Роберт Рем
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ
трилогия, приложение
© 2009 – 2014
Приложение к трилогии
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ КНИГИ:
Что стало с героями, и последние напутствия
(продолжение)
Артур (теперь ему тридцать восемь), с одной стороны, был непроницаем и серьезен снаружи, но все же он, скорее, стремился наслаждаться жизнью, или, лучше сказать, примириться с нею, нежели грустить. Он старался не слушать печальную музыку и перечитывать свою книгу. Летом он напечатал несколько экземпляров и подарил тем, кому хотел. Книга была красива, выглядела дорого, ее страницы вкусно пахли, и на первых порах он даже засыпал с нею в руках. Его бывшая клиентка – известная писательница и литературный критик из остатков советской интеллигенции, дама преклонного возраста и вдова известнейшего советского поэта – сказала ему осенью примерно так, пробежав книгу: «Эта книга, безусловно, заслуживает внимания. Но сейчас трудно издать столь объемную книгу, да еще где нет убийств, трупов, накрученного сюжета. Вам надо поискать в Интернете и найти издательство, которое в последнее время публиковало толстые книги, да еще и неизвестных авторов… Эта книга – жизни, а законы литературы и законы жизни разные. В книге вы стремитесь рассказать все подробно, раскладываете все по полочкам, словно стремитесь разжевать смысл читателю, а для целей литературного произведения все-таки кое-что нужно оставлять в тайне… Ваша книга – об упущенных возможностях», и она поведала о некоторых упущенных возможностях в своей жизни, а затем продолжила: «Эта книга должна выстрелить. Нужно вложиться в рекламу, надо, чтобы она была на слуху, чтобы о ней говорили, возможно, ее стоит отредактировать и сократить, и сокращенные варианты напечатать в каком-нибудь журнале, вам нужен литературный агент». Артур поискал в Интернет издательства, которые бы выпустили недавно объемные книги, но… таковых не нашел. Таких книг не печатали, он не был ни внуком этой писательницы, ни зятем какого-нибудь литературного деятеля, политика или богача, ни любовником или мужем какой-либо влиятельной женщины «со связями», поэтому его попытки продвинуть книгу представляли собой «битье головой о стену», и он оставил свои затеи. Все, к кому можно было обратиться по поводу ее издания, говорили ему, что в нынешнее время «это никому не нужно» – под словом «это» имелось в виду состояние общества, потребности и образовательный уровень всех людей, потенциальных читателей. «О чем ваша книга?», спросила его одна женщина, дока кинематографа, когда Артур пришел к ней попытать счастья, авось выйдет фильм! – «В ней описана история жизни», ответил он. – «Каких много…», скептически прокомментировала она и… в итоге ничем не помогла, общаясь лишь из уважения (почти как и вышеупомянутая женщина-критик, которая сказала, что по большому счету общается с Артуром из симпатии)… Сокращать и переделывать книгу Артур не стал: пусть она существует в таком виде – ради правды и красоты, для него одного. Он нанял рабочих и сделал ремонт в своей квартире, преобразив ее до неузнаваемости, поклеил в разных комнатах дорогие и красивые итальянские обои (на это он пустил деньги с проданной машины и последующие свои накопления), и продолжал устраивать утренние и вечерние чаепития – при всех плюсах и минусах, он выбирает теперь именно такую жизнь, или «дожитие», хотя если была бы другая жизнь – выбрал бы другую. Рядом с ним, в его мыслях, всегда находилась его любимая певица – Лаура Паузини, он слушал ее песни и даже пел их во сне, отчетливо проговаривая итальянские слова, а на его вопрос матери, что бы это значило, та, видимо, желая подбодрить сына, отвечала, что, наверное, он женится на итальянке, или: «У тебя душа поет, значит тебе хорошо». Однажды мать сказала ему в ответ на его очередной вопрос об истории с Анной, что надо было спать с ней сразу и не переживать особенно об Ольге. Артур и сам это понял, и понял потому, что осознал, что жизнь людская – жизнь животных и все подчиняется их инстинктам, а не разуму. В период ремонта, столкнувшись с бесчестными работниками, он ругался не только с ними, но и с матерью, посылал куда бог весть, нецензурно бранился, она его достала совсем. Достаточно было незначительного повода, чтобы он воспламенился, как спичка: ремонт подорвал его психическое здоровье. Мать поведала об этом по телефону дяде Саше, своему брату, который все хотел, чтобы Артур снова женился. Она сказала, что Артур теперь никогда не женится, а на его вопрос почему, ответила: «Он теперь ненавидит весь женский пол». Тот с усмешкой спросил: «И тебя тоже?» Она сказала: «Да, и меня тоже», на что он заметил: «Раз не получилось по любви, пусть теперь этот женский пол использует»… До ремонта Артур зачитывал матери отрывки из своей книги, а она все приговаривала: «Ах, какая книга!.. Эта книга страшная – страшная своей правдой!.. Какой умный этот писатель!.. Вот, видишь, написано прямо про тебя, все равно что о нашей с тобой жизни – много высказываний, похожих на те, что мы друг другу говорили». Но потом, когда он раскрыл свой секрет, что это его книга, она долго ему не верила. Как-то за обедом, после того как Артур поведал ей о своей работе, она, обводя взглядом стены пока еще не отремонтированной квартиры, задумчиво произнесла: «Великий писатель – а живет в бедности. Видишь, как несправедливо: ты – умный, и при этом вынужден продавать свой труд за бесценок». Артур же задумывался о том, что ни один из его талантов не принес ему денег, хотя именно своими способностями он хотел себе честно проложить дорогу в жизни, да и его так называемая приземленная профессия, которую он все хотел получить и получил, после того как разочаровался в музыкальной деятельности, богатства ему тоже не принесла. У него не было ни достатка, ни семьи, ни жены, ни детей, а все его таланты были зарыты в землю… Он аттестовался на синий пояс по таэквондо и шел дальше, во время пропусков занятий из-за ремонта ему звонил тренер и говорил: «Артур, ты куда пропал, давай возвращайся!» Он возвращался, но боли в коленных суставах преследовали его, организм не выдерживал больших нагрузок, и последняя зацепка в жизни – занятия таэквондо – ускользала от него. Он публиковал свои статьи в известных юридических журналах, однажды даже был рецензентом у другого автора, о его профессиональной книге юристы отзывались самыми лестными отзывами; хотя книга, тем не менее, продавалась с трудом, а потом временно и вовсе перестала продаваться, так как книгопродавец стал банкротом и магазины вернули книги, так что, в конце концов, Артур вынужден был найти другого книгопродавца, а стопки пачек с книгами все продолжали стоять дома на балконе. Он ходил в суды и разбивал своих оппонентов, на что те ему в раздражении даже замечали: «Плохо, что вы такой умный!» или «Вы – коварный, наглый и беспринципный!», а судьи, их помощницы и секретари судебного заседания – то в одном, то в другом, то в третьем суде – уважительно смотрели на него, Артур в их глазах видел симпатию к себе. «Это вам для Энского суда», – произносила судья одного из районных судов, вручая Артуру экземпляр только что зачитанной ею резолютивной части судебного решения, принятого в его пользу против той стороны, которая оппонировала ему также и в Энском суде, а судья другого районного суда приговаривала: «Теперь хотя бы понятны требования вашей стороны, а то раньше до вас на заседания ходили какие-то непонятные девочки», имея в виду то, что те не могли обстоятельно донести позицию доверителя, – Артур располагал к себе, и в последствии она даже делилась с ним историями из судебной практики. Он сейчас назубок рассказывал дела, старался не зачитывать письменные объяснения в судебных заседаниях. Артур ничего не стеснялся: он понял правоохранительную систему – как и всю общественную систему – он понял, в чем состоит суть работы адвоката, понял как вести себя, чтобы производить впечатление, хотя и не стремился к этому – все получалось само собой, – и в такие минуты был уверен в себе. «Ценность человека, – как писал А.П. Скрипник в книге “Моральное зло в истории этики и культуры”, – это его сила, благотворная для окружающих. Чинить насилие над достойным человеком – значит разрушать эту силу». Люди отняли у Артура его благотворную силу. Внешне он был спокойным благообразным мужчиной-адвокатом, хотя казался несколько отстраненным и высокомерным, но нередко внутренне он с презрением произносил в адрес представительниц оппонентов: «Плати за свою жизнь, подстилка!», а в адрес мужчин: «Проигрывай мне, неудачник!», и при этом не испытывал никакой жалости ко всем этим людям. Что ж, «нет более злого человека, чем тот, у кого отняли радость жизни». Некоторые судебные процессы все же заканчивались не в его пользу; и хотя он понимал, что основной причиной тому были безразличие, беззаконие и коррумпированность судебной системы, недалекость и недальновидность судей, не удосуживающихся разобраться даже в простых делах, а иногда и ошибки (преднамеренные или непреднамеренные) его клиентов, предоставивших ему ненадлежащую информацию или документы, которые не позволили выиграть процесс, тем не менее, он переживал эти неудачи как личную трагедию, думал, что же он сделал не так, чего же ему не хватило, ведь он все делал правильно – и с позиции закона, и вдумчиво произносил четко сформулированные в голове фразы и предложения, оперировал фактами и документами, и в довесок воздействовал на «душу» судьи «простыми жизненными» словами, – и всякий раз после неудач норовил бросить адвокатуру: в такие мгновения он считал себя плохим адвокатом, имеющим множество как личных, так и профессиональных недостатков, которые, как он полагал, в таких случаях прорывались наружу, били по его честолюбию и показывали его неспособность. Артур сознавал, что закон – опасная штука: он словно край обрыва – может тех, кто с ним встретился лицом к лицу, слепо опрокинуть за эту грань, в бездну. После таких поражений он, бывало, уж набирал номер телефона кого-нибудь из своей «прежней жизни», чтобы попросить помощи в поисках подходящего постоянного места клерка-юриста, но одни, видимо, поменяли номер, другие не брали трубку, а когда перезванивали, Артур находился в метро и был недоступен, а после так и не звонил повторно – он передумывал обращаться за помощью, не хотел снова унижаться, ведь такие обращения и раньше не давали результатов – однако те перезванивали сами, но… так ничем и не помогали. Об Анне он вспоминал все реже и реже, а когда вспоминал, то с презрением (он считал ее жалкой марионеткой и игрушкой в руках судьбы), и в душе смеялся над Диной Пилевской и такими как она… Однако иногда глаза его все же слезились, и подступала грусть – ничего не поделаешь, он же был человеком! – человеком, для которого его жизненный путь норовил закончиться материальной, духовной и душевной трагедией. Он думал, что ему больше не подняться в жизни – настолько он был повержен, – и у него не было никакой заинтересованности в какой-либо деятельности, разве лишь для того, чтобы выживать и как-то досуществовать, и он всем сердцем проклял эту жизнь и всех людей – в его голове сложилось о каждом из них вполне сформированное мнение. Тем более он не рассчитывал на женитьбу – ни одна здравомыслящая и красивая женщина, как он полагал, не может и не должна связывать с ним свою жизнь, ибо у него, кроме самого себя, ничего нет, вдобавок потеряны силы на необходимость еще кого-то содержать (неотвратимая обязанность в браке и семье), а полюбить человека в нынешнее алчное время таким, какой он есть, то есть «за самого себя», и к тому же обессилевшего, едва противостоящего жизненным ударам, он считал, могут только лишь полные глупцы, ни из чего не способные извлечь выгоду, сами пострадавшие и отчаявшиеся найти лучшую судьбу, то есть такие же как он. Теперь ему оставалось в одиночку преодолевать трудности, никого не посвящать в свои неудачи и крах, как-нибудь постараться стать сильнее и рассчитывать в этом деле лишь на себя. Иногда он вспоминал слова Данила и размышлял, кто же он все-таки – цыпленок, который думает, что он сокол, или покалеченный сокол с подрезанными крыльями, который уверен в том, что он цыпленок? – и не мог окончательно определиться. Книги он стал читать такие, которые позволили бы ему сформировать в себе силу, жестокость, безжалостность и безразличие, – то есть наладить внешнее соответствие со своей умерщвленной душой – про таких, как Фрэнк Алджернон Каупервуд и Прохор Громов. Более того, он уже применял и практиковал это в отношениях с некоторыми людьми, пытавшимися его обмануть и водившими его за нос: он сам обводил их вокруг пальца, пользуясь юридическими знаниями, заботясь исключительно о себе, а не обо всех них… и он достигал цели: все получалось у Артура настолько удачно, будто поступать в жизни необходимо было именно так. Единственным желанием Артура (которым он бредил и которое, как видно, было неисполнимым) было издать свою книгу – лишь оно как-то оправдывало смысл его существования: он хотел показать всем свою боль, он хотел убить этой болью других, пронзить всех этих самодовольных бахвалов насквозь, вогнать их в ступор, в оцепенение, безжалостно мстить, как граф Монтекристо или Суинни Тодд, демон-парикмахер с Флит-стрит. Что его как-то забавляло и даже в некотором смысле ободряло, так это мысли о мести всем кому ни попадя и злорадный внутренний смех во время наблюдения за людьми, проигравшими в жизни и испытавшими горечь и поражение. В минуты ярости он считал, что если бы была следующая жизнь, то он предпочел бы стать в ней наемным убийцей, без разбора уничтожающим людей, нежели безжизненным святошей, наставляющим других на путь истинный. Но, успокоившись, понимал, что все же не хотел бы себе ни бурной, ни опасной жизни. А иногда он хотел бы просто жить где-нибудь там, где есть возможность прожить просто, в спокойном уединении, на отдалении от больших человеческих масс и их деяний – у моря, у края земли, со спутницей жизни.
Продолжение: http://www.stihi.ru/2014/07/14/8566
Вернуться к предыдущему: http://www.stihi.ru/2014/07/12/6914