Ей присваивали знамена, титулы, имена, отстрачивали по черному небу белым, а она наступала неистово, как волна прижимается к берегу влажным прохладным телом. Ей вручали по толике вечности – наивысший доступный дар, от разомкнутых мраморных век обращались камнем, а она проникала в них бережно, как вода по дрожащему дну осторожно ведет губами. Как песок под лазурным приливом податлив и шелковист, так они становились под властью ее слепыми – выжигая безжалостным светом своей любви, объяснять, что они до этого не любили... Открывать им глаза обожженные, отлеплять от зрачков бельма, каждый звук их вдыхать – напряженный, протяжный, редкий, проходить сквозь ресницы в сознанье, сводить с ума, разливаться в них морем, раскидывать сетью реки. Это смысл, апогей наслаждения, обетованный рай, за познанье которого позже отплатят кровью, это ломкий небесный гротеск и земной контраст, это сила ее, и внутри ничего в ней, кроме безграничной свободы царицы – повелевать, возвышаясь над миром, как вещая птица Сирин... Только ибранный знает, как укрощать слова, и что правое дело достойно любых усилий. Ей несли на алтарь в раскрытых ладонях кровящий сердечный гонг, а она орошала их терпким полынным соком...
Как она уходила – за ней оставались лишь трещины, тишь и голь.
Да лежащий на дне искалеченный черный сокол.