ты всё стоишь и смотришь на свой флагшток. все флаги в тебе поблекли, и голос глух стал,
и даже по праздникам в комнате твоей пусто, и даже у Веры твоей истекает срок.
а раньше ведь всё писалось так горячо: то Эвр толкнет легонько тебя в плечо,
то зюйд - янтарный, острый, как суп харчо, обрушит лавину света на твой острог,
а ныне твой Дионис стал далёк и строг: он всё молчит, склоняется над мечом,
и не кладет тебе больше в книги душистых строк.
а ныне твоя вся юдоль – девятый вал, свинцово-чёрный дьявольский карнавал,
и всё на тебя таращатся стар и мал, мол, кто тебя так, сердешная, оборвал.
и всё тебе машут шхуны да поезда, ты держишь курс «куда-нибудь в никуда»,
ты стала «дурна, худа и немолода»,
твой слог - прожорлив, немощен и убог,
ты надираешься еженощно как будто в прок, и всё сильней оплетает тебя узда,
но все твои чернотропы ведут сюда,
все гулкие твои рельсы ведут сюда.
и вот ты придёшь, воззришься на свой помост, взойдёшь на него, распрямишься в полный рост,
расскажешь им ты, как яро тебе дралось, как твердь под тобой сходилась и расползалась,
откуда в утробе жгучая эта ярость, и сколько в тебе наития набралось.
и будут они, позёвывая, внимать, пытаясь в подтекст глаголов твоих вникать,
и сладостно врать, что им это по нутру,
а ты будешь рьяно строками полыхать, и, наконец, опомнишься
поутру.