АЛЕКСАНДРОВ
Как безжалостно Время!
Почти ничего не осталось,
кроме нескольких зданий
и разноречивой молвы,
от былой слободы,
что когда-то
с Москвою тягалась,
самозванно решая судьбу
и Руси, и Москвы.
Был зело белокамен и красен
сей град венценосный
в златоглавой,резной и узорной
мирской красоте.
И не зря столько лет
государь самодержный и грозный
пребывать тут изволил,
грозя то Литве, то Орде.
Из Ливоний и Индий
посольства сюда прибывали,
от датчан и ногаев
подарки и грамоты шли,
новгородскую вольницу
здесь на кресте распинали,
из Ополья с Залесьем
дорогу в поморы вели.
И я вижу сейчас,
как в рассветной дымящейся хмари,
прямо в реку, с горы,
тщетно силясь порвать повода,
правят кони возок,
где кричит Долгорукова Марья .
Промелькнули, взметнулись, ушли…
И – сомкнулась вода…
И я слышу удар
наконечником посоха злого:
стылой кровью сочится
царевича мёртвый висок…
О,как страшно и срамно!
Скорей в наши дни от былого!
Двери настежь распахнуты –
утро зовёт за порог.
Как приветлив народ!
Шутки, рукопожатья, улыбки .
И в чертах горожан
потрясённо народ узнает
удалые черты
непокорного смерда Никитки,
что когда-то свершил
с колокольни Распятской полёт.
Он погиб,этот смерд,
вожделенных высот не осиля.
Но за ним шли другие,
пути к дальним звёздам торя.
И стараньями их
возрастала и крепла
Россия.
Только сколько
расправивших крылья
погибли зазря…
И пускай в переулках старинных
лопух и крапива,
и в древнейшей печатне
местпром гонит свой ширпотреб,-
новь на каждом шагу.
И соседствует мирно и живо
с ней
НАРОДНАЯ ПАМЯТЬ.
Святая,
как правда и хлеб.
И летят из Москвы и обратно
за поездом поезд.
И у встречных девчонок глаза,
как у песенных муз.
И из всех репродукторов
будничный дикторский голос
извещает, что в космос
отправился
новый «Союз»…
МОСКВА. ЛЕТО 1547 года
«… от сего вниде страх в душу мою и трепет в кости моа.И смирися дух мой.
ИВАН ГРОЗНЫЙ - КУРБСКОМУ
Ой,ахти тебе, Престольная ,
ужо тебе, ужо.
Знать и впрямь пришла расплата
за соблазны и грехи.
Полоснул закат по небу
окровавленным ножом –
заплясали на подворьях
огневые петухи.
Белый город… Китай – город… -
всюду пламище и дым.
Словно море,
по округе разливается пожар.
Ад, диавольское пекло,
преисподний драбадым,
вся земля,
как на угольях,
испускает смрад и жар.
Ой,как тужатся народы
воспрепятствовать судьбе,
тщетно к Господу взывая
перед гибельным концом!
А вечор,
людишки бают,
на Болоте и Трубе
обреталася сорока
с человеческим лицом.
Хохотала эта ведьма
над разором и бедой,
окунала в чадный пепел
нетопырские крыла,
И на все четыре ветра
заговоренной водой
поливала и плескала,
отвратительна и зла.
И кричали во печали,
распаляясь почём зря,
два монаха и юродец,
цепью бряцая в дыму,
что сорока тая Анна –
бабка юного царя,
и несёт она и порчу,
и проказу, и чуму!
Рухнул колокол кремлёвский
с оборвавшихся стропил.
Что сулит сие знаменье?
Кто измыслил данный грех?
Чародейская ли воля,
ворожба нечистых сил?
Иль святые страстотерпцы
прокляли во гневе всех?
Смута зреет…
Гомон страшный:
«Хватит Глинским лютовать!
В батоги их да в дреколья,
в топоры и в бердыши!..»
Не избыть смертельной брашны.
«…Всяк болярин – вор и тать!
А коль так, дави их, братцы,
во спасение души!..»
Кровь на площади Соборной –
град каменьев в царских слуг.
Государь,горя отмщеньем ,
воротился в стольный град.
И опять завыл блаженный ,
багровея от потуг,
предвещая козни, казни,
и позор, и мор, и глад…
То-то палачам работа!
Эка дыбе благодать!
Под кнутами и на крючьях
в муках корчится «ворьё».
«Бунтовать хотели быдлы?
Мы отучим бунтовать!
Топорьё на нас точили?
Ну, дак вот вам топорьё!..»
Замолчали, захлебнулись,
унялись колокола.
Лишь на мёртвых пепелищах
детский плач и бабий вой.
и пружинит под ногами
неостывшая зола,
и угрюмо носит ветер
чадный пепел
над Москвой.
МАРЬЯ ДОЛГОРУКОВА
(х р о н и к а)
1.
Отшумела,отплясала
и заснула
на ночь,глядя,
тяжелея и хмелея
от питья и от еды,
греховодная,крутая,
новая царёва свадьба
на подворье
Александровской
престольной слободы.
2.
Царь с царицею в светлице.
Ночь глуха,длинна,темна.
Душно.Воск свечной струится.
И трепещет,и винится
пред царём его юница –
непотребная жена.
Ей аукается птица
на осине у окна.
Под горой река струится,
бьётся о берег волна…
3.
Распалился царь,
почернел со зла,
за косу схватил жену
бешено:
-Так почто же ты
под венец пошла,
дщерь блудливая,
ведьма грешная?
Залилась
в ответ слезьми
Марьюшка:
-Ты прости,
что я не пришлась в дому.
Был мне друг милей
отца с матушкой,
за любовь его
я и смерть приму!..
Царь зубами – скрип!
Царь ногами – топ!
Нацедил себе
зелья пьяного,
и велел слуге:
- Позови, холоп,
мне Скуратова и Басманова!..
4.
…Колокольный звон –
погребальный стон.
Брачный стол покрыт
чёрной скатертью.
С крыльца красного
гонят в шею – вон!-
блудодейкиных
отца с матерью.
А царицу
-цвет – однодневочку,
полубабочку,полудевочку,
опозоренную,бесчестную,
заперли в колымагу тесную,
запрягли коней необъезженных,
вороных,норовистых,бешеных,
и кнутом с откоса высокого
прямо в реку
погнали соколов.
Княжна Марьюшка бьётся,
голосит.
Страшный гроб её
под гору летит.
На мгновенье взвился
над кручею
и ушёл
в пучину кипучую.
По воде бегут
круги ярые.
На горе стоит
царь с боярами.
Он сопит,молчит,
вроде кается.
Крест творит –
рука поднимается,
не отсохнет
лапа когтистая…
Как же терпишь Ты,
Матерь Пречистая?
5.
И глядит народ,
сам себе не рад,
на Кощея седого,
лютого.
А Кощей – кощун,
снова не женат,
перемигивается
с Малютою.
Ой,остры опричные бердыши!
Слуги царские –
те же тигрища.
И глаголет «Грозный»:
-В помин души
нонче пир устроим
да игрища!
Скоморохов звать,
баб срамных завлечь,
распахнуть для них
настежь винницы.
А посля их всех
на кострах пожечь!..
Царь печалится,
царь кручинится…
Он на омут
глянул из-под руки,
тронул
шапочку горностаеву.
6.
…По воде ещё
слабо шли круги.
И бесследно таяли,
таяли...
СКОМОРОХИ
При царе ли при Горохе
объявились на Руси
самородки,скоморохи,
жохи,господи еси!
Озорные мужичишки,
неприкаянный народ,
то ль разбойные людишки ,
то ли…
шут их разберёт!
В гусли звончаты играют,
цедят хлебное вино,
красных девок совращают,
девкам в бабы суждено.
В непогоду и погоду
по Руси идут,
звеня.
Все царёвы воеводы
их страшатся, как огня.
И царю,как злое зелье,
как отрава,
этот сброд.
От мужицкого веселья
государя,
как с похмелья,
прошибает
жаркий пот.
Царь затопает ногами,
докатится до хулы:
-Скоморохов – батогами!
Скоморохов – на колы!..
Вот потеха так потеха.
Бьют смутьянов,что зайчат.
Палачи кричат от смеха.
Скоморохи не кричат.
Лишь глаза пылают яро,
будто зарева в ночи.
И от лютых тех пожаров
леденеют палачи.
Загуляла Русь,как брага,
в днища бочек бьёт плечом.
Нынче Стенькина ватага,
завтра будет Пугачёв .
Разливается стихия,
затопляет берега.
Пробуждается Россия,
тащит нож из сапога.
И на злых ветрах эпохи,
обручённые с судьбой,
бубен солнца скоморохи
поднимают над собой.
ОПРИЧНИНА
Ну, опричнина – дело святое!
Государева служба легка.
И на равных с державной метлою
утвердилась собачья башка.
Новый герб беспокойного царства,
под двуглавою сенью орла,-
супротив мятежей и коварства,
супротив окаянства и зла.
Дабы выявить всех, кто лукавил,
дабы вечную смуту изжить,
государь нас вознёс и поставил
сыск и право в народе вершить.
Мы в усердиях сил не щадили
и,не мучась,кто тать, а кто вор, -
без разбору врагов подводили
под надёжный Малютин топор.
Да боярство кляло нас в измене.
И не раз,повенчавшись с бедой,
преклонял удалые колени
перед плахой опричник младой.
Но,потворствуя злому навету,
до поры попущая врагу,
государь горько пил до рассвета,
втихомолку молясь за слугу.
Пребывая в скорбях и печали,
припадал то к вину, то к кресту…
Мы ему его слабость прощали,
понимая его маету.
Но,когда выходили на дело,
беспорочную службу верша,
Как отчаянно стыла и пела,
предвкушая отмщенье, душа!
Как гуляла спесиво и гордо
по изменным подворьям метла!
И протухшая песия морда
злобно щерила зубы с седла.
Дело ладилось споро и дружно.
Чья-то кровушка долго текла.
И была государева служба
тяжела, тяжела, тяжела.
Но,к любым передрягам привычна,
исступлённо сжимая бичи,
лишь угрюмей трудилась опрична
в незамоленной царской ночи.
ЕЛИСЕЙ БОМЕЛИЙ
Ой,ты грозный государь Иван Васильевич,
окаянная седая борода!
Сколько лет ты распинаешь и насилуешь
Русь святую, без закона и суда.
Сколько лет твои безумства и коварства
твой злокозненный антихристовый гнёт,
умножая твердь и силу государства,
в страхе держат и боярство, и народ.
Есть опрична.
Есть Малюта – главный «лекарь».
Чуть оступишься – не сносишь головы.
А ещё (для самых ближних!)есть аптекарь –
свет Бомелий, кара божия Москвы.
Повелитель смертных снадобий и ядов
с лютым рвеньем царских недругов губя,
он не знает, государь, какой награды
в скором времени дождётся для себя.
Вот он входит в твою чадную обитель,
твой наперсник в тайных дьявольских делах,
государственного ранга отравитель,
благолепный и смиренный, как монах.
Гладко выбрит,чисто вымыт,-англичанин!
Преступает крытый полостью порог
и с манерными и сладкими речами
на высокий столик ставит пузырёк.
И не видит он,спесивый и надутый,
что в тени,на лавке,возле очага,
притаился и следит за ним Малюта,
распознавший в нём шпиона и врага.
Соглядатай хитрой аглицкой короны,
в тюрьмах лондонских отмеченный бичом,
он в кремлёвских наших варварских хоромах
наконец-то обличён и обречён.
У царя зрачки от гнева побелели,
пальцы впились в посох – не разъединить.
-А ответствуй-ка, любезный друг Бомелий,
не меня ли ты измыслил отравить?
-Что вы? Как вы,государь… Да разве можно?..
Царь скосил свирепый взгляд на палача.
И Малюта развернулся осторожно,
и ударил в дых соперника, сплеча.
А назавтра подземелие подвала.
Крюк на дыбе кровожаден и остёр.
Пытка молодцу язык подразвязала.
Запылал в Москве ещё один костёр…
Так ли было или нет? Поди,проверь-ка!
Память прошлого смутна и далека.
Только всё же и поныне не померкли
тайны те, что приоткрыли нам века.
…Ночь.Декабрь.Великий город сонно замер.
За приспущенными окнами темно.
Лишь метелица морозными перстами
заговорщицки стучит в моё окно.
Подойду к окну,лицом уткнувшись в раму.
Тени призрачные пляшут на снегу.
Я узнаю их… И в ужасе отпряну.
И поспешно лампы в комнате зажгу…
ИВАН ГРОЗНЫЙ
…Опять не спится… Душит тишина.
Над белой Русью чёрный ветер свищет.
Царь повалился в кресло у окна,
уставя в ночь безумные глазища.
Усталый отрок дремлет у дверей.
Киот мерцает призрачно и дымно.
Но вместо ликов – хари упырей,
косматых бесов, тварей супротивных.
И мнится государю,что в тиши
под окнами шуршат шаги глухие
и злобно отражают бердыши
бояр изменных бороды лихие.
Но Кремль молчит,заснежен и угрюм,
Лишь тени башен рвутся из тумана.
И снова разрывается от дум
и возлияний череп Иоанна.
«Казань… Ногаи… Мало ли врагов?
Литва и та – с повадками Кучума!
От свейских вод до чудских берегов
Русь встрясена, опасна, вольнодумна…»
Царь посох сжал – и служку по плечу:
-Очнися, смерд!..- Зубами скрипнул люто. –
Всё лишь бы спать вам… Запали свечу
да проводи меня в приказ к Малюте.
В подвалах у Малюты "благодать".
Скуратов сам вершит правёж и дело.
Огнём и дыбой обличённый тать
вельми вопит, дошедши до предела.
Презренный дьяк, кабацкое дерьмо.
А надо же, творя соблазн поганый,
читал в корчмах подмётное письмо,
сквернящее деянья Иоанна.
-Ну, что, Иуда?- Царь взглянул в упор.
Ужасный зрак. Не зря прозвали Грозным.-
Ответствуешь ли, блудодей и вор,
кто подстрекал тебя ко лжи и козням?
Я,Иоанн,великий государь,
Я пощажу… Лишь молви самолично.
К т о наущал?
И дьяк ответил: - Царь!
Ты, государь… И вся твоя опрична…
И ты,и псы смердячие твои
Русь предали огню и разоренью.
И сам ты,аки дьявол,- во крови.
И нет тебе ни мира,ни спасенья…
…Рассвет вставал из-за соборных глав.
Звезда бледнела в посветлевшем небе.
Юродивый на паперти,взалкав,
скулил хитро о зелье и о хлебе.
Топталась стража.Снег скрипел зело.
Колокола к заутрене сзывали.
А у царя высокое чело
туманилось во гневе и печали
«…Я для себя прощенья не молю
и не хочу,чтоб за меня просили,
хоть душу покаянную мою
навеки вражьи козни погубили.
Принять бы схиму… Замолить беду.
Оставить сыну шапку Мономаха.
Так ведь разграбят землю, раскрадут,
всё,что собрал,по ветру пустят… прахом.
Проклятый жребий!..Зло и маета!
Но до конца... на горе окаянным...
И чёрный вран с соборного креста
взмыл, убоявшись смеха Иоанна .
МАЛЮТА СКУРАТОВ
Ну,что,Малюта,гнус лукавый,
Русь откупивший на убой,
доволен ты своей кровавой,
своей мучительной судьбой?
Чужую кровь рекою ливший,
царю служивший не за страх,
ты нынче,жалкий и поникший,
сам ищешь смерти впопыхах.
Быть может,внутренняя болесть
тебя до времени сожгла?
Иль пробудившаяся совесть
к суду внезапно призвала?
И от неё, как от погони -
от мести кровного врага,-
сжав горло потною ладонью,
ты в страхе бросился в бега?
Ливония в ночи застыла.
Штурм Падвы предстоит с утра.
А ты и выйти-то не в силах
один из своего шатра.
Перед тобою лица… лица…
То чей-то крик… то чей-то стон…
Булат послушного убийцы
и над тобою занесён.
Гляди, как смотрят из потёмок,
навзрыд беззвучно голося,
твои дружки – Басманов,Тёмкин,
в руках главы свои неся.
Что ж, для тебя сие привычно,
ты сам рубил их под «венец»…
Но ежели конец опричне,
то,значит,и тебе конец.
Издохни лучше сам ты,ибо
в своих же пыточных в Кремле
повиснешь на скрипучей дыбе,
иль дико захрипишь в петле.
Вставай!На поле брани лютой
тебе себя не уберечь.
Пробил твой смертный час,Малюта,
и ждёт тебя копьё иль меч.
Твой труп затравленного волка
потопчет бешеная рать.
Но будет вся Россия долго
тебя хулить и проклинать.
И не отбиться, не отмыться
от всех твоих кровей и зол
и дочери твоей – царице –
что скоро сядет на престол…
СМЕРТЬ ГРОЗНОГО
Прощай,Иоанн,
принимающий смертную схиму,
прощай, наказанье и слава
Великой Руси.
Ты встал перед Богом
с глазами от боли сухими.
Ты грешен во многом.
И всё же Господь тя спаси!
Прощай, Иоанн!
Вяло теплятся тонкие свечи.
Удушливым ладаном
келья пропахла насквозь.
Вокруг чернецы
молча горбят угрюмые плечи.
Молчит и боярство.
Ужо и тебе довелось!
Ужо и тебя поманила
костлявой рукою
та смертушка – смерть,
коей ты на веку послужил…
Склонился наследник
пред светлым резным аналоем,
в чьи слабые руки
ты скипетр с державой вложил.
Феодор Иоаннович –
скромник, смиренник и постник.
О чём он задумался,
не поднимая лица?
О бренности жизни?
О том, что останется после
него –
продолжателя дела
и веры отца?
Сопят чернецы.
Торопливо идёт причащенье.
Безмолвная,тихая,злая
вокруг суета…
Владыка земной
у Небесного молит прощенья.
На синих устах –
золотое распятье креста.
Сомкнулись в кулак
побелевшие стылые пальцы.
Вновь всюду измена…
Боярские козни… вина…
«В последний разок бы
до клятых их глоток добраться!
Пужнуть напоследок…»
Хрип…
Сдавленный стон…
Тишина.
Усоп.
Отошёл.
Воплощение гнева и яри.
Но так беспощадно и жутко
застыл его лик,
что в страхе,
молитвы творя,
прочь метнулись бояре.
О,сколь же угрозен
и в смерти
сей грозный старик!
Завыли на папертях в голос
калики босые.
Томительный звон
с колоколен соборных потёк.
И в келье над мёртвым
устало склонилась
Россия,которую он,
как сумел
воссоздал
и сберёг.
У Г Л И Ч
1.
Бесповоротна Времени река.
История надменна и капризна.
Забвение – её гербовый признак.
О,сколько скрыли прошлые века!
Но всё манит, манит издалека
царевича зарезанного призрак.
И сквозь века я слышу вопль Нагих…
Набат… Толпа на площади кремлёвской.
И страшно взят в колы и батоги
клеврет Борисов Мишка Битяговский…
Однако и Татищев впал в искус,
и Карамзин, поверив в ту же ересь,
взвалил на Годунова тяжкий груз,
не судным спискам, а молве доверясь.
Но истина бесспорная гласит:
«На Годунове детской крови нету!»
Хотя в душе свидетельски звучит
бессмертная трагедия поэта.
И вновь всё те же лица, голоса…
«…И мальчики кровавые в глазах…»
2.
О,Углич мой,
мне без тебя не жить!
Твоя земля меня хранит и лечит.
И с каждым днём надёжнее и крепче
с тобою нас связующая нить.
И ты уже в душе неотделим
от Переславля, Суздаля, Ростова…
От них к тебе я возвращаюсь снова
и сладок мне твой горьковатый дым,
плывущий из распахнутых садов
над Волгою, где жгут листву и травы…
Дым вечности, дым памяти и славы
над вереницей прожитых годов.
И всё же,Углич,я тебе чужак,
случайный странник и варяг заезжий.
Но почему же,как державный знак,
твой нежный облик и впотьмах мне брезжит?
Зачем,всё тем же чувством опалён,
я рвусь сюда,где ждать меня не чают,
и женщина,в которую влюблён,
меня, увы!- опять не замечает…
А ты всё жжёшь осенние костры.
И упоённый современной новью,
даря меня надеждой и любовью,
ведёшь к первоистокам старины,
где бродят экскурсанты, зреют споры
о Дмитрии,о самозванцах-ворах,
о злых годинах смуты и вины…
Фотографы снуют… Гудят моторы…
И от чужих забот отрешены,
включив на всю катушку магнитОРы,
Высоцкому внимают пацаны
на паперти старинного собора,
ничем ещё не отягощены.
Зачем счастливым бремя старины?
В грядущее устремлены их взоры
Лишь предо мною тени… голоса.
И мальчики кровавые в глазах.
И наши забываемые вёсны.
Твои глаза… Прощальный взмах руки,
мелькнувший в водах вечной,венценосной,
всё уносящей Времени реки…