Если бы я был почтальоном
в её квартале,
если бы я знал, откуда
к ней приходят заказные
письма,
возможно, я лучше
понимал бы жизнь,
знал бы, как она приводится в движение,
кто её наполняет пением,
кто наполняет слезами.
Люди, читающие газеты,
люди с тёплыми
сердцами, добрыми душами
стареют, никого об этом
не извещая.
Если бы я был почтальоном
в этом квартале,
я бы даже после их смерти
поливал цветы
на сухих балконах,
кормил диких котов
на зелёных кухнях.
Чтобы, сбегая по лестнице,
слышать, как она скажет:
почтальон, почтальон,
всё моё счастье
умещается в твоей сумке,
не отдавай его
молочникам и железным вдовам,
почтальон, почтальон,
смерти нет,
и после смерти ничего нет.
Есть надежда,
что всё будет так,
как мы пожелаем,
и уверенность,
что всё было так,
как мы хотели.
Ах, какой у неё
горький, невесомый голос.
Ах, какой у неё
невозможный,
неразборчивый почерк.
Таким почерком хорошо
подписывать смертные приговоры:
никто ничего не исполнит,
никто ни о чём не догадается.
(Перевод с украинского Станислава Бельского)