"ТУТ, С ПУХОВЫМ ОДЕЯЛОМ,
Я СЕБЯ НАРИСОВАЛА.".
Я уселась за столом
и открыла свой альбом.
Вот хочу нарисовать,
как в субботу я кровать
рано-утром застилаю,
как я маме помогаю.
Нарисую я в начале
за окном погоду в мае:
солнце,абрикос цветет,
на окне скворец поет.
Нарисую над столом
полку книжную, с цветком,
и крутящееся кресло,
шкаф, в котором сильно тесно
платьям всем моим, штанам,
кофтам, майкам и носкам.
А теперь я нарисую
под стеной кровать большую.
У кровати я стою.
Одеяло я держу.
То цветное одеяло
Атласом покрыто алым.
А по атласу -- горошки
да цветастые матрешки.
Одеяла краше нет:
есть рисунок, есть и цвет.
И скользит оно из рук.
И шуршит в нем тихо пух.
Одеяла легче нет:
нет в нем веса, груза нет.
Только вот не знаю я,
чей же греет пух меня...
Раз мне мама объясняла,
что набито одеяло
пухом уток и гусей,
может быть, -- еще курей.
Спать тепло под одеялом.
Примечательным же стало
то, что в пухе птиц простых, --
безголосых, не немых, --
есть чудесное перо.
Мама говорит: оно --
с настоящего певца,
с жаворонка-молодца,
что встает, лишь солнце всходит,
и поет, и трель выводит
звонко-звонко. Потому,
я ранехонько встаю,
и пою, как тот певец,
жаворонок-молодец,
песню раннюю мою
из "ля-ля", "та-та", "ту-ту".
Да смеется папа с нас.
Говорит, что если так,
то лебяжье есть еще
в одеяле том перо,
потому что с октября,
или, может, с ноября,
с времени, когда я стала
спать под теплым одеялом,
шея куцая моя
вытянулася сама,
подлиннела, постройнела,
без белил да побелела.
Папа говорит: теперь
нет красивей в мире шей,
чем моя лебяжья шея.
Папе своему я верю.
Только ладно, одеяло
я уже нарисовала,
и подушку, и пижаму,
от ковра на стенке -- раму.
Битый час уже прошел.
С кухни вкусный дух пошел.
И почувствовала я,
как я сильно голодна.
Черный карандаш беру,
под картинкою пишу:
"Тут, с пуховым одеялом,
я себя нарисовала.".
А теперь бегу на кухню
к маме за котлеткой вкусной.