Эмили Дикинсон родилась, прожила жизнь и умерла в Амхерсте. Всем, кому близка ее поэзия, знакомо имя этого городка в Новой Англии, в штате Массачусетс, одного из бесчисленных небольших городов американской глубинки. Не совсем рядового, о чем ниже, и все же, не будь Эмили, о его существовании знали бы в мире немногие. За годы моего увлечения ею имя ее родного города стало привычным и близким, но оставалось чем-то не совсем реальным, словно из области мифологии. И вот я стою у окошка кассы на автобусной станции в Бостоне и с ощущением невероятности происходящего покупаю у чернокожей кассирши билет до Амхерста на ближайший рейс.
От Бостона до Амхерста автобусом три часа. Хотя не так уж далеко, чуть больше ста километров. Но прямого сообщения нет. Пришлось делать пересадку в Спрингфилде, где жили друзья и постоянные корреспонденты Эмили – Холланды. Город почти не видел – он показался очень осовременившимся, но, в конце концов, дальше окраин автобусы не заезжали. Потом в Амхерст через Нортгемптон, куда младшая сестра Эмили Винни ездила на встречу с Миссис Холланд, это уже совсем рядом с Амхерстом, и городок выглядел из автобуса вполне мило.
Амхерст мне понравился. Город с чувством собственного достоинства, гордящийся своим устойчивым благополучием. Теперь это город студентов – здесь три колледжа, а всего в амхерстском районе пять, образующих консорциум. Именно от них современная известность Амхерста. На первом месте основанный в 1821 году Амхерстский колледж (Amherst College), который в рейтингах американских высших учебных заведений неизменно занимает одну из верхних строчек. Среди основателей колледжа дед Эмили Дикинсон. Отец и брат Эмили один за другим на протяжении шестидесяти лет (1835-1895) исполняли в нем почетные обязанности казначея. В центре города никаких коробок, много домов позапрошлого века, а новые стараются стилистически не выбиваться. Четырехэтажные здания редкость, большинство трех-, двухэтажные. Я поселился в модернизированной изнутри гостинице, сохранившей снаружи первоначальный облик – 20-ых годов прошлого века. Гостиница Lord Jeffery Inn названа в честь барона Джеффри Амхерста, утвердившего в соперничестве с индейцами и французами британское господство в этих краях – массачусетский Амхерст не единственный город, носящий его имя. Это уже была вторая половина XVIII века, но во время войны за независимость барон служил Британии вне Америки и поэтому остался местным героем. Правда, теперь ему припоминают, что в борьбе с индейцами он рекомендовал использовать зараженные оспой одеяла, чтобы «искоренить эту отвратительную расу», и его рекомендация была эффективно применена на практике. Даже раздаются голоса в пользу переименования города, например в Эмили. Понятно, в чью честь.
Город располагается на холме и окружен другими холмами, вид на которые открывается из многих точек. Хиггинсон в свой первый визит сюда размышлял, холмы это или горы, но решил, что все-таки холмы. Амхерст удален от моря на сто с лишним километров – на таком расстоянии от него, как я уже говорил, Бостон к востоку и на таком же Нью-Хейвен к югу. Так что в реальной жизни Эмили не могла, рано встав, взять собаку и отправиться к Океану.
В музее Эмили был выходной, но вход в сад (или скорее небольшой парк с множеством свободно растущих хвойных и лиственных деревьев) не запирается никогда. Собственно, и запирать нечего – просто проем в заборе. Два дома (родительский и Evergreens, который отец Эмили построил как подарок к свадьбе для ее старшего брата Остина) разделены довольно большим заросшим деревьями пространством, так что можно было, как случалось в иные периоды, не замечать друг друга. Со Сьюзен (Сью), женой Остина, у Эмили отношения бывали разные, от страстной влюбленности до почти разрыва, и много для Эмили значили. Отцовский дом – большой, двухэтажный, довольно бесформенный, за свою долгую жизнь обросший пристройками. Его теперь называют Homestead (родной дом), чтобы отличить от Evergreens. Перевести “Evergreens” затруднительно – это как наши Дубки или Липки, только вместо дубка или липки нужно подставить нечто вечнозеленое. Дом начал строить дед Эмили, отец въехал в него с женой и сыном в год ее рождения, и она в этом доме родилась. Три года спустя отец вынужден был из-за финансовых затруднений дом продать, но еще семь лет семья оставалась здесь, деля дом с новыми хозяевами. Потом переехала на North Pleasant Street (Северную Приятную улицу), но через пятнадцать лет (Эмили двадцать пять) отец выкупил дом обратно. Здесь все они и жили до смерти: отец, мать, Эмили, Винни, как и Эмили не вышедшая замуж. Так что бОльшая часть жизни Эмили прошла в одном доме. Evergreens изящней, чем Homestead, –он построен по довольно амбициозному проекту, явно отсылающему к итальянским виллам, и меньше перестраивался. Оба дома выкрашены в светло-желтый цвет. Говорят, так было и при Эмили.
Цветники занимают немного места и в запустении, хотя что-то хило цветет. Без хозяйки... Музейные дамы потом мне говорили, что есть планы сделать цветники цветущими, как при ней, но это разговоры. Однако среди зелени нашелся цветущий лилейник. Помните из письма Хиггинсона? «Она принесла два цветка лилейника, которые как-то по-детски вложила мне в руку со словами: Вот мои рекомендации». И оранжерея, располагавшаяся в пристройке к дому, которую отец устроил специально для нее, сейчас мертва и закрыта для посетителей. Тоже есть планы восстановить. Дорожек в саду почти нет, только возле самого дома, а так идешь по дернистой почве, покрытой невысокой подстриженной травой. Участок Дикинсонов расположен при начале спуска с холма, на котором стоит город. Из сада открывается вид на окрестности, на холмы, которыми город окружен. Но это далеко – спуск теперь весь застроен редкими домиками – нужно время, чтобы добраться до лугов и лесов. А в ее время они были рядом. Перспектива уходит на восток, так что Эмили не нужно было убегать далеко, чтобы встречать восходы.
День был тусклый, сразу после моего приезда пролился прямо-таки тропический неистовый ливень. Жара далеко за тридцать, парило. Неподалеку, через улицу (она называется Main – Главная), церковь, строительством которой руководил Остин. Эмили, как известно, одна из всей семьи туда не ходила. При начале спуска от дома – старая железнодорожная станция, построенная при ее жизни. Пока шел вниз по улице, сверчки иногда вступали неистово. К вечеру небо прояснилось, подсохло. Гулять поздним вечером по Амхерсту не страшно, и я посидел уже, считай, ночью на скамейке у них в саду, посмотрел на почти полную луну сквозь ветви высоких деревьев. Луна была маленькая и серебристая. Послушал ночных птиц.
А еще в мой вечер в Амхерсте, пока было часов пять с небольшим, пошел от ее дома на ее кладбище. Это старое, Западное, кладбище небольшое, не слишком ухоженное. Плиты, как обычно в Америке, по большей части просто вертикально торчат из земли и от возраста многие вросли в землю. Разбросаны довольно хаотично, всюду зелень – трава, деревья. На некоторых старых камнях можно разобрать фамилию Дикинсон – немало Дикинсонов жило и умерло в Амхерсте. Вдоль кладбища, за оградой, какое-то сараеобразное низкое здание. Во всю длину стены живописное панно со знаменитыми амхерстцами, Эмили на почетном месте. У могил оград нет, и только четыре надгробия обнесены общей новенькой, ярко выкрашенной в черное, противоречащей стилю и духу старого кладбища, оградой. За ней почти вплотную, не сфотографировать, выстроились в ряд плиты: две невысокие (Винни и Эмили), и две намного выше – отец с матерью одна и дед Сэмюэл Дикинсон с женой другая. На верхушке Эмилиного камня куча всякой дряни – ручки, камешки, раковины, даже крышка от бутылки. Это приношения, так теперь принято. Чуть-чуть этого добра и у Винни. Был довольно долго – никого. Только один человек проходил с велосипедом, какой-то местный полусумасшедший, остановился и начал со мной душеспасительную беседу о жизни и смерти. По-моему, весьма банальную, впрочем не скажу, что всё было понятно. Ушел – и снова я один. На следующий день зашел сюда еще раз перед отъездом. Подъехала машина, выскочили мать с дочкой-подростком и чуть не бегом к могиле. Миг – и в том же темпе обратно. Потом на двух пикапчиках привезли экскурсию девочек, тоже среднешкольного возраста. Им долго что-то рассказывали, они покорно слушали, некоторые бродили вокруг и читали надписи. В годы отрочества и юности, когда семья Дикинсонов жила вне родного дома, Эмили могла видеть это кладбище из окон своей комнаты. Остин и Сью похоронены на другом кладбище, новом, я там не был.
Понятно, что в городе имя знаменитой землячки эксплуатируют, но, сказать по правде, обычных в таких случаях смешных деталей немного. Хотя и они есть. На вывеске художественного магазинчика напротив ее дома значится “Hope and Feathers” («Надежда и перья») – явное цитирование знаменитого стихотворения, в котором Эмили называет Надежду существом с перьями. А сразу за участком Дикинсонов, на пути к городскому центру, вырезанные из толстого металлического листа черные силуэты Эмили Дикинсон и Роберта Фроста, сидя на каменных глыбах (у Эмили глыба заметно выше), читают стихи друг другу. Читаемые стихи приложены на специальных табличках.
Наутро отправился в музей. Толп там нет, посетители единичны, но, конечно, бывают нахлестом экскурсии. Пожилая дама у входа приняла меня дружелюбно, поговорили об Эмили, об Эмили в России, в частности. «У нас только три ее книги на русском», – сказала дама и мне эти книги вынесла. Одна оказалась на болгарском, другая на македонском и лишь одна действительно на русском – сборник в разных переводах, вышедший в 90-ые. Кириллица – значит русский. Так они эту тему прорабатывают, так им любопытно. Да и нашим профессионалам, видимо, не слишком интересна связь с музеем.
Ждать пока наберется народ, не стали, хотя уже отдельные посетители стали подходить. Удостоился чести быть у Эмили и Остина в сопровождении только девушек-экскурсоводов. В одном доме одна, в другом другая. В этом формате получилась уже не экскурсия, а беседа. В Homestead доступно пять комнат. На первом этаже – три. Две довольно обширные гостиные сейчас почти слиты воедино широким проемом, но была, сказала девушка, раньше дверь. В одной из гостиных пианино. Так что Эмили могла слушать пение из другой гостиной, оставаясь скрытой. Мебель условная, не очень запомнилась, хотя и той эпохи. По стенам картины и фотографии с портретами членов семейства и смешная картинка с изображением пикника, перерисованная из журнала матерью Эмили. Из второй гостиной (без пианино) дверь в библиотеку. Там 16 августа 1870 года Эмили ожидал Хиггинсон. Шкаф с книгами, но книги не те, хотя и позапрошлого века. Моя вожатая сказала, что хотят восстановить библиотеку, как она была при ней – планов у них много. На столе портрет Хиггинсона и номер "Atlantic Monthly". Комната светлая – небольшая, а с двумя высокими окнами. Где именно стоял гроб, над которым Хиггинсон прочитал стихотворение Эмили Бронте об отважной душе, не известно, но точно здесь – в общих комнатах первого этажа.
Потом поднялись на второй. Как только поднимешься – в застекленном саркофаге белое платье. Одно из белых платьев Эмили. Простое, но рюшечек немало, стирать было не очень легко. Я спросил о росте Эмили – по платью выходило, что вроде бы очень была маленькой, да и сама она в письмах о себе так говорила. "Нет, – сказала девушка, – она была среднего роста. Вы думаете, что платье доходило до пола? Нет, только до лодыжек, чтобы легко бегать по лугам и лесам. Она была выше меня". А мою спутницу очень уж маленькой, пожалуй, назвать было трудно. Хотя и невысокая. Вошли в Эмилину спальню. Она в реставрации, кровать увезена, но столики, бюро, франклиновская печка на месте. Не подлинные, но того времени и соответствуют описаниям. Комната угловая с окнами на юг и запад, так что закаты Эмили могла видеть из окна, восходы – нет. По другую сторону от лестницы спальня Винни. Она сейчас пустая – по стенам наглядные пособия, демонстрирующие, как Эмили варьировала слова в стихах. В доме еще немало помещений, но их не показывают.
Экскурсия по старому дому закончилась, и меня передали другой девушке, повыше ростом, которая повела через сад в Evergreens. Пытался узнать у нее, есть ли сейчас среди хвойных деревьев сада тсуги (hemlocks), которые часто присутствуют у Эмили в стихах, но этой информации получить не удалось – не в курсе. Молоденькие тсуги высажены вдоль изгороди, но это я знал и раньше. Дом Остина совсем другой, чем Homestead, с претензией на высокий уровень благосостояния. Довольно помпезная мебель, множество средней руки картин. Девушка сказала, что всё это, в основном, подлинное – от Остина и особенно от Сью, которая любила принимать цвет амхерстского общества. Сохранилось богатое меню одного обеда, даже с икрой. В доме ощущаешь банальность и скуку. Тоже два этажа. Есть еще башенка, но туда не пускают. Сохранилась деревянная выдолбленная качалка-колыбель. Девушка сказала, что в ней пообитала и Эмили, потом дети Остина и Сью. Детей было трое: младший сын умер мальчиком еще при жизни Эмили, старший не дожил до сорока, дочь прожила долго, до 1943 года, но потомства, как и братья, не оставила, так что на ней род Эмилиного отца пресекся. К тому времени уже знали, кто такая Эмили, и дом, который Марта Дикинсон Бьянки завещала своему секретарю, вроде бы, сохранили без существенных переделок. Сравнительно недавно дома и участок приобрел Амхерстский колледж, музей принадлежит ему.
Пора уезжать. Жду автобуса напротив гостиницы на широкой площади-бульваре со сквером посредине. Площадь называется Common, т.е. общинная земля, общий выгон. Остин Дикинсон пригласил в 1876 году известного ландшафтного архитектора Фредерика Олмстеда облагородить бывший здесь пустырь – брат Эмили был уважаемым гражданином и очень заботился об украшении родного города. Вряд ли он догадывался, что ухоженный провинциальный Амхерст станет всемирно известен благодаря его любимой странной сестре, что паломники из дальних стран будут стремиться сюда и вспоминать как близких людей его, Сью, Винни, мать, отца – всех, чье пребывание на земле озарилось отблеском ее света.