Мы сидели на крыше, где почти небеса.
Мы хотели услышать дальних звёзд голоса.
Мы хотели проснуться утром на облаках,
небоскрёбов коснуться рукавами рубах.
Нам сказать не мешали, не мешали вздохнуть.
Наши камни упали только нам же на грудь.
Наши лица чернели и краснели глаза,
оттого что не пели наши злые сердца.
Мы искали не правды, мы нашли не венец.
Нам давали в награды шкуры наших овец,
закрывали дороги, разводили мосты,
разували нам ноги, обращаясь на ты.
Наши чувства, как звуки – только эхо вдали.
Наши верные слуги стали нам короли.
Наши чёрствые пальцы не погладят чела,
но зато их не жалит внутри улья пчела.
Наши песни завиты в косы новых невест,
чьи сердца не разбиты, ибо в них благовест.
Наши планы назавтра – монастырь навсегда.
Мы не ищем азарта никогда, никогда!
Слишком длинное детство, чтобы жить-поживать.
Мы легли в декадентство, как младенцы в кровать.
Мы влюбились в отчизну, как влюбиться нельзя.
Мы написаны жизнью, не пунктиром скользя.
Мы шагали по шпалам, оглянуться боясь.
Наши ноги напалмом жгли осеннюю грязь.
Разлетаются листья, растворяются дни,
только в памяти лица остаются одни.
Эй, поэт одинокий, ты гордец и слепец!
Ты бросаешь обноски, обнажая скелет.
Травяною постелью – очертанья спины,
там вериги и цепи! Но и крылья видны.
Эй, поэт-провозвестник и читатель себя!
Твой врезается крестик в грудь, браня и любя.
Подбирая с дороги, что упало вчера,
ты идёшь, одинокий, сам себе на ура.
Ты идёшь, одинокий, еле-еле идя.
Взгляд ложится под ноги, ожидая гвоздя.
Кувыркается в небе вечным сальто луна.
Соль крупою на хлебе, да бутылка вина.