Мы шли по незнакомой мне улице где-то в пригороде. Ряды домов напоминали обойму, набитую патронами для охотничьего ружья. На закате казалось они вот-вот начнут стрелять вослед убегающему солнцу, догнать, остановить, все, что угодно, только не уходи, потому что ночь уже не закончится никогда. С каждой минутой все более разгорающиеся
пятна окон только усиливали это впечатление, напоминая о порохе и о детстве, незатейливом, глуповатом детстве, где пацанами между гайкой и двумя болтами прессовали спичечную серу и сбрасывали этот футуристический кальян, напоминающий
песочные часы, со своего домашнего неба: из окна верхнего этажа подъезда.
Такие бесконечные, резиновые минуты и мы безраздельные властелины времени, времени в котором мы были партизаны и разведчики, полководцы и герои, в котором мы умирали и воскресали между обедом и ужином столько раз, сколько окон в нашем дворе и в каждом окне была она, единственная, и это была правда, как правда и то, что у каждого было одно окно, которого он тщательно избегал, настолько тщательно, что все об этом знали, каждый знал, что они знают, и они знали, что он знает и все молчали.А наши божества с косичками судачили и ловко нас не замечали, а мы хоть и бессмертные, но глупые, как все боги, напоминали о себе по-божьи, дергая за косички.