XIV
...Порою невнятное я говорю,
Но, верьте, я трезво на вещи смотрю.
Ни судеб людских неизведанный путь,
Ни страсти – не могут меня обмануть.
Порочность людскую не знаю ли я?!
Порой и друзья предавали меня...
Горжусь, что в болотах житейских тревог
Я совесть и веру в людей уберёг.....
...В наш ядерный век – кто не глуп, тот уныл,
Но веру в романтику я сохранил.
ХV
Я странник, я сын бесконечных дорог.
У путника в поле – лишь ветер, да бог,
Да тучи, да пение птиц в высоте,
И путь бесконечный к неясной мечте...
...Но я вдруг отвлёкся от темы своей!..
Торговец всех слуг посадил на коней
И властным приказом послал их в погоню.
Увы, как быстры аравийские кони!..
Уж солнце стоит высоко над землёй,
Над степью Аравии властвует зной.
XVI
Погоня, погоня! Чья кровь не горит
При слове, которое столько таит!
Отчаянье, страх и надежду одних
И жажду, кровавую жажду других.
Погоня, погоня! Устало храпит
Истерзанный конь. Пыль столбами летит
От мощных копыт, но слабеет скакун!
А сзади уж топот, как будто табун
Испуганных, диких, голодных коней
Несётся ужасной лавиной своей.
XVII
– «Муса! Мы погибли! Погоня близка!»
– «Не бойся, моя не ослабла рука
И меч не притуплен. Я стойкий боец.
Напрасно так рано ликует купец!»
Он выхватил меч и с коня соскочил
И кровью противников степь обагрил…
Свистели мечи, рассекая тела,
И кровь человечья по травам текла,
И серая пыль поднималась стеною
Над гибельным местом неравного боя...
XVIII
Кто часто своей рисковал головой,
Кто многих убил – тот у нас и герой...
Но людям от века убийство претит,
Нам страшен убитых истерзанный вид.
Убийство есть подлость. Нельзя оправдать
Ни сына, убившего милую мать,
Ни брата, убившего брата. А мы –
Все братья, все дети народа, страны,
Планеты Земля... И пора бы понять
Что место на ней можно всем отыскать.
XIX
Ведь жизнь коротка… Мановенье ветров,
Изменчивость стад кучевых облаков
Сравнимы с мгновенным лучом бытия,
Скользящим сквозь время в ИНЫЕ края,
Где вечность, приемлет своих сыновей.
В объятия мёртвой природы своей...
Однако… Куда затянул меня стих!
Я снова забыл о героях моих,
Я снова отвлёкся и начал писать
О том, что и сам не умею понять…
XX
Да, я отвлекаюсь и буду не раз
Ещё отвлекаться, хоть это для глаз
Твоих неприятно, читатель, но я
Не в силах иначе. Важней для меня
Наш мир непонятный понять до конца,
Чем вам рассказать о проделках купца...
В неравном бою был повержен Муса,
Стеклянными смелые стали глаза.
Мою Самсие строго я не сужу,
О ней я позднее тебе расскажу.
XXI
Народ говорит: лучше гибель в бою,
Чем участь невольника в чуждом краю.
И правда! Я слышал, как злобно рычал,
Сетями опутанный лев-каннибал,
Я видел: на клетку бросались без толку,
Озлобленно скалясь, матёрые волки.
А души людские, как дикие птицы,
Не может с неволей наш дух примириться,
Нам надо движенья, нам надо свободы –
Как звери, мы вольные дети природы
XXII
Вы видели стаи огромные птиц?
Вы видели диких степных кобылиц?
Так знайте – то души усопших людей
В свободном пространстве небес и полей!
При жизни в неволе томясь год от году,
Они после смерти находят свободу
И вольно гуляют средь диких степей,
Навеки довольные долей своей...
А раб в безнадёжной неволе томится,
Завистливо глядя, как носятся птицы.
XXIII
СВОБОДА! Мне снятся простёртые руки
И рты, издающие страстные звуки...
Свободы! – народы кричат сотни лет.
Свободы! – костьми сотрясает скелет,
Придавленный камнем в утробе земной.
СВОБОДА! Людей идеал вековой...
Ребёнок, ещё не успевший родиться –
И тот уже к свету, к свободе стремится.
Глупышка! Торопится мир увидать,
Тревожа ударами бедную мать...
XXIV
Как мрачен мой шейх – солнцеликий Саппар!
Безжалостной вести ужасный удар,
Совсем помутил у властителя взгляд,
Он света не видит, он солнцу не рад...
Одною лишь думой наполнен весь он –
Опять замышляет походы Саргон,
Завистливый царь ассирийской земли.
Несметные толпы в движенье пришли,
«Идут на Саппара громадой своей,
Под солнцем горят миллионы мечей.
ХХV
К владыке, склоняясь, подходит гонец:
«Из Сабы далёкой приехал купец.
Он хочет продать лошадей и рабов...»
Причудливый жезл – символ власти богов –
Отбросил Саппар и поднялся, глаза
Осмыслились, мигом иссохла слеза;
Он дух перевёл и спросил, наконец;
«Привёз ли рабыню Сабейский купец?»
С ухмылкой владыке взглянули в лицо
С десяток придворных его мудрецов...
ХХVI………………………………
XXVII
Как мерзок похотливой жадности лик,
Ужасны всесильные взгляды владык –
Ужасны сознанием власти своей,
Презрением к гласу моральных идей,
Попранием всех идеалов людских
Во имя капризных желаний своих.
Рабыням известен их алчущий взгляд,
В нём мысли и чувства, как лава, бурлят,
В нём жадность, тоскливая страсть и презренье,
В нём гибель надежды и ужас растленья.
XXVIII
Есть дивные ночи – наполнены чудом
Мгновения каждые их. Отовсюду
Их хором поэты в стихах воспевают,
Беззубые их старики вспоминают.
В них юность сгорает. В них сердце поёт.
С них жизнь, к слову скажем, начало берёт...
Рабыни не знают подобных ночей,
Не знают и любящих пылких очей,
Рабыни не знают, что значит любить,
Что значит – любимой, желанною быть
XXIX
Увы! Самсие лишь рабыней была,
Противиться року она не могла,
И участь невольницы – вещи безликой –
Познала рабыня на ложе владыки...
Нет, я не судья этих женщин несчастных,
Не стану я сыпать упрёков напрасных,
В объятья немилых толкает их рок –
Кто в этом виновен – рассудит пусть бог.
Пред ними со скорбью склоняюсь лишь я –
Я – смертен, а смертный для них не судья.
XXX
Познала рабыня на ложе владыки
Любови невольничьей ужас безликий,
И ненависть, к сердцу нашедшая путь,
Отравой влилась в эту юную грудь.
И часто тень тёмных и мстительных дум
Ложилась на женский практический ум:
Мечтая ночами, она омывала
Слезами кинжала смертельное жало,
В шкатулке, где серьги, припрятала яд,
И страшно блестел в темноте её взгляд.