Хоронится Солнце.
Искусавшие губы тучи
в прощальном шествии
багрово-солоно целуют его в лоб.
День выгорел.
На крышах осталось стыть его дыхание.
Копотью застелилось небо.
Луна в посмертной маске Солнца
налита неизливаемой скорбью.
Небо – киот
для святого лика.
Ветер, беснуясь, тушует вечер в ночь,
из фонарей вытряхивает свет и стёкла,
языки колоколов рвёт,
чтобы захлебнулись кровью,
не дождавшись всенощной.
В ветвях дорог трель –
перекликание трамваев,
склёвывающих последних людей
с остановок.
Под пыльной фасадной Венерой
страстно сливается
с заячьей губой волчья пасть.
Изломанные в хребте
старики и старухи
эпилепсируют в страхе,
что ночь разучится засыпать.
Уличный виолончелист
смычком выпиливает гробы;
из тьмы, склубившейся вокруг,
вырастают клыки и когти,
из музыки выплывает
на тяге человечьего визга
и лязга нержавеющих инструментов
te-art-ar Гран Гиньоль,
красный шлейф колышется флагом,
руки в перчатках крови,
богохулящие прозекторы,
вышагивая по небу ножницами,
ослепляют Луну;
Из тьмы вокруг
вызмеивается
хроническая киноплёнка,
сворачиваясь выискивающими петлями.
Вращение музыки и её сверление,
Вращение музыки и её ущерб.
Пальцы друг к другу липнут открови.