Я не умею рассказывать историй.
Да и в «истории» по собственной воле я никогда не попадал: только влипал в них по чьей-то чужой, как мне казалось, злой или доброй воле. С недавних пор я вообще стал тяжело переносить любую историю, с какой я не в состоянии смириться или, хотя бы, её опошлить.
В моей истории не будет ни сюжета, ни вымысла. Тема «Исчезновения» подчинена «Правилу Существования Следов на Песке». Следы лишены вымысла. Самый распространённый в употреблении с этим существительным глагол образует бессмысленное словосочетание «следы ведут», и потому в бессмыслице невозможно отыскать вымысел, как в абсолютно чёрном теле – фотон света. По следам можно лишь угадать направление пути. Ими же удобно при желании и запутать путь.
По следам, если они не исчезли, ещё можно вернуться назад, но, вернувшись, уже нельзя найти в исходной точке пути того, что было когда-то первым поцелуем на вершине колеса обозрения или пакетиком пломбира в восторге июльского ливня. Следы вполне реальны, но, вряд ли кто окончательно поверит в то, что они когда-то существовали.
Сюжет, как таковой, мне омерзителен по определению, как приморский бульвар вечерней Ялты: многообещающее начало с беллетристическим финалом, где далее везде и сахар, и соль - по вкусу.
Сюжета не будет. Какая разница, каким образом в природе произойдёт ещё один круговорот того, из чего каждый из нас состоит почти на девяносто процентов?..
***
Появление книги, как и рождение ребёнка, дело тайное, и желаемыми результатами балует не всякого. Да и сами желания практически всегда спонтанны и непредсказуемы. Явлению книги предшествует логос, идея книги. Рождению ребёнка предшествуют встреча и секс. Из видимого и невидимого хаоса идей и женщин необходимо выбрать одну. Из миллионов томов библиотеки и стольких же часов разговоров с людьми выбрать одно единственное слово, какое станет первым для женщины и книги. Всёго одно слово, с которого всё и начнётся.
В первой части этой книги читатель не увидел ничего, кроме нагромождения обрывков абзацев, стилей и настроений. В ней вообще нет ничего, кроме беспорядка, что входит с новосельем в старый дом литературы. Первая страница смешна и нелепа, как первый поцелуй. Её белизна манит и пугает. Если ошибиться в слове, страница исчезнет в груде ненужных бумаг так, как однажды исчезла в толпе женщина, неузнанная тобою. Первый поцелуй останется первым ненадолго. За ним последуют второй, третий, пятый и пятидесятый. Всё это время корзина черновиков будет полнеть, разбухать и шириться, скрывая в себе то, что еще, как недавно казалось, могло бы стать книгой.
Говорят, у каждого врача есть своё кладбище. Подобное невесёлое заведение есть и у каждого писателя. Только там не всё, как у врачей. У писателя это нечто вроде подсобки, где всего распихано по углам столько, что искать бесполезно. Там вокруг живого трупа автора в гробовой тишине кабинета бродят живые тени не родившихся героев его не написанных книг. Не отыскав первого слова, писатель обрек их на немоту и забвение.
И вот ещё одна тень промелькнула в сырых, осыпающихся под натисками ветра и дождя, оврагах памяти. Самое большое искушение - договорить, повторить, исправить. Но в этой работе над ошибками я неизбежно потеряю чувство Времени. Я ведь пишу не только книгу, но и о том, что произойдёт с людьми, пока они не стали иносказанием и тенью. Хотя, иносказания, ветхие одежды метафор и эпитетов: все о том же. Повторить старое можно только в новом.
Но я отнюдь не хочу грустной тенью напоминать о себе долинам. Выбираясь из оврагов памяти, я многому научился у лестниц и пока не спешу снова хвататься за их перила.
Размышляя об этом, в зябком полумраке кабинета я вдруг услышал знакомый женский голос:
- А это та особая долина, куда мы все попадаем, упав, спрыгнув или взлетев с последней, самой шаткой ступеньки. Помнишь, фильм "Семь лет в Тибете", Олежка? Мальчик, собака и бубен?
- Разве это возможно забыть, Кариш? Семь лет в Тибете и семь дней в январе. Первый день из семи, как ты помнишь, начался поздним вечером именно здесь, в моей «деревянной комнате». Это же тогда ты так назвала мой кабинет.
- Конечно, помню. Тогда твой дом оказался для меня той самой особой долиной, где мне было хорошо с тобой даже после моего отчаянного падения в Никуда.
- Мне ближе "Солярис" Тарковского. В нем есть надежда не только на поступательное движение в Никуда, но и на Вечное Возвращение. А последнее мне очень дорого. И дело вовсе не в том, что я историк по призванию. Дело всё совсем в другом. Жаль, что в судьбе и стихах каждая последующая ступенька или строфа ненадежнее предыдущей. Неприятные обстоятельства очень походят на городские подворотни, откуда энергичная мама выгоняет метлами дворников своих непосед-любимцев.
- Но иногда и крыши, и подворотни бывают крайне интересны. Лет этак в пятнадцать.
- Крыши и подворотни уже не для меня. Знаешь, я на днях у одного барыги на Соколе купил архив московской школьницы 20-40 годов. Это - объемистая пачка писем за двадцать довоенных лет жизни простой девочки с Зубовского. Я даже не знаю, что с ней сделала война - переписка ее оканчивается записками из роддома начала 41-го года. Прочитав это, мне почему-то самому захотелось на крышу. Не знаю что в этом больше: желание тушить "зажигалки" или снова побыть 15-летним. Это, ведь, тоже не так уж и плохо? Видишь, какие веревки вьет из меня палеография!? Кари , тебе со мной ещё интересно? Говори честно, как тогда – ночью на лестничной клетке в парадном твоего дома.
- С тобой, Олежка, мне разговаривать всегда интересно, хотя и несколько неожиданно встретить тебя здесь, в твоей «деревянной комнате». Кстати, поверь историку: многим людям нет дела не только до палеографии, но и до сфрагистики! Но с ними можно поговорить о многом другом!
- Гуманитарий я в свободное от работы время. Потому разговоров "о многом другом" мне хватает за день.
- А у меня, наверно, ситуация противоположная: и на работе историк, и обедать хожу с историками, и друзья все историки или архивисты. Так, что разговоры на свободные от палеографии темы легко могу простить.
- Правда? Тогда я наложу на свои уста печать молчания в части разговоров о сфрагистике! Прости за тавтологию. А знаешь, я этим летом простился с моим Нескучным садом. Мой офис переехал в другое место, и у меня теперь все реже и реже будет возможность бывать там. Было так грустно, как будто расставался с родным и живым существом.
- Разве бывает такое чудо - офис рядом с «Нескучным садом»? Даже вообще не сочетаются эти слова вместе! Хотя, наверно, это очень сильно отвлекает от работы в пользу сада. И правильно. Как жаль, что все вернулось к естественному порядку, и офис стал просто офисом.
- А у нас окна с двойными решетками. И выходят на огороженный внутренний дворик. И этого мало: там еще сидит милиционер. Что делать - архивы.
- Бывает и такое чудо! И я там провел шесть удивительных лет! Два последних лета в обеденные перерывы я (только тебе и по секрету) тайно изучил тамошний бывший мужской Андреевский монастырь! Теперь там Синодальная библиотека и хмурая монастырская охрана!
- Это место мне знакомо. По всяким историческим делам. И немножко по финансово-историческим. И всегда было искушение не поворачивать направо, в эту громаду, а спуститься к реке. А называется оно «Одеколон»! Смешно, Олежка, правда!?
- Я однажды спустился и нисколько о том не жалею. Хотя, громаду так и не смог разлюбить. А ты помнишь, тот Новый год, когда ты ждала меня там после «дружеской попойки»?
- Я всё помню, Олежка.
(продолжение следует)
7 июля 2014 года