Он был один среди толпы,
И вид имел как бы нездешний,
Он слишком жадно в воздух вешний
Дымил, совсем как из трубы.
Он был один среди людей.
Такая индивидуальность.
Неяркая национальность,
То ли русак, то ли еврей...
И не любил он вспоминать
Далекой молодости годы,
Когда не видевший свободы,
Стал понемногу выпивать,
Любил болтать в похмелье дерзко,
Бывало, руки распускал,
И запрещенное читал,
Считая Власть Советов мерзкой.
Пол жизни он прожег в огне
Литературно-алкогольном,
И, впрочем, жизнью слыл довольным,
Кто ж знал, что видел он во сне...
Минули годы молодые,
Работы так и не нашел,
К режиму в слуги не пошел,
А волосы уже седые.
А к власти новые пришли,
С России рухнули оковы,
(Не все к тому были готовы,
По сей день ищут - не нашли).
А наш герой кричал ура,
Помолодевший лет на десять,
Но не хотел притом повесить
Тех, кто у власти был вчера.
Такой вот вот нео-либерал,
Не диссидент - ведь не сидел же,
Он, не профессор, не невежда,
Не выиграл и не проиграл...
И вот стареет и живет,
Предвидя смерть, желая смерти,
И поговаривает: "Черти,
Живей, костер, еда идет! "
Зачем о нем пишу сейчас я,
И чем же так уж он велик?
А просто счастья ждет старик,
Не видевший по сути счастья.
Дождется или нет - как знать,
Какие, впрочем, наши годы,
Дождался ж он уже свободы,
Что ущемляется опять.
Он так живет и счастья ждет,
И верит все еще наверно,
За пенсией - подачкой скверной -
Приходит - и еще придет.
С литературой он закончил,
И вообще почти ослеп,
Его зовет могильный склеп,
А нас - трансляция из Сочи.