Начало http://www.stihi.ru/2014/04/30/3875
Страсть к кличкам живуча – прошло почти полвека (от нашего послевоенного, с естественными пробелами в культуре и в воспитании времени) и вот, в нынешней школе, одноклассница моей дочери, рослая "баскетболистка" Катя Пиcьменоva, медлительная и улыбчивая, получает кличку Писюха. Но - тонкость! – кличка употребляется только за глаза и обязательно неразрывно с именем - Катя-Писюха! Так по доброму и без тени уничижения!
Клички всевозрастное явление. Они присущи молодёжи, однако весьма удачно приклеиваются и к зрелым людям.
Шестидесятилетний ассистент кафедры травматологии среди ординаторской братии имел кличку Жофре - он был из профессорской семьи, носил на себе печать «старорежимного» воспитания и рассказывал только приличные анекдоты. К примеру: жена вернулась с похорон мужа и говорит любовнику: "Только медленно и печально".
В той же среде молодых врачей, Валентин Аединов, сто лет назад обрусевший татарин, из-за умильно сложенных губ носил кличку Чебурашка. Меня, измученного ночными дежурствами и ежедневной 4-х часовой электричкой, Валентин называл Задохликом, гулко хлопал по спине и заразительно смеялся. Иногда мы с ним "вознаграждали себя за труды праведные" - после работы обходили злачные места и под разговоры выпивали по два-три стакана портвейна. Домой я возвращался предпоследней электричкой.
Валентин был мнительным, у него родился сын и он жаловался мне: "Слушай, что это такое - я стою на остановке с живым свёртком на руках и у меня вдруг появляется желание бросить его под колесо троллейбуса. Я не сошёл с ума?!" Я поясняю ему из психоаналитики: "Очаг возбуждения в мозгу генерирует вокруг себя зону противоположного значения, очень слабую и незаметную. У тебя в мозгу очаг возбуждения "не бросить!" настолько сильный, что он генерирует вполне ощутимый очаг противоположного значения «бросить!». Классический пример – ты смотришь на бешено летящий мимо поезд и чувствуешь, что тебя тянет под колёса. Это нормально! Валентин успокаивался: "Я уж думал крыша поехала!"
Врач Николай Гончаров, ординатор кафедры, из-за пристального и несколько грустного выражения глаз имел кличку Лемур. Женщины называли его Лемур-Гончарушечка.
Но, опять же, клички упоминались в только третьем лице, в лёгком разговоре, в отсутствие "хозяина". Друг к другу обращались только по имени отчеству.
Студент Юра Чмелёв опоздал на практические занятия и долго не мог найти нужную аудиторию. На вопрос преподавателя о причине опоздания ответил, не теряя достоинства: «Блуждал… по коридору». Мы уже знали латынь и анатомию: nervus Vagus – блуждающий нерв. Юрий мгновенно и до конца института стал Вагусом. Странное имя вполне соответствовало странностям его характера – некоторой замкнутости и неуловимому прищуру из под очков. Он был хорошо сложен, неплохо играл в футбол и не церемонился с простушками, приехавшими «покорять» Ростов.
Витя Бураков, мой одноклассник, розовощёкий и очень вежливый юноша, за мою любознательность называл меня Кузин Бенедиктын, от «кузен Бенедикт» из фильма «Дети капитана Гранта». Витя был страстно влюблён в одноклассницу Лиду Бурдюгову с длинным "легавым" носом, с большими глазами и вполне волнующей грудью под лёгким шёлком платья с оборочками. Витя страдал и жаловался мне в его маленькой столярной мастерской в сарайчике, где я помогал ему делать стенгазету для класса, с застеклёнными колонками. Однако дальше вздохов и: «Ах, эта Бурдзюгова!» его откровения не шли. Он произносил "д", как "дзе" без всякой манерности - от избытка чувств!
Уличный дурачок Толя, толстый и гундосый, имел кличку Тола Нэмэц – вполне естественную в послевоенное время.
Два лета я носил нелепую кличку Пахинокок. Было это так: к нам, мелкоте, подошёл трижды второгодник и вполне сформировавшийся лоботряс Федун (Федуненко). Ему хотелось побалагурить. «Ты это, - сказал он мне, - худой, как этот… как его… о!... пахинокок!». Я уже знал из учебника биологии, что эхинококк это шаровидный глист, но поправить «профессора» не посмел.
Дурашливая кличка понравилась ребятне. Когда я подсаживался к компании у забора, кто-нибудь приветствовал меня, выстукивая сухим корнем подсолнуха по земле: «Пахино-пахино-пахино-пакок!». Витя Муздек смеялся: «Моя сестрёнка, ещё говорить толком не умеет, слышу, возится во дворе, палочкой стучит и тоже - «пахинё-пакок»!
Иногда ребята называли меня «психическим» - я живо реагировал на всякие несправедливости. Как-то соседка обвинила меня в ночном набеге на её сад. Я был невиновен - через мой, не охраняемый собакой двор, уличная шпана иногда "лазила по садам". От обиды я "дал реакцию" - раскричался на всю улицу.
Когда ребятам хотелось позабавиться, они начинали дразнить меня. Я не выдерживал и бросался на них. Драки не было, была возня без правил. Здесь я был в выигрыше: ребята мешали друг другу, я подныривал под ближнего и, обхватив за шею, бросал через себя. Позже я узнал, что такой приём в борьбе запрещён – опасно для шейных позвонков. Надо захватывать голову с подмышкой. Набесившись до упаду, мы шли на речку купаться.
Однажды мы раздурачились до предела. Разозлённые моими бросками, ребята прижали меня к земле и мой друг Цуня устроил "слепой дождик". Брызги достались всем, но ребята были "не в счёт". Обижаться было нельзя. Я сделал вид, что ничего не произошло, бросил в ребят землёй, свалка заглохла. Ребятам тоже было неловко за глупое поведение.
Мы ещё не читали «Хаджи Мурат» и не знали, что подобное смывается кровью. А хоть бы и знали, нас это не касалось – мы не были мусульманами, мы были от всепрощающего православия.
Тем не менее, на другой день я вызвал Цуню на дуэль. Вернее, спровоцировал, без всякой связи со вчерашним. Мы разделись до пояса и стреляли из тонких резиночек надетых на пальцы. Клочок бумажки слюнявился, скручивался в тугой жгутик и сгибался пополам. Попадание было болезненным, от удара на коже вздувался желвак, как от комариного укуса. Выстрелив, я пускался наутёк, заряжая на ходу. Потом убегал Цуня. Мы гоняли друг друга по двору, как драчливые кочеты.
Потом я нашёл бумажную трубочку на силикатном клее. Это и решило исход битвы. Я отрывал зубами куски и стрелял ими. Экономилось время на "заряжание". Это была тяжёлая артиллерия - от такого снаряда желвак получался в пятак размером. Цуня не сдался - он просто сделал вид, что ему неинтересно.
За одну зиму мы как-то сразу повзрослели и следующим летом с некоторым недоумением обнаружили, что прыгать с обрыва на глиняную осыпь неприятно – глина в волосах, под майкой… в нас уже проснулась потребность к чистоте. Глупые клички отпали, мы привыкали обращаться к друзьям по имени.
Клички 3: http://www.stihi.ru/2014/06/12/6641
1954 - 2014 г.г.
Фото и НЕТа