Я лежу в спальне дома,
построенного в 1862, как нам сказали –
два окна всё ещё глядят на восток,
туда, где солнце играет светлую зорю.
Чирикают ранние пташки,
и я размышляю о тех, кто спали здесь раньше –
семье, у которой был куплен дом –
пяти Критчлоу –
и о том инженере, который,
по их словам, жил здесь один, до них,
и пристроившем к задней части
большую стеклянную залу с деревянными балками.
У меня есть старая фотография дома,
чёрно-белая: немногочисленные деревца,
изгиб грунтовой дорожки,
но я не знаю, кто жил в нём тогда.
И вот я возвращаюсь к Гражданской войне
и к фермеру, построившему дом
и грубым стенам из камня,
охватывающим дом и теряющимся в чаще,
к тому, кто покрыл собою худую жену,
тогда как война катилась на юг,
с силой владельца молочной фермы,
или с нежностью владельца молочной фермы,
или с тем и другим, двигаясь взад-вперёд,
чтобы жену ублажить и призвать
сына сойти на землю
принять во владенье ферму и скот,
когда иссякнут силы его после всех
этих дней и ночей изнуряющего труда и молитв –
а солнце над тем же преломлено горизонтом
и в те же самые окна,
освещает всё ту же спальню, где лежу я,
у которого нет ни скота, ни сына,
в компании мёртвого фермера и его жены,
и мне то лучше, то хуже.
(с английского)
HOUSE
by Billy Collins
I lie in a bedroom of a house
that was built in 1862, we were told—
the two windows still facing east
into the bright daily reveille of the sun.
The early birds are chirping,
and I think of those who have slept here before,
the family we bought the house from—
the five Critchlows—
and the engineer they told us about
who lived here alone before them,
the one who built onto the back
of the house a large glassy room with wood beams.
I have an old photograph of the house
in black and white, a few small trees,
and a curved dirt driveway,
but I do not know who lived here then.
So I go back to the Civil War
and to the farmer who built the house
and the rough stone walls
that encompass the house and run up into the woods,
he who mounted his thin wife in this room,
while the war raged to the south,
with the strength of a dairyman
or with the tenderness of a dairyman
or with both, alternating back and forth
so as to give his wife much pleasure
and to call down a son to earth
to take over the cows and the farm
when he no longer had the strength
after all the days and nights of toil and prayer—
the sun breaking over the same horizon
into these same windows,
lighting the same bed-space where I lie
having nothing to farm, and no son,
the dead farmer and his dead wife for company,
feeling better and worse by turns.