Баллада о тридцать первом сребренике
И продал он Христа. И ему отвалили за это
Целых тридцать монет. И Каифа ещё подарил
Тридцать первый серебряник, звонкой и веской
монетой,
Только-только отлитой на царском монетном дворе.
Ни за что. Просто так. Был ли шаг этот так неизбежен?
А скорее от добродушия просто накинул на чай
За суровый мужской поцелуй, что был сдержанно нежен
За него Пётр-апостол ответил ударом меча.
Если в те времена в Иудее водились бы свиньи –
Самой лучшей наградой бы стали свиные стада…
Дело вовсе не в том,
что продал он «господнего сына».
Человека продал он, мерзавец. Живого продал.
Всё равно, будто зайца, загнанного страшной погоней,
Что к ногам твоим бросился, друга наивно искал,
Выдать людям с ружьём,
а те люди жестоко, ладонью
За ушами его, чтобы он, умирая, визжал.
И распятый скончался. И тогда фарисеям и катам
Закричал вдруг предатель : «Да я же последняя мразь!
Кровь невинную продал, что ж я наделал,
проклятый?!»
Бросил деньги с размаху на землю, и они покатились все в грязь.
Под дождём очистительным понял он вдруг,
что погиб он,
И верёвку достал, и затем её в смертной тоске,
Привязал он на сук постоянно дрожащей осины,
И ударом ноги шар земной оттолкнул от себя.
И за тридцать монет отыскавшихся жадный гончар
Уступил свой участок земли безо всяких условий,
Чтоб там сделать столичное кладбище самоубийц…
(На том месте теперь пять успешных доходных
домов).
От дальнейшей истории даже и камень заплачет:
Тридцать первый динарий искали, да так не нашли
Некий сборщик налогов его вдруг случайно увидел
И ногой наступил,
и поднял, когда все разошлись.
И монета была та счастливой, и скряга вонючий
Загребал с её помощью золото, сребро и медь,
И разжился, и стал он бессмертным, конечно, бессмертным…
Ведь повеситься – это не просто, надо совесть иметь.
И бросал он камнями в распятого божьего сына,
Львам бросал христиан, и девчат-неофиток хлестал,
А затем, как и все, образцовым стал христианином,
И кострами, доносами бился за славу Христа.
Больше римского папы шумел на вселенских соборах,
А затем, в сарацинском плену он, умывшись смолой,
Первый крикнул «аллах» и надсмотрщиком стал на галерах,
И своих одноверцев былых он ременною плетью стегал.
С сотней лиц пребывал он, как идол индийский, как Брама,
Был у тронов и плах он похож на бродячего пса.
И в свой город родной открывал он ворота хазарам.
«Молот ведьм» он писал и на Бруно доносы писал.
Он не предал лишь только предательство тем,
кто за это заплатит,
Перед каждым мерзавцем смиренно сгибался в дугу.
Доносил на отца, и на сына, доносил и на мать он,
На друзей, тех, что вынесли смело с поля боя его…
А поскольку болтал он красиво, то все, как бараны
Повторяли за кем-то: «Вот, верное правде плечо!
О, какой это стойкий, какой убеждённый товарищ.
Как воюет за мысли свои он огнём и мечом!»
Разводил он упорно лжи беспардонной турусы
Клеветал и гадюкой шипел на пороге тюрьмы,
И никто не сказал ему слова простых белорусов:
«Принимаем предательство – а предателя вешаем мы»
Также был он фискалом, пролезал он и боком и низом,
И в гестапо служил он и в тюрьмах, для стонов глухих,
И в охранке… А теперь он воюет за «наш гуманизм».
Удивляться не надо вам, люди, ведь он из таких.
С дней начала миллион Настоящих он предал на муки.
И живёт. Всё живёт. Вот он гостем заходит в ваш дом…
Вот сидит… Вот идёт…
Ваших деток берёт он на руки…
Рвётся в небо с трибун… Пьёт он водку за вашим столом.
Только дай ему повод – расползётся чумою по свету,
И заложит друзей, и заложит вчерашних богов…
Почему же тогда вы в глаза ему не плюёте?
Почему не пинаете в подлое рыло его?
Хватит, лживое сердце его из-за рёбер вырвите, люди.
Вместе с жалом закройте подлюгу в свинцовом гробу.
Отберите и уничтожьте проклятый серебряник,
А иначе – несчастье Земле, а иначе – конец.