Он проснулся от того, что лежать было неудобно. Не открывая глаз, попытался на ощупь определить, что помешало спать. Под рукой сквозь мятую простыню и жиденький тюфяк ощутил неровно лежащие доски нар, одна из которых выступала из общего ряда и ребром своим упиралась в когда-то упитанный бок. Открыл глаза – темно вокруг, только на потолке ощущался отсвет тусклой лампочки над столом дневального возле входа. Дышать было тяжело от спёртого ночного воздуха непроветриваемого помещения, в котором спит много людей. Кроме ночных "ароматов" висел густой казарменный дух непросушенных кирзачей с примесью кисловатого запаха чёрных сухарей, сушившихся на регистрах батарей отопления.
Снова прислушался к ощущениям – не отдохнувшее тело ныло от дневной тяжёлой работы. Откуда-то издалека донёсся злобный лай собак, затем послышалась автоматная очередь:
"Опять кто-то пытался сбежать, – вползла в голову ленивая бесцветная мысль, – Куда ж тут сбежишь – лагерь окружён четырёхметровым забором, опутанным поверху кольцами колючки, вдоль которого с шагом в пятьдесят метров стоят вышки с прожекторами, а на них через каждые два часа сменяются караульные. Строили на совесть для одних, а теперь вот сами оказались на их месте..."
В который раз память начала прокручивать один и тот же фильм под названием "Попали".
…Так получилось, что все пути для отступления неожиданно оказались перекрытыми заранее: аэропорт захвачен, на дорогах из столицы, включая и второстепенные, расставлены блокпосты повстанцев, проверявших абсолютно всех. Да и какие там дороги и аэропорт, если был наглухо перекрыт правительственный квартал, а президентский вертолёт – последняя надежда на спасение, был уничтожен снайперским выстрелом в бак с крыши ближайшей господствующей гостиничной высотки. Среди бела дня, откуда ни возьмись, на всех этажах и во всех коридорах президентского корпуса как привидения возникли крепко сложенные люди в чёрных комбезах и "балаклавах", вооружённые почему-то не привычными "калашами", а похожими на спецназовские короткоствольными автоматами. Охрана и пикнуть не успела, как была уложена лицами в пол. Его, лишённого "бодигардов", вытащили из кабинета, на завёрнутые за спину руки надели наручники и усадили в опустевшем помещении секретариата Президента на мягкий стул с гнутыми ножками. Сзади встали два автоматчика. Все действия выполнялись молча, однако было видно, что "чёрными" руководил широкоплечий мужчина с рацией, закреплённой на комбинезоне слева чуть выше бронежилета. Рация периодически с шипением оживала, выдавая короткие сообщения. Где-то через полчаса мучительной неизвестности, когда он чувствовал лишь, как холодные капли пота стекают меж лопаток, ввели так же закованных в наручники Премьера и Спикера. У Спикера левая бровь вечно набыченного лба была рассечена и сочилась кровью, а один из глубоко посаженных глаз едва смотрел, заплывший изрядным кровоподтёком. На несообразно возрасту розовогубом и каком-то мультяшном лице Премьера красовались очки с единственным уцелевшим стеклом. Ещё минут через двадцать сюда же втащили министров обороны и внутренних дел, генерального прокурора и главу Службы Безопасности. Обычно бравые и ухоженные главный Мент с Гэбэшником выглядели не лучшим образом, а с правого плеча расстёгнутого кителя главного Вояки свисал полусодранный генеральский погон.
Последним в помещение втолкнули руководителя Совета национальной безопасности с перекошенным бледным лицом. Из длинной царапины на бритом черепе Особиста на правое ухо стекала кровь. Пиджак его был испачкан белилами и пылью, а левый рукав оторван с "мясом" и болтался на плече, зияя разодранным швом и прикрывая висевшую плетью и по всей видимости сломанную руку.
Один из сопровождавших доложил плечистому:
- Через крышу хотел уйти, гадёныш!
- Ну, кажись, основная верхушка в сборе, – удовлетворённо ответил тот, – Остальных особо отличившихся министров и депутатов, докладывают, тоже взяли. Ну, пойдёмте, господа! – он повернулся к задержанным и знаком приказал автоматчикам начать сопровождение...
Их вывели из корпуса и усадили по одному в невесть откуда взявшиеся бронированные инкассаторские автомобили. "Олигарха нашего успели потрясти, что ли?" – пронеслась мысль. Кавалькада около часа кружила по зловеще пустынным для этого времени суток улицам – ни прохожих, ни автомобилей, ни-ко-го… Создавалось впечатление, что столица в одночасье вымерла. Наконец, подъехали к какому-то мрачному зданию. Остановились. Их высадили из машин, построили в шеренгу: первым – Президента, за ним Премьера, Спикера, Гэбэшника, Особиста, Вояку и Мента, а замыкающим – Прокурора. В таком порядке и ввели через массивную парадную дверь в мрачный вестибюль с видневшимися вверху на уровне метров десяти потолками, сопроводив в примыкающий к нему огромный полутёмный зал с высокими стрельчатыми окнами на противоположной от входной двери стене. Зал был полон людей – человек пятьсот, не меньше, стоявших понурив головы, плечом к плечу. Как только задержанных ввели, толпа присутствующих расступилась как по команде, образовав неширокий людской коридор по направлению к передней части помещения. Глаза привыкли к полумраку и начали различать лица. Ба, да тут весь цвет общества: кабинет министров практически в полном составе; разбитые на фракции с лидерами во главе депутаты Парламента, за исключением самых оппозиционных; генералитет вкупе с командирами воинских подразделений, воевавших с повстанцами; главы региональных администраций; представители Генеральной прокуратуры, Верховного и Конституционного судов; руководители основных телеканалов и газет в компании популярных телеведущих и журналистов. В первом ряду перед возвышением, заменявшим сцену, понуро стояли все его предшественники на президентском посту и драгоценные братья-олигархи, среди которых выделялась колоритная, увенчанная лохматой головой, фигура того самого, на чьих инкассаторских автомобилях их сюда привезли. Лица у всех присутствовавших выделялись белыми пятнами на тёмном фоне и походили скорее на лики мертвецов, нежели живых людей.
Автоматчики поставили вновь прибывших в первый ряд и отошли в стороны, присоединившись к другим таким же вооружённым людям в чёрном, выстроившимся по периметру зала. В полной тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием сотен людей, из тёмной глубины сцены вышли три человека в чёрных атласных мантиях с седыми в буклях париками на головах. Один из них, по всей видимости главный, вынул откуда-то из глубин мантии свиток бумаги и с тихим шуршанием развернул его:
- Именем Закона и во имя Справедливости, – голос читавшего гремел под сводами зала и доносился раскатами до самых дальних его углов, – мы собрали здесь всех вас для того, чтобы предъявить обвинения в следующих преступлениях:
Первое. Узурпация государственной власти.
Второе. Предательство интересов собственной страны.
Третье. Разграбление страны и присвоение богатств, принадлежащих её народу.
Четвёртое. Фальсификация истории своей страны.
Пятое. Лишение части населения родного языка.
Шестое. Фашизация страны.
Седьмое. Геноцид собственного народа…
Слова впечатывались в головы стоявших в зале и пребывавших в каком-то необъяснимом немом оцепенении. Между тем, из темноты позади троицы в мантиях начали возникать сперва неясные, а по мере приближения к зрителям всё более отчётливые видения, иллюстрировавшие звучавшее со сцены. Это было какое-то голографическое действо: объёмные и абсолютно реальные картины двигались в сторону заворожённо следивших за развитием событий людей, обтекая по пути стоявших на возвышении, и плыли над головами, исчезая в противоположной стене.
Сперва это были эпизоды мирной жизни: счастливые лица людей в самых разных ситуациях; пшеница, колосившаяся на полях от горизонта до горизонта; металлурги у мартеновских печей, домен и прокатных станов; корабли, спускаемые со стапелей; собираемые в огромных ангарах двигатели космических аппаратов; натужно взлетавшие самолёты с необъятным размахом крыльев; курорты на залитом солнцем морском берегу, утопающие в тропической зелени.
Потом эти картины сменили беззвучно кричащие толпы людей, размахивавшие национальными флагами. Картинка стёрлась и ей на смену явилась другая, где на трибунах, подняв руки в приветствии толпе, стояли уже люди в шарфах, а навстречу им из людского скопища поднимались портреты одного и того же аскетичного вида человека. За этим следовали эпизоды, в которых люди в камуфляже в летних лагерях стреляли по мишеням и тренировались в силовых приёмах.
Через некоторое время из темноты сцены выплыла площадь с баррикадами. Дым от подожжённых автопокрышек поднимался вверх под потолочные своды, ветром его сносило в зал. Из-за баррикад лезли озверелые люди в масках, вооружённые обрезками арматуры, цепями, кольями и "коктейлями Молотова". Они швыряли бутылки прямо в зал и те взрывались под ногами стоявших в первых рядах, а некоторые перелетали гораздо дальше. Всё было совершенно натурально, не хватало только звуков, запахов и физического воздействия. Зрителей охватил ужас, однако никто не мог сдвинуться с места – тела словно окаменели. А людей на площади уже убивали снайперы с крыш окружавших её зданий. Только убитые снова поднимались и, зажимая окровавленными руками свежие раны, шли один за другим на очумело взиравшего на всё это Особиста, а пройдя сквозь него, растворялись без следа.
Между тем баррикады сменились картинами разрушения памятников недавней эпохи на центральных площадях городов. Их стаскивали с постаментов, разрисованных свастиками и националистическими лозунгами, и изваяния падали прямо на головы зрителей, разлетаясь в куски. Повсюду реяли красно-чёрные знамёна. И тут же, на переднем плане, проявилась стоящая на коленях, группа крепких парней в сером камуфляже, опустивших головы, а их, коленопреклонённых, избивали люди в масках, поверх которых сверкали глаза, не сулившие ничего хорошего.
Картина растворилась в полумраке, и ей на смену явились улыбающиеся вояки, бронетранспортёры и танки которых месили чернозём весенних полей. Им на встречу из близлежащих сёл выходили мирные женщины и старики, пытаясь остановить этих железных монстров, несущих смерть. А бронетранспортёры направлялись прямо в зал, и танки стреляли поверх зрителей и беззвучно молотили по их головам траками неосязаемых гусениц.
Видения казались явившимися из какого-то другого мира, где отсутствует всяческая логика, либо логика того мира подчинена была совсем иным, недоступным нормальным людям законам.
А из глубины сцены уже выплывало видение огромного здания, в которое разъярённая толпа загоняла обезумевших от страха людей. После этого здание подожгли изнутри, люди начали выпрыгивать из окон, их добивали подонки из толпы внизу. И эти, уже мёртвые, тоже поднимались, помогая себе искалеченными руками, и шли в зал. За ними выползали мёртвые из самого здания. Один из них, по виду священник, протягивал к зрителям руки с отрубленными кистями, а за священником шёл ещё один убитый, держа в руках свою отрубленную голову. Некоторые из мертвецов, мучаясь от удушья, руками раздирали свою грудь и показывали чёрные обугленные лёгкие. В одном из показанных зрителям кабинетов со стола встала распятая на нём пятидесятилетняя женщина и пошла в зал, сдирая с горла куски электропровода, которым её задушили. Поперёк коридора на третьем этаже какие-то люди наскоро возводили стену из пенобетонных блоков. Вдруг стена беззвучно лопнула, точно мыльный пузырь, и за ней обнаружилось печь крематория, из жерла которой, прямо из огня, тоже выходили обезображенные мертвецы и все они спускались в зал и шли на этот раз к лохматому олигарху, проходили сквозь него и тоже растворялись... На неприбранной голове олигарха шевелились волосы, а глаза выкатились из орбит, но он только хватал воздух ртом как выброшенная на берег рыба и ничего не мог предпринять.
Прямо посреди зрительного зала, над головами стоявших в нём людей, возникли разрушенные города, по которым с бессмысленной жестокостью продолжала долбить артиллерия, и всё это утюжили на бреющем полёте штурмовики – самолёты и вертолёты, из-под крыльев и с пилонов которых срывалась смерть в виде ракет, и всё это смешивалось с летящими снарядами, минами и перечёркивалось молниями залпов "Градов", крылатых и баллистических ракет. В довершение картины где-то под потолком расцветали ярко-белые фейерверки разрывов фосфорных бомб. И там, в свете разрывов, реяли фантомы убитых искалеченных стариков, инвалидов, женщин, детей с оторванными руками, ногами, вспоротыми осколками снарядов и мин животами. И всё это в полной тишине валилось сверху, и растворялось, проходя через объятую немым ужасом толпу.
Больничная палата, за окнами которой виден дым пожаров. На больничной койке – маленький пациент, по всей видимости ему нет ещё и года. На лице маска, подключенная к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Голова покрыта торчащими во все стороны влажными волосиками, а выше маски – не человечески огромные глаза, взгляд которых летит со сцены и впивается в каждого с вопросом: "Разве вы не видите, как мне больно и страшно?"…
Полевой медсанбат. Палатка. Хирургический стол, залитый кровью. На нём лежит ещё живой тяжелораненый боец правительственных войск, над которым склонился хирург. Он делает глубокие надрезы, распилы, вынимает из тела сердце, почки и ещё какие-то органы, помещает всё это в банки с физраствором, а сами банки прячет в контейнер-холодильник и, воровато оглядываясь, зашивает наскоро безжизненное уже тело. Немного погодя, санитары стаскивают тело со стола и упаковывают его в чёрный пластиковый пакет... Этот жуткий сюжет сменяется видением лесополосы, где среди кустов лежат обезображенные трупы детей и молодых женщин. Тела их вскрыты и в них тоже нет сердец, почек...
На городскую площадь солдаты вытащили сопротивлявшуюся из последних сил женщину средних лет. Один из них ударил её прикладом по голове и женщина упала. Её привязали к двум подъехавшим танкам и те, плюясь выхлопными газами, начали двигаться в разные стороны до тех пор, пока не разорвали тело пополам под хохот толпы вояк. Но тут же куски разодранного тела зашевелились, поднялись и то, что осталось от ещё пять минут назад живого человека, двинулось на Президента, коснувшись его, сползло вниз и растворилось в полу под его ногами...
А на сцене уже было поле полусгоревшей пшеницы, усеянное сожжённой искорёженной военной техникой. По полю ползали воинские транспортёры-бульдозеры, которые сгребали трупы солдат пополам с ещё живыми тяжелоранеными в придорожные канавы и загребали их землёй вперемешку с колосьями спелой пшеницы. Зёрна высыпались из колосьев и укрывали эти изуверские братские могилы, словно капли слёз. Здесь же, по полю медленно двигались КаМАЗы-самосвалы, в кузова которых забрасывались и буквально утрамбовывались трупы убитых солдат. Но, как только техника уходила, земля шевелилась, и только что захороненные поднимались из неё и спускались в зал, и шли сквозь зрителей нескончаемыми страшными шеренгами, проходили толпу от начала до конца и растворялись в темноте дальней стены. И это было ещё не всё. Следом за ними из заброшенных прудов поднимались утопленные там убитые пацаны-солдатики и тоже спускались в зал, и тоже проходили его весь, окропляя стекавшей с них водой стоявших там зрителей, точно совершая обряд, и исчезали там же, в дальней стене.
После этого, прямо перед первым рядом, возникли фигуры матерей и жён всех этих убиенных, стоящие на коленях и протягивавшие руки, и хватающие стоящих в первом ряду за полы пиджаков.
И наконец, на головы уже ничего не соображающих зрителей посыпались обломки гражданского самолёта, безжалостно сбитого сперва ракетой, а вдогонку ей – очередями авиационной пушки штурмовика правительственных ВВС, пополам с изувеченными трупами пассажиров, которые тут же вставали и также шли через весь зал. Убитые дети собирали разбросанные среди груд искорёженного дымящегося металла мягкие игрушки и, прижимая к груди, уносили их, словно не хотели, чтобы игрушки достались этим варварам...
А с множества телевизионных экранов, возникших над сценой, гнойной жёлтой рекою лилась ложь и текла туда же в зал, охватывая, как щупальцами, ноги своих авторов, сбившихся в трусливую кучку представителей четвёртой власти...
И вдруг всё это месиво видений исчезло. В зале повисла гробовая тишина. Не было слышно даже дыхания. И сквозь эту густую, вязкую, хоть ножом режь, тишину вновь послышался голос человека в мантии:
- Всё, что вы видели здесь – дело ваших рук, продукт ваших дьявольских умов. У нас нет времени судить вас по общепринятым юридическим нормам, потому что нормы эти для содеянного вами ещё не выработаны и вряд ли когда-нибудь будут приняты. У нас нет для вас адвокатов и нет времени проводить над вами судебный процесс международного трибунала. Не исключено, что судя по допущенному международными институтами развитию событий, он вас просто оправдает. Мы не будем приговаривать вас к казни, потому хотя бы, что и казнь для вас трудно придумать. Мы будем гуманны к вам и сохраним ваши жизни. Мало того, чтобы не наказать, но защитить ваших близких от страданий в результате разлуки с вами, мы лишим их памяти о вас. Волею Высших Сил все вы, стоящие здесь, в этом зале, будете помещены в те самые концентрационные лагеря, которые готовили для повстанцев. Из вас будут сформированы строительные бригады, и вы будете восстанавливать всё то, что порушили сами или способствовали этому...
Трое в мантиях повернулись и исчезли в темноте сцены – там, откуда ещё недавно выплывали голографические видения. В осязаемо звенящей тишине прогремела команда:
- Вывести осужденных из зала и доставить к местам назначения!
28.07.2014...13.08.2014