгого и счастливого семейного мира. Следующим ударом был добровольный, как считал Иван, уход из жизни Константина... После недолгого неофициального редакторства Ивана Сергеевича прекратил существование журнал «Русская беседа», на втором номере закрыта газета «Парус».
Было от чего опустить руки. Только не Аксакову. Свою новую газету «День» (1861-1865) он пытается сделать «голосом земства». Он знает цену «столичной журнальной стряпни», он призывает провинцию проснуться от застоя, самой развивать культурную и духовную жизнь, областную литературу, близкую к «грунту» – народным началам. Однако, как писал В. Розанов, «невидимая могущественная рука охраняла целый ряд антиправительственных социал-демократических журналов. Почему Благосветлов с «Делом» не был гоним, а Аксаков с «Парусом» и «Днём» – гоним был». Бесстрашная аксаковская газета «Москва», близкая к «Дню», получила девять цензурных предостережений и трижды приостанавливалась, пока не была закрыта.
В начале 1866 года после четырёхлетней переписки Аксаков женился на Анне Федоровне Тютчевой, дочери поэта и дипломата Федора Ивановича Тютчева. О своей жене, бывшей фрейлине при императрице Марии Александровне, Иван Сергеевич писал одному из доверенных корреспондентов: «… я знал, сколько она томилась в своём золотом дворцовом плену, но даже я в то время не мог предполагать, чтоб между двором со всей его роскошью и блеском и между этой девушкой, прожившей 12 лет при дворе, было так мало общего…»
Сразу после свадьбы молодые уехали в Абрамцево – жить в Москве с двенадцатитысячным долгом, оставшемся после «Дня», было не по средствам.
Они нашли друг друга. «Жена моя, - делился Аксаков с тем же адресатом, - даром что родилась и воспитывалась до 17 лет в Германии, такая славянофилка, что сдаётся мне, - с любовью усыновлена она миром дорогих наших душ, как будто витающих в Абрамцеве» (отца, брата Константина, сестёр Веры и Ольги. – В.К.). В конце второго года их жизни проницательный Тютчев писал дочери: «Я счастлив и горд, что такой человек, как он (Аксаков. – В.К.), является твоим мужем».
В 1872 - 1874 годах Аксаков – председатель Общества любителей российской словесности, он автор уникальной «Биографии Федора Ивановича Тютчева», первое издание которой в 1874 году конфисковано цензурой и уничтожено из-за общего «предосудительного» направления. За год до этого Ф. И. Тютчев пророчески писал дочери: «Я убедился, что самое бесполезное в этом мире – это иметь на своей стороне разум».
В семидесятые годы в Московском славянском комитете, который возглавил Аксаков, организована широкая помощь Сербии и Черногории в их национально-освободительной борьбе против турецкого владычества. Комитет вербует и переправляет через границу русских добровольцев, организует заём сербскому правительству и «всероссийскую народную складчину» на нужды сражающегося народа.
Возглавляет Аксаков и сбор средств для болгарских дружин во время русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов. Болгары называли своих ополченцев «детьми Аксакова»: даже военная форма для ополченцев – «пехотная болгарка» – была предложена им.
Победы русской армии привели к Сан - Стефанскому миру, по которому Болгария, Босния и Герцеговина получали автономию, Сербия и Черногория - независимость. Но под давлением Великобритании и Австро – Венгрии русское правительство на Берлинском конгрессе (1878) пошло на расчленение Болгарии и передачу южной её части под власть турецкого султана. На собрании Славянского комитета Аксаков, не умеющий говорить неправды, неслыханно резко назвал вещи своими именами: «Ты ли это, Русь-победительница, сама добровольно разжаловавшая себя в побеждённую? Ты ли на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых, подъятых тобою трудах, молишь простить твои победы?..» По мнению Аксакова, конгресс – «не что иное, как открытый заговор против русского народа», «свободы болгар» и «независимости сербов». Ответ правительства последовал немедленно: славянские благотворительные общества были запрещены, а Аксаков выслан из Москвы.
Аксаковскую речь благодарно услышали в славянских странах. В Болгарии его кандидатуру выдвинули на болгарский престол, позднее его именем названы одна из центральных улиц Софии, улицы в других болгарских городах, деревня в Варненском округе.
В издаваемой им с 1880 года газете «Русь» Аксаков повёл бескомпромиссную борьбу с либеральной интеллигенцией и самим либерализмом, о котором тогда же русский мыслитель Константин Леонтьев сказал в «Варшавском дневнике»: «Разрушив всё старое, подкопавшись под все прежние верования, демократический либерализм не дал взамен ничего созидающего и прочного…Прочно же у людей именно то, что по существу своему противоречит демократической свободе и тому индивидуализму, который она обусловливает».
Чувствуя себя душеприказчиком старшего брата Константина, Иван Сергеевич готовит трехтомное собрание его сочинений.
В конце 1885 года и над «Русью» нависла угроза закрытия. И опять в одном из его писем почти стон изнемогающего бойца: «Как трудно живётся на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнёт, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не даёт установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования. Фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы и чувство безнадёжности, беспроглядности давят на нас…». На следующий день, 27 января (8 февраля) 1886 года это сердце разорвалось. Так когда-то на Руси погибали «мужи лучшие» на сторожевых заставах…
«Его похоронили как прямого продолжателя дела Сергия Радонежского – в Троице-Сергиевой лавре, - сообщает писатель и директор мемориального Дома-музея С. Т. Аксакова в Уфе Михаил Чванов. – И никто больше из «мирских», кажется, не был удостоен этой чести».
О Михаиле Андреевиче Чванове особое слово. Когда думаешь о нём, на ум приходит простодушный совет Гиллеля – одного из мировоззренческих предшественников Христа: «Когда нет вокруг человеков, будь ты им». Сколько хороших, умных, совестливых людей прошло мимо аксаковских развалин – наследия послереволюционных лет, искренне негодовали или печалились, в том числе, и публицистикой, а «в хомут не влегли» (Л.Н. Толстой). Михаил Чванов, автор по-толстовски бескомпромиссной, добротной прозы и книги яркой, острой публицистики «Корни и крона» с любовным вглядыванием на каждой странице в места, людей и события родного края и России, говоря его словами о других, «засучив рукава, принялся расчищать авгиевы конюшни запущенного и осквернённого дома…».
Только он ведает, чего это ему с его единомышленниками стоило. Однако, к 1 октября 1991 года - 200-летию со дня рождения С.Т. Аксакова правительство и министерство культуры Башкирии восстановили мемориальный дом-музей писателя – его деда по материнской линии Николая Семёновича Зубова, где маленький Сережа провёл несколько счастливых лет. В селе Надеждине «всем миром» воссоздан храм Св. Великомученика Дмитрия Солунского, разрушенный в 30 – 70 годах прошлого века, проложены асфальт, газ, восстановлен пруд. И это, пожалуй, лучшее завершение рассказа об Иване Аксакове, об удивительном аксаковском семействе и духовной эстафете, слава Богу, пока ещё бессмертной культуры.