L’HOMME APPROXIMATIF
Часть VIII
мне помнится извилистая кривда горькую суть свою влачащая
из прошлых лет
плывущая незнамо как неведомо куда
и зеркало виднелось иногда дабы раскрыться на челе
у песни подобно детству очерствелому
что отраженье сплюнуло на землю
и юность лучезарную разбило – кровавые следы петляли где-то по
простыням ночками тёмными изгаженным
встревоженные черви под углями
ещё я помню что нежнее женщины был день
тебя я помню воплощение греха
безлюдье хрупкое старалось покорить ты все в округе детства
вызова звёзд принять ты в одиночку не смогло
мне помнятся часы рубившие головы с плеч чтоб времени поведать
что на распутье поджидает одиноко
из каждого прохожего покинутого вырван один день распутье дня
и так как миг любви из воздуха явившись в воздух возвращается
всяк перекрёсток обретает сам себя в ином притихшем ожиданье
с мелодией напетой вдалеке
всё более далёко детство
на пережёванной с золою почве взаперти у пасти земледелья
прожорливой двери со взрослым резким смехом
я помню непонятную поспешность охватившую тебя по
прохождении конвоя
оковы тяжкие перемещались разум помутив
скромную песню затянули петухи перекликаясь взором
и стёрли ветры свежий лай с промокших морд
вдали готовый разразиться там где памяти уж не было в помине
бесшумным пламенем бряцая он взрывался
я помню молодёжь беспечную что собралась на зрелище сие
рассеянного взрыва блещущие вздохи
тихони зато полные огня
как любы они мне когда вновь к жизни возвращаются они железные от слёз
тебе знакомо это – юность белоснежная – ты помнишь
опасности кружатся в брызгах чёрные от слёз
среди буйков отрубленных грудей
мы жаждали испить до дна всю кровь гноящих солнцем скал
коих пытались волны сцапать жгучими устами
море оставило рубцы что теплятся по сию пору
и с каждым стоном разрешается от стольких бед мешок его безделиц
уже не ведающий как же дальше быть помнишь ли ты тот
звук что охватил нас
объятья наши что заставили бледнеть огня пророчества лихие
и солнца шлюз сдавший под натиском
безбрежной яркости
угасло винограда око
нежнее женщины был день пульсировавший от конца
до края
я видел его тело и был осенён я его светом
во всех комнатах тело его корчилось от боли
богов неукротимых в жертву принося слепым юнцам
кучи детей в кузнечиков преобразились на бескрайних
опустевших пляжах
повизгивают от щенячьего восторга их лодыжки
подрагивают ветви в утлых ручейках
я тело увидал его что простиралось от конца до края
и окунулся в свет его я что ведёт из одной комнаты в другую
тонкие тёмные следы очертит прут
весьма болезненное тело – женщины нежней был день
под ложами узрел я
полчища теней
готовых дремлющих воришек взять в кольцо
в мягкой ладони лож
на их ушах явились нимбы мне
от стражи кулачищ увесистых
и движущийся посреди пишущий непрерывный
дождь он преломлял крыла бесцветные и призмы
желанья краткие фосфоресцирующие канули среди штриховки смехом
поля закрытые глазами пробуждает их поспешный шаг
бесшумно проворачиваясь словно винт в резьбе на ободе колодца
редкие вздохи буйных цветом трав
и катакомбы птиц затем птиц
сквозь щупальца смиренные стремглав летящих
прирученные братья зазеркалья
фарфоровые их глаза прикованы к вольерам стран
где земли брошены в омуты трупов и мочи
дальше увидел я ресницы что сомкнулись вокруг птиц – венец полярный
и резкое падение птиц света
в охваченный огнём мирок бесплодных дней
и больше я не видел ничего
кто-то захлопнул дверь
– ослабил хватку плачущий товарищ –
сломалась ночь во мне
на бденья ощупью идущих нимф
отныне снег слетает тихо с кровли ночи
цвет ночи – сторож рун
да будут здесь лишь рвы что вспороты лазурью импульсивной
око украшенное канделябрами падёт из своея стеклянной оболочки
резкими свистами сопровождаемое вслед
ты мнил себя приблизившимся к царствам полным белизны
где устланы сосульки вздохами проливов
другим морям навстречу оживает робкая расщелина
которую резкое утро вскрыло в сердце лет
рвётся в погоню псов упряжка
меля из пышущих сердец ангары снега
с жемчужинами глаз на дне пробирок
из столь долго ворковавших в измороси краха
покатых крыш всех из себя счастливых
где бьётся взаперти любовь взопрев у очага
и воет и ревёт как шторм в смирительной рубашке увядая
ошеломлённые суда в немых песках
без отголосков кашель в дверь стучащий
вакуум где зевает грубый океан
дышат волны гортанные глубины –
сколь же далёк и кровно близок тот упрёк безмолвье порождающий
в блистательном черве –
что недвижим и светел от сверхнапряженья
по борту правому стоять пред бурей не склоняясь
завоевал гнев непокорное пространство
и робких призраков молотит бред цепом
всего лишь кукол брошенных во власти целей
чёртова колыбельная агоний корабельных
в экспериментах разочарованье
эманациях бесстыжих и затасканных гиен продолговатых воплях
смешанных с разума миазмами с безумьем
с чаяньями что ждут свободы не дождутся
упрямым кораблём ракушками поросшим было утро в гневе
столь молоды были слова что смысл их скользил по коже
и вся окрест корявость не обременяла звонкую листву
раскаяния ношей
обдуманного кровью недооценённого безбрежною разрухою морей
затем в молчании я отступил под ветхие балконы
луна во мне упала духом – и ночь напролёт я вахту нёс
у каменных когтей зазубренных и выпущенных чтоб молчание людское в клочья разорвать
лишались своих крыл оглохшие дороги
и человек рос под крылом безмолвья
эскизный человек такой как я как ты и вся иная тишь
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
VII.1. в общем: Примечательны повторения осознанных видений и самонаблюдения: “мне помнится… я помню… я помню… я видел… я увидал”, ведущие к отходу в последующем фрагменте: “я отступил… и вахту нёс…” Безмолвие в данном случае более верный путь к познанию, нежели речь: “и человек рос под крылом безмолвья”.
VII.1.1 – 7. Несмотря на зловещую совокупность образов крови, грязи, разочарования и битых зеркал в начале данной части, энергичный дух Дада неизменно возвращается, по крайней мере в воспоминаниях, к своей изначальной атмосфере излучения и взрывов (строки 25-29, 40, 42-43, 50).
VIII.1.71. Безнадежный образ падших птиц часто встречается у Тцара; см. прим. к XI.1. в основной её части.
VIII.2.35 – 38. Безыскусность языка не способна принять во внимание мудрость, полученную в результате “разочаровывающих экспериментов” (см. строку 30), которыми был вынужден заниматься эскизный человек. Это является резким шагом от данного момента бытия к безмолвию, предрешаемому природе и человеку в окончании данной главы.