Святослав Макашин имел своё собственное хозяйство, потому мог прокормить своих трёх сыновей и даже самого себя, да так, что никто не оставался голодным. Единственное, за что всегда болела душа у Макашина, так это за то, чтобы братья выбрали себе правильную дорогу и не сбились с прути. «Росли ведь без матери птенцы», – часто думал Святослав, задумчиво потирая щетинистые усы, только начинавшие седеть, так сочная трава едва начинает желтеть в начале осени. Действительно, Жанна Макашина покинула мужа и детей, не выдержав последних тяжёлых родов. «Тяжело ей было рожать Башилу, – вновь и вновь пускался в думы вдовец , – а каким, однако, шалуном он вырос». Младшему сыну Башиле шёл шестнадцатый год, и он был главным заводилой в деревне, озорником и выдумщиком. Иногда его шалости переходили все границы и складывалось впечатление, что кроме веселья для мальчика ничего не существует. Средний семнадцатилетний Вавила доучивался в последнем классе и немного помогал отцу по хозяйству, ну а старший двадцатидвухлетний Гаврила был полезен в любом деле: он и колол дрова, и собирал урожай, и торговал на базаре, и пас стадо коров и овец на холмистом лугу.
– Что бы я без тебя делал, сын, – говорил Гавриле отец. – Ты наш главный кормилец, тяжело тебе приходится.
– Не жалей меня, батя, – отвечал молодой человек. – Мужчине не престало жаловаться. Да и к тому же скоро подрастут братья и тоже помогать начнут.
– Вавила – может быть, но только не Башило, я уверен. У этого главный талант – похохотать.
– Огорчает он тебя, батя? Я поговорю с ним.
– Это бесполезно, Гаврила. Ведь уже с десяток раз ты пытался его вразумить, а всё бестолку.
– Может быть, на сотый раз мне посчастливится быть услышанным, – ответил Гаврила, легко соскочил с табурета и побежал в сад, где Башило раскачивался на ветке высокой яблони.
– Пожалей яблоньку-то, а? – тихо воскликнул Гаврила, глядя снизу вверх на нерадивого братца. – Она старая уже, больная.
В ответ раздался только взрыв хохота. Кривая улыбка исказила губы Гаврилы. Он понял, что, видимо, ещё не пришёл его час быть услышанным. «Скорее медведь где-нибудь сдохнет, – подумал юноша и побрёл прочь. Он выволок из погреба мешок картошки и отправился на базар. Снова шум, снова гам, снова проходящие мимо бабы вместо того, чтобы купить картошки, обращаются к нему кокетливо-шутливыми голосами: «А, Гаврила, это снова ты? Что, не присмотрел ещё невесту? Чай за этим на базар ходишь?» Гаврила молчал. Он ходил на базар не для себя, а для своей семьи и сам ел меньше других, лишь бы не оставить голодными братьев и отца. Впрочем, это ни для кого не было секретом: стоило только взглянуть на худые гаврилины руки, как становилось понятно, что основная пища для юноши – воздух.
– Гаврила, совсем ты себя изводишь! – сокрушённо и слегка сердито говорил отец. – У нас для всех хватает еды, поешь ещё хоть чуть-чуть.
– Ничего, батя, – только и отвечал сын, – вот вырастут братья – тогда заживём!
Однако вскоре мирной жизни этого мужского семейства пришёл конец. Главой деревни был избран Юрий Телешенко, который начал заставлять немногочисленных жителей платить крупные налоги, почти отнимая у них всё состояние. В суд было бесполезно обращаться: все местные судьи были на стороне Телешенко, а куда-то ехать дальше не было возможности. И вот однажды, когда Гаврила помогал Вавиле доделывать уроки, тот сказал старшему брату:
– Нельзя так больше. Надо устроить бунт.
– Какой ещё бунт? – усмехнулся Гаврила. – В школе тебе надо доучиваться – вот что тебе надо!
– Но мы голодаем, братец!
– Ну что ж, значит, я буду и по ночам работать, буду вагоны разгружать.
– Да отец же как раз этим и занялся!
– Батя?! Не может быть! – Гаврила стремительно побежал в комнату отца и застал его за столом, склонившегося и спящего над раскрытой книгой; услышав поспешные шаги сына, он очнулся.
– Что тебе, сынок?
– Батя, правда ли, что ты вагоны разгружаешь?
Святослав виновато опустил голову, и Гавриле всё стало ясно.
– Прости меня за слова, что я скажу, ведь я знаю, что не имею права запрещать тебе что-то, но я запрещаю тебе делать это, отец!
Услышав пламенную речь сына, глава семейства взглянул на него, и слёзы благодарности блеснули в глазах у Святослава. Отныне Гаврила взял эту тяжёлую ночную работу на себя, и никто не мог запретить ему это. Всё слабеющий и слабеющий от взваленного на себя груза, Гаврила в конце концов не выдержал и тяжело заболел. Он лежал в постели, с трудом шевеля окоченевшими руками и ногами. Лихорадка сотрясала всё его тело, он дрожал от ледяного холода, а ведь деньки стояли жаркие. Святослав позвал врача, тот внимательно осмотрел юношу и прописал какие-то лекарства. На короткое время Гавриле действительно стало легче, и все уже с надеждой думали о его выздоровлении, но внезапно болезнь вернулась с ещё большей силой. Так бывает в начале или даже ближе к середине весны, когда всё уже тает, течёт, птицы поют свои весёлые жизнерадостные песенки и кажется, что зима уже ушла на покой, но вдруг как ни в чём не бывало выпадает такой обильный снег, какого даже зимой не было. Отец вновь позвал врача, но тот лишь с ужасом посмотрел на страдающего Гаврилу и покачал головой, стараясь скрыть выражение своих зрачков опытного доктора. Но святослав всё увидел и понял. Гавриле недолго оставалось жить на свете. Отец семейства ушёл в свою комнату и подозвал к себе Вавилу и Башилу.
– Гаврила-то наш… – начал было отец, но замялся и забегал глазами, избегая взглядов сыновей.
– Он умрёт, да, отец? – прямо спросил Вавила, открыто глядя в глаза этому сильному, но в тоже время такому беззащитному мужчине; Святослав уже не мог избежать встречи взглядов и в свою очередь поднял глаза.
– Да, сынок. Гаврила слишком старался для нас всех и не выдержал.
И вдруг ко всеобщему ужасу Башило захлопал в ладоши и расхохотался.
– Гаврилушка пойдёт на небо, да, папаша? Он будет там в облачках купаться?
– А ну-ка пойдём со мной, дурак! – крикнул Вавила, сотрясая кулаками и увлекая брата в прихожую.
– Ты что, ты что?
Началось что-то страшное: Вавила стянул штаны с Башилы, снял с себя ремень и принялся со всей силы хлестать брата, держа его одной рукой, чтобы тот не сбежал.
– Вот тебе, вот тебе, предатель!
– Это не я предатель, а Гаврила! – рыдал Башило.
– Что-о-о?!!
– Да, Гаврила! Он нас вздумал оставить, прекрасно понимая, что мы без него не справимся!
– Да как ты смеешь?!! – и Вавила принялся лупить с большей силой свою жертву, но к ним подошёл отец и разнял их. Не время сейчас, – сердито произнёс Святослав. – Надо последние дни все Гавриле уделить, а не вашим глупым дракам.
– Так я ж за Гаврилу! – возмутился Вавила.
– Не время, сын, – многозначительно повторил Макашин.
Тем временем вся деревня узнала о приближающейся кончине Гаврилы, и народ стёкся в дом Макашиных. Все были здесь, кроме главы деревни Телешенко, который тихо злорадствовал в сторонке. Смерть Гаврилы очень радовала его. Вполне возможно, что тиран хотел бы истребить всех жителей, а если кто и остался бы жив, Олег своими руками прикончил бы его.
– О чём вы плачете? Ведь он не умрёт! – вдруг раздался ясный голос; все вздрогнули и обернулись на затесавшегося среди них старика со светлыми глазами, остававшегося до сих пор незамеченным.
– Вы кто такой? – зашумела публика.
– Амадеем Засецким величайте, – улыбнулся незнакомец. – Но я не для себя пришёл. Я вообще путешественник и забрёл в деревеньку вашу, да и смотрю: что-то все столпились у одного больного. Видать, тяжко он болен, раз все явились. Я и решил посмотреть, вдруг смогу чем-нибудь пригодиться. И что же я вижу? Лежит совсем здоровый юноша, а все его за умирающего почитают. Как же так? Э-эх!
– Ещё один Башило, – недовольно проскрежетал Вавила. – Ещё один вздумал смеяться над братцем.
– Да не смеюсь я вовсе, глупенький! – улыбнулся старик и обвёл ласковыми глазами толпу.
– Но почему вы говорите, что мой сын здоров? – обратился к гостю Святослав. – Взгляните на него: его всего трясёт. Врач вчера приходил, помочь не смог.
– Ну так я помогу! – и Амадей подошёл к постели. – А ты что всё хохочешь? Прянику хочешь? – и старичок протянул Башиле настоящий тульский пряник с вареньем; тот был в неописуемом восторге.
– Сейчас мы тебя полечим, дружок, – и Амадей Засецкий стянул с больного одеяло. Гаврилу заколотило ещё сильнее, он уже походил на рыбу, выброшенную на сушу. А старик стал растирать круговыми движениями костлявых рук всё тело юноши.
– Что он делает? – шепталась публика, видя, как Гаврила мало-помалу успокаивается.
– Нет-нет, голубчик. Рано тебе ещё вставать, – сказал этот необычный человек, удерживая юношу, который рвался из постели. – Надо тебе ещё хоть денька три полежать, окрепнуть, а то тяжкой была болезнь твоя, вишь, все тебя за умирающего сочли!
И вдруг все взгляды обернулись на Башилу, который плакал, забившись в самый угол комнаты. Вавила сжал кулаки, думая, что тот не рад гаврилиному исцелению, но вдруг младший сын бросился в ноги к Амадею, восклицая:
– Амадей, спасибо тебе, ты Гаврилушку нашего спас! И не надо ему таким трудоголиком быть, мы не за то его любим!
Все удивлённо смотрели на рыдающего благодарного мальчика, который раньше только и хохотал, как слабоумный.
А что же стало с Юрием Телешенко? Он был вне себя от ярости, ведь он мысленно уже рисовал себе картины гаврилиного гроба и следующего за ним шествия. Но шествие надвинулось на его собственный дом. Народ, сколько его не останавливал Амадей, вооружился палками и пошёл в наступление. Остался один лишь Гаврила со своим исцелителем.
– Зачем они так? – произнёс молодой человек.
– Так это Вавила твой бунт страшно любит, он уже давно всех зовёт в нападение, да народ всё медлил. Но твоё выздоровление их впечатлило, сделало такими решительными. А знаешь, кто станет новым главой деревни?
– Кто же?
– Ты!
– Но как же так? Я ведь ещё совсем молодой!
– Ну поначалу тебе отец помогать будет, а потом и ты сам потихонечку, помаленечку. Однако что-то они долго не выходят. Пойдём-ка посмотрим!
Войдя в дом, они увидели загнанного в дом Юрия и ораву людей, вооружённых дубинками.
– Я в суд на вас подам!
– Не получится! – ответил Амадей, делая народу рукой знак расступиться и опустить палки. – У меня друг есть судья, так тебе не поздоровится, если ты не уйдёшь подобру-поздорову. Не твоё это дело властвовать, ты от этого злым становишься.
Телешенко стоял, как приклеенный к полу, не сводя вытаращенных глаз со старика, и вдруг как пустится наутёк! Больше его никто здесь не видел, а главой деревни назначили самого Амадея, упросив его остаться. Целых три года пробыл он здесь, построил множество школ, церквей, клубов рукоделия и так обустроил и украсил деревню, что она сделалась неузнаваемой. Но главное, за что Амадей стал мил всем до единого, так это за свою доброту и великодушие. Он никогда не брал ни с кого налогов и даже денег не брал, а только еду, да и то в очень малом количестве. По вечерам люди собирались у него и слушали его рассказы и гусли (Амадей оказался превосходным гусляром), упиваясь этим необычным голосом и сладкими песнями. Дети прыгали к нему на колени, споря между собой, кому первому выпадет такая честь, а Амадей обнимал их всех, жалея, что у него не десять рук, и угощал их всех тульскими пряниками. Но в один из таких вечеров он внезапно сказал:
– Погостил я с вами и довольно. Амадеюшке в путь-дорожку пора.
Башило страшно перепугался, решив, что глава деревни собрался умирать, но Амадей успокоил его:
– Нет, Башилушка, уйду я дальше скитаться, надо мне домик себе в другом месте устроить. А главой пусть у вас Гаврила станет, он толковый юноша.
– Нет, Амадей, я пойду с тобой! – горячо воскликнул Гаврила и тут же покраснел, постыдившись своей порывистости.
– Ну, будь по-твоему, дружок! – ответил Амадей. – Он всё равно вернётся! – шепнул он Башиле, а тот в свою очередь потихоньку передал это остальным.
Не было ничего более трогательного даже за эти три счастливых года, чем прощание толпы с полюбившемся всем Амадеюшкой. Он обнимал и целовал всех, вновь сокрушаясь, что у него всего две руки, а народ плакал и не мог поверить, что больше не увидит своего любимого, доброго, милого главу – нет, не столько главу, сколько просто Амадеюшку, который всегда со всеми держался просто и на равных. И долго ещё после его ухода никто не мог смириться, но через пару месяцев всеобщее горе сменилось огромной радостью: Гаврила вернулся. Его встречали не менее трогательно, чем провожали Амадея. Молодой человек рассказал, что ушёл жить со стариком в лес, но вскоре не выдержал тяжёлой жизни в диких условиях и заболел, а Амадей вылечил его, как и несколько лет назад, и велел вернуться домой. Несмотря на многочисленные расспросы, куда именно, в какой лес ушёл Амадей Засецкий, Гаврила молчал, и ничто не могло его заставить рассказать об этом. Люди повозмущались-повозмущались, да и назначили Гаврилу новым главой.