«ПОЭМА»
1
... – ни раньше, ни позже, но именно в час,
когда там, а именно – где
её я и слышу – : «...Даёшь трепача,
типичного в вашей среде!
Поэма? Настала пора и для позы?
Позируй. Чей будет портрет..!
К примеру, из роз – у какой имя Розы?
И правильней – трёп или треп?
Ты, может быть, и принесёшь мне обет,
А, может быть, снова смолчишь...
Не спорь, но лишь слушай – лишь да или нет,
а главное – стой где стоишь.
Конечно, захочется и походить,
побегать, попрыгать, сплясать...
Но всё это сделаю я – ты лишь жди:
всё скажется – как не сказать!
...Однажды мы встретились... Нет: началось
само, – и себе потому
как самое собственное и далось,
что больше уже никому, –
своё и единственное у себя
(как, впрочем, у всех остальных)
лишь способом приобретенья тебя
себе (так же, как и у них)...
– Теперь и посмотрим, как ты... Или кто?
А, впрочем, не всё ли равно,
кому походить, побродить, и на что
здесь заново будет дано!
...Пожалуй, всё в некотором беспорядке.
Однако, похоже, внести
в сумятицу-память мы сможем навряд ли
структуры какой-нибудь стиль.
Во-первых – начало. – Сказать для начала:
"начало!" (ведь нАдо ж начать!) –
ещё не сказать ничего, – я смолчала,
и ты умудрился смолчать.
Известно, что память стремится к провалам:
где, нужное в роли щита,
беспамятство в воспоминания впало,
иного удел – немота.
Увы, болен дух, напрягающий память;
и всё-таки, если напрячь, –
тому ли, что принято прятать стихами,
не всплыть там с лихвой?
– Вот и прячь.
Ну... Вспомним: когда мы с тобой ещё были
друг другом довольны и, как близнецы,
одно на обоих везде находили
да и вообще обходились без цифр, –
бывало ли что-то такое вне цели
лишь попросту вгрызться в желанный ломоть,
и разве не общим мы ртом это ели
и ели ли не во единую плоть?
Рот мог быть пустым или переполняться,
хотеть и заставить желанию внять –
всё было простым, – и когда чем заняться,
он даже не спрашивал, как начинать;
казалось, уже и чутьём иждивенца
он знал, что у всех – те же жадные рты;
он рёк только правду – он был ртом младенца! –
и этим младенцем – суть мною – был ты.
Конечно, теперь это "проблематично",
ведь помнятся разом и правда, и ложь...
К тому же, и выловить память с поличным
ты смог, лишь когда было сказано: лжёшь.
Тогда, отойдя подобру-поздорову,
впервые дала я дорогу тебе...
Ведь тут началась уже Vita Nuova,
а НОВОживущий – ты призван к борьбе...
С неправдой и... мною... И – что здесь забавно –
со мной же в союзе и мне же в мораль,
с какой мне самой от себя неповадно
должно было стать...
– Мне тебя стало жаль.
Как странно (и это при том, что моё
любое определение – странность):
когда бы я думала, что перебьёт
мой свет и мой смысл эта ваша "гуманность"!
Конечно, мне опыта не занимать,
«средь судеб» я видела и не такую,
но чтобы вот так – до конца понимать,
а сделать по-своему, стольким рискуя, –
способны лишь люди себе и друг другу...
Им кажется – мне, но ведь мне – хоть бы что!
Ведь кто будет высечен или поруган?
Я – да, но терпеть это будет ведь... – кто?
Вот именно. А потому – не напрасно
ли(?) счёт предъявлять на предмет правоты
мне?! То есть тому, что не просто причастно
к чему-то, но властью своей полноты –
во всяком ущербе, для всех достижений –
в итоге исходов и в корне начал
есть воля и допуск любых положений –
как прямо по делу, так и невзначай.
(Ведь даже в местах, где и тени примет
моей повсеместности не обнаружить,
владею я обликом внешних побед
отсутствия – тайно присутствуя глубже.)
Так было и будет, коль есть вообще, –
коль есть я, меня от меня не убудет:
я – прибыль сверх самых немыслимых тщет! –
какие и что бы ни думали люди...
Мыслители! Это уж точно. О Мысль!
С чем может быть се человек человечней!
Свершилось: Господни пути разбрелись –
от волчьего горя до счастья овечек...
Что ж, мне не в урон и Небесный Истец –
пастух моего разношёрстного стада – :
Мать слишком темна, но посветит Отец –
ведь дорого только заблудшее чадо...
Так вся и бреду – кто? куда? – все – к Нему,
тьмы тьмущие тем в ожидании Света...
Я, впрочем, в вину не вменю никому –
пусть грезят, пусть бредят – хотя бы и это...
Но если вдруг всё же кому-то приспичит
опомниться, то не сочтите за честь
мой скромный, обычный урок тем, кто ищет
смысл – : будьте! – ведь свет, как и тьма, просто есть.
Конечно же, этого меньше, чем надо,
но: так ли уж надо стать мухе слоном! –
смысл – тайна, а, стало быть, он лишь загадан,
он – сфинкс, а его разгадать... – Что ж, вольнО!
Живи и узнаешь, и столько, что даже
окажется нечего делать и с ним;
коль кто не дурак, то поймёт: это – с каждым,
и познано может быть лишь им самим.
(И, кстати, ведь даже любой недоумок –
коль есть он – лишённый ума не совсем,
имеет предметом – пусть жалкой, но – думы
мОй смысл, чья «таинственность» явлена всем.)
.............................................
...Нет даже и слов, чья бы речь не касалась
меня – в толщах сколь бы серьёзных трудов
каким бы и кем бы вдруг ни оказалось
обмолвлено это касательство до...
К примеру, приписанный Екклезиасту
изрядный автограф в известном труде –
в скорбях о тщете он даёт лишь оснастку
томлению духа в сует суете
(Уж коль далеко до Омеги, и хвастать
зарёй буквоедства в посчитанный день
не рано, так даже иной и зубастый
чтец охладевает к дальнейшей еде –
бишь, к чтению как усвоению текста.
Сказать ли, что разоружён до зубов?..
А это ведь только опара да тесто
для выпечки стольких грядущих хлебов!)...
Тут дело – уж в чьей и не важно, но – шляпе,
а если ещё и с пером, то на вид
весьма важной птицы есть шанс и растяпе;
и это не самый высокий кредит:
бывает, иной божьей пташке на откуп
бросается весь высочайший олимп, –
и стая орлов вдруг простую сороку
едва ли не прочит себе в короли!
Тиарой, короной, венцом, диадемой
на всякую птицу, дерзнувшую быть
и ставить себе оперенье проблемой,
отнюдь не скупа «кладовая судьбы».
Ведь я же и есть допущение судеб,
и имя Судьба среди прочих имён
беру я себе, чтобы думали люди:
нам надо дождаться лишь лучших времён.
А мне важно тО лишь, что я продолжаюсь;
зачем? или как? – пусть об этом они
мудрят уже сами; а я в них нуждаюсь
лишь ради себя (– не слонов и слоних).
Пусть молят и Бога, и Чёрта, и Солнце,
Прогресс или Истину, ту же Судьбу...
Всё это лишь прозвища, – и отзовётся
лишь то, что моё – на любую мольбу!
Быть может, не пО сердцу эта брутальность
иному адепту духовных проблем,
но даже Дух Вечный в проблему "витальность"
вложил все соблазны своих нетто-тем.
Допустим, таинственная Книга Жизни –
достойных отбор в Ней уже совершён,
но надо ведь и недостойных отчислить, –
и каждый гадает: вошёл – не вошёл...
И этот естественный "кризис печати",
похоже, застОпорит Списков набор
надолго – в чём, пусть даже лишь и "отчасти",
виновен опять-таки МОЙ перебор.
Последним всегда остаётся МОЙ голос
и именно в непротивлении злу, –
зло есть, но и сам сатана – тот же колос
в той жатве, которую тоже Я жну.
Плодитесь! (Не сказано ли?) Размножайтесь!
Как мухи! Как бисер росы поутру!
Берите в пример плодовитость китайцев,
что знают: как мухи, все и перемрут.
...Издревле, богатый потомством, как заяц,
взирая на Путь, на дорогу всему,
возвёл на моих поученьях китаец
свой оптимистичнейший принцип: ему,
лишь будучи неисчислимым – бессчётным! –
удастся по-свойски в любой огород
залезть даже там, где есть волк и охотник,
пусть это и очень опасный народ...
И, кстати сказать, на китайском востоке
не перевелись на расплод мастера
ещё и теперь: в рьяном детском восторге
завидно стремительно и на ура
повсюду горазды пролезть эти "зайцы",
и денно, и нощно их натиск силён, –
кругом не евреи уже, а китайцы! –
легки на помине, легки на подъём...
Бог с вами, притихшие зайцы Европы.
Но – евроазийские (вы, русаки –
европ замороченные остолопы!) –
куда на подъём! – на падёж лишь легки.
Здесь заяц давно и настолько озлоблен,
что зол так, как зол по природе мутант;
здесь злобно посчитано всё поголовье,
и в заячью злобу ушёл весь талант.
Ведь тоже был мастер победного бега
и хват благодарных набегов туда,
где благословляемая мною нега,
казалось бы, предрешена навсегда;
хотя и не тьмой легендарных количеств –
не как азиатский бывал вездесущ,
но был он обилен, а что без излишеств –
на то и не бросить: мол, просто везуч.
Ведь те же – когда-то – быстрейшие ноги,
неслыханный дар в огородах знать толк,
косой зоркий взгляд, коль собака, охотник,
и мудрость, которой завидовал волк...
Как русые зайцы всё это забыли?!
Но, кажется, кроличьим мясом побыть
им вдруг захотелось: капусту любили –
придётся теперь лопухи полюбить!
И заяц, снедаем завистливой злобой,
вгрызаясь в обрыдлый безвкусный лопух,
проклятьем взревел (и самим огородам,
и тем, кто оттуда насмешливо: puh! –
слал трусу вдогон на чистейшем немецком):
"Будь проклят ты, Фриц! Или даже – сам Вакх!
Гордишься? Но – чем! Что живёшь не по средствам?!
Так мы тебя выродком-зайцем в ногах
заставим подпрыгивать и кувыркаться, –
и будешь ты видеть, как смелость твою –
суть подлинность и нежеланье свыкаться –
на наши же кАтышки и перельют, –
и будешь ты пугалом огородным –
меж белых ворон, паршивых овец,
козлов отпущения – словом, уродов! –
а всю твою совесть присвоит подлец..."
Но что-то я слишком уж в воспоминанья
тут впала!.. И даже позволила брань
себе в свой же собственный адрес... Но – Данью
пусть будет теперь эта малая дань
едва ли не от моего увлеченья
тем Фридрихом... Впрочем, он тоже подчас
шёл в схватку со мною, пусть это сраженье
и вёл он, лелея любовную страсть.
(Вот хоть бы такую страстишку расслышать
и вам – сквозь пороги "даёшь!" и "банзай!"
катились бы вы и в санях, и на лыжах...
Но нет, не пророк вам и сам дед Мазай!)
...Когда кто-то жизнь вдруг воспримет батально –
суть яростным боем с ней, точно с врагом, –
то я улыбнусь лишь: до суицидальной
концепции слишком ли тут далеко?
Вот так же смешна мне попытка со смертью
сражаться за некую вечную жизнь...
Да если военной такой круговертью
с младенчества и до седин проблажись,
то только от постоянных контузий,
уж не говоря о ранениях, ум
затмится лишь дымом победы иллюзий,
чей смысл... – Ну, не полный ли бред!
Этих дум
уже передумано ТОННАМИ мозга...
И – мозга, что домом был стОльким умам!..
А где теперь дом?
И вот – с этим вопросом,
я вновь возвращаюсь к СВОИМ головам.
Что ж, многоголовость, она – не помеха:
ведь если уже, чем одна, лучше две,
то я, пусть хотя бы себе на потеху,
но дам поразмыслить любой голове.
Ну, вот и твоей, наконец. Ты тут... мыслил...
И, пусть для начала, хотя бы на вид
ты мне покажись не враждебным той жизни,
чьим именем тихо рекла я: живи!
Да, мне ведь не надо ни клятв, ни зароков,
ни всех ваших вздохов ("о, вечная жизнь!") –
нет, лишь осознай, что живёшь (а от срока
ты только попробуй потом откажись!).
И титулов льстивых мне тоже не надо –
ведь лишь к человечку в доверие влезть
и можно ценой унижения гадов –
вот так, "возвышая", и гадила лесть.
Но, впрочем, опять же КОМУ не спросили;
уж я-то – не всё ли приемлю любя! –
Тут лживые чьи бы глаза ни косили,
я гляну лишь прямо и только в себя...
Но всё же, быть может, ты сам уже скажешь –
о, не подольщаясь, без дрожи в ногах – ,
что ты живой, просто жив, или даже
лишь только о том, что ты есть, не солгав
и в этом уже никому из живущих
(уж кем бы ты ни был, а также – они,
все-все из числа жизни лишь и имущих
и из привередливости свои дни
лишь тратя на стравливанье понапрасну
едва ли не каждого с каждым другим
(как будто бы и не случалось ни разу
вставать с той, с какой бы и надо, ноги))?..
...Но если решил ты, что всё-таки сгинешь –
плавлением "истинной" жизни объят –
вот жаль, если так... Но и прав не отЫмешь
так зло омертветь, что едва жива я.
...Ну что ж, полумёртвой меж вами кочуя –
и так уже долго, что даже корю –
не удивлюсь, если скажешь: молчу я, –
это и слышно – всё Я говорю.
Но коль надумаешь – а я-то знаю:
что тут мне скажешь! везде я права –
и, тем не менее, выслушать: да, я
согласен, одно мы, к чертям цифру 2! –
или хотя бы уклончивым "может быть"
ты согласишься с моей правотой –
всё мне приятнее: не безнадёжен, жить
всё-таки хочешь, не мёртвый – живой!..
(Это уже ведь бывало, я помню:
руку давала... тебе же... держи...
Просто соломинка... еле живому...
Может быть, зря...)
Ну? Так ты ещё жив?!
Не проняло ли тебя снова мною?
Просто скажи: я согласен вполне –
всё – так; а если молчу, то виною
страх, что мой голос, который ты мне
даришь сейчас, безвозвратно угаснет, –
и пред тобою лишь полный позор
мне уготован, – и станет столь ясен,
что я не выдержу: как жалкий сор,
грязно паду клеветой и проклятьем
к самому дну недовольных тобой!..
ДА, ты такая, что всё, без изъятья,
надо в тебе принимать – НЕТ другой...»
_________________________________
В общем-то, стал много глуше на этом
гласных её вразумлений напор...
Тьма ли они? Или максимум света?
Надо ли поторопиться с ответом?
Или он – "с дьяволом договор"?
– Могут быть самые разные мнения.
Пусть даже "с дьяволом" – тем не менее.
2
Я отпускаю себя, – и во тьме
во исполнение не-обещаний
снова приходит ОНА – как во сне
смутных, но подлинных воспоминаний.
Да, я не сплю. Но, поскольку теперь
это похоже на путешествие,
всё-таки тщусь на какую-то дверь
я оглянуться... Но, втянутый в шествие
временем – как воплощеньем свобод,
не дожидающимся отстающих,
не подгоняющим их и вперёд – ,
я уже взят и не буду отпущен...
Разве лишь там, где свобода времён
станет, к тому же, освобожденьем
и от меня, кто, как все, был рождён,
жил-был да умер – не без принужденья...
...Всё так, как было – она не лгала.
Даже "на первый взгляд, несоответствия
многих деталей" теперь догола
пораздевались в стриптизе приветствия;
всю свою тайную суть шелуха
многих и прочно привычных оценок
вскрыла сама, – и Венера в мехах
уж голой бабой в садистский застенок
попросту впрыгнула и, такова,
там оказалась участницей сценок,
столь неприличных и жутких, что два
полубольных полуавтора прозы –
Мазох и Захер (заметьте оттенок) –
приняли бы отчуждённые позы
не оскорблённых поэтов едва...
(Стыд – вот что нас, без сомнения, гложет
после того, как заглушим мы страх:
страх заглушить мы и воплем не можем,
стыд же мы глушим в бесстыдных словах...)
Я осквернил, оболгал и охаял
отнятый тот заповедный приют
вслед отнимающим, – и, неприкаян,
как Агасфер, беспокоюсь и бью
эту тревогу о месте, где нЕт меня:
наверняка, только там хорошо...
Или, быть может, то слух, просто сплетня? –
как уже было не раз: лишь пришёл,
и оказалось, что зря ломал ноги –
голову, как говориться, сломя
нёсся бы, как на пожар – носорог, и...
– С носом!!!
Ведь и рогоносцем меня
можно признать лишь с большим допущеньем –
что рогоносцы бывают с одним
рогом... – Чистейшее обольщенье:
мол, ещё дело стоит за вторым –
полурогатость не в счёт; и, к тому же,
место, которым рогат носорог,
вовсе не то, что в обманутом муже
видится прочим мужьям как урок;
стало быть, вывод о некой измене
некой жены обличит лишь одну
тенденциозность ревнивых сомнений –
не уличают такими жену;
полурогатость – верней, однорогость –
может быть, и предвещает порой
женскую ветреность, но всё же строгость
требует факта, где есть и второй
рог...
И вообще: отчего с носорогом
мы вдруг связали неверность супруг?
Не вновь ли Ницше? – Он эту породу
вызнал в себе мукой трудных потуг
скрасить суровость познания лаской
девушки – спутницы – музы – жены...
(Помнится, Лу её звали... Не ясно,
впрочем, какой половиной ЛуНы
спутница эта осталась незрима,
бремя Земли разделив пополам –
полузвезда, полусвет, полуимя –
с тем ли Полуднем, к чьим жарким полам
жалась в исподнем от глаз супермена,
в ночь полоумия высветив пол
неким подпольным ущербом Селены – ?..
(Пусть разбирается в том Интерпол!))
– Он, что ревнивой любовью всю россыпь
прелестей женщины Жизни вкусить
тщился, не видя среди рогоносцев
только себя (ибо – дионисид!),
нам и подбросил сюда носорога,
Лу и сАлому вдовства – он, как мы,
в образе недостающего рога
видел лишь преданность ВЕЧНОЙ жены – :
нет, мол, того – знать, и эта вернётся,
будет молить за измену простить
и заверять: "Просто флирт, несерьёзно.
(– «С рогом что делать»? Ну... может, сместить?..)"
...Нет, не была ты женой – лишь невестой...
Только жених – сам он! – из-под венца
выскочил и убежал... – Бесполезно,
нет уж обратных дорог беглецам...
Сколько ни кайся, уже – за другими...
Дело не в том, что достойней они –
наверняка и они дорогими
мнили себя, как безмозглые пни,
и выкобенивались наудачу –
ан, глядь, иной даже свежий пенёк
вдруг и расселся... И – странно, не плачет! –
дЕвица, будто ей и невдомёк,
что получилось... – Да хоть целый лес(!)
ей изведи на пеньки – суть повес
в старые треснувшие колоды, –
пусть хорохорятся: "Мы не уроды,
рада любая за нас хоть сейчас!" –
в том-то и дело: любая – за нас...
А как опомнятся – : "Эту любую
лишь на единственную обменять
где и когда, подскажите, могу я?" –
мы-то подскажем, но только вот взять
можно её (было) враз и навеки...
После – любую другую, но ЕЙ
просто не свойственно о человеке
помнить одном; это мы как своей
ей бы могли посвятить свою память –
ей лишь одной... Но, как видно, мы все
можем запомнить себя лишь пеньками,
а дО того – есть ли память вообще!
В самом ли деле мы ей дорогими
были, и нам ли она дорога? –
именно так – встав на обе ноги не
ради ли беглого зуда в ногах! –
все мы потом забываем мгновение,
как, до начала людского вранья,
чуть не кричит она: вы мне тем менее
ценны, чем меньше в цене у вас я!
Вру, не кричала... Кому?! Кто бы понял?!
Те ли, что вновь здесь учуять могли
лишь эгоизм?! Уж чего бы, а вони
те, точно, столько бы здесь развели,
что никаким уже и ароматом
не отдушилась бы, хоть с головой
влезь во флакончик с дезодорантом –
стала бы только несноснее вонь...
Впрочем, не это ли и получаем:
разве надушенное естество –
это не то, в чём души мы не чаем
в век притупленья чутья на сродство?
...Да, ныне в высшей цене натуральность
(жаль, что в запрете добыча китов!)...
Я здесь, конечно, впадаю в банальность,
но ведь натура процентов на сто –
наша натура – из сплошь подражаний
той натуральности, что для натур-
всяких софий – как и для естеств- знаний –
лишь добросовестнейший каламбур.
Тем добросовестен он, что настойчив:
как добросовестность всяких занудств,
он убеждает нас, что мир устойчив,
всё с ног на голову перевернув.
И в этой сальто-мортальной игре мы
в наш гуттаперчевейший натюрморт
вносим такой натуральности перлы,
что сто процентов уже не рекорд!..
(Кстати, коль речь и о жемчугАх
(нынче любой годен в пищу и свиньям), –
перлам, «замазанным» в личных долгах,
здесь не рассыпать себя по витринам –
нет, здесь не будет подобных витрин:
если кому-то охота клубнички
биографически-личных смотрин,
эти – не автобиографичны.
Всякий нашёл бы свои восемь бед
на костерке покаянного жженья,
но не иначе, как только в себе, –
там пусть и будет клубнички броженье.
Я же, в замахе на голую суть,
сразу скажу: ожиданья напрасны, –
то, что мне вспомнится, лишь помянуть
к делу и без воскрешения в красках
неких "реалий" я здесь порешил, –
и, к торжеству чистых схем и абстракций,
сказано: некто – суть я – просто жил...
Жил, и вдруг кто-то пришёл потрепаться.
Может быть, где-то уже и размок
шлюз этих нудненьких переговоров, –
и понесёт в беллетристику мозг
из-под сухого, пока что, надзора, –
сразу предупреждаю: нельзя
даже на самую малую веру
в ней ничего принимать. (Или взять
что-то по сходству? Хотя бы – к примеру?
Этому ли я хочу угодить!
Нет, и по водным дорогам до дому
даже веслом не желая следить,
я голословен и разве лишь тону
волю даю обо всём говорить –
чтобы надежд из примера дурного
не удалось ни подать, ни отбить –
пусть и дурной, он не хуже иного.
(Пусть кто-то думает, что его жизнь
может служить для кого-то примером, –
коль разобраться, так «все хороши!»,
каждый – ему лишь присущим манером.
Мы эти толки вообще за-черк-нём:
Жизнь – не подарок? Но всякий ли мерин
горд не остаться дарёным конём! –
уж что имеем, то и имеем.)))
...День или ночь – я ещё в темноте.
Только новы ли затмения эти! –
Слишком давно посходили мы в тень,
словно с ума, и – на всём белом свете...
Нынче комета висит в небесах
клювом такого предчувствия ж... мозгу ,
что нам бы надо едва не плясать,
радуясь хронодетю-недоноску – :
Ладно, без паники! – Просто живём;
а если как-то и не по себе нам,
мы Бомарше, например, перечтём
да и шампанского самозабвенно
выпьем, от горькой передохнув,
или съедим натуральной еды мы,
или взбодримся, немного соснув;
есть, наконец, всевозможные -ины...
Всё хорошо ещё! Ведь, говорят,
дальше-то (будет) совсем не подарок!..
...И утверждают, что этот разряд
предвосхищений не терпит помарок.
Но иногда, не вписавшись пророчеством
в футурологии чистовики,
всё же случаются (днесь) одиночества
неких ошибок бытийной тоски:
"Будущее? Да уже ведь сегодня,
как и во что ни рядилась бы спесь,
можно вполне убедиться в исподнем –
что прЕисподняя уже здесь.
И – не в смутьянстве чудных откровений,
но – в очевидности чёрного дня,
в свете столь многих к нему накоплений,
что даже царскую роскошь затмят, –
без отлагательств уже и заначек –
как ни надеется тот носорог,
будто бы есть в чём ещё недостача, –
да куда ж больше! – добро, как горох!..
как снег – на голову! счастье – придурку!
как, наконец, и бодливой козе
даром не то что рога (меня чур тут) –
ведь клыки, бивни и... ноты Бизе!.."
И всё же громом средь ясного неба
не устрашает мотив перемен –
маются тИхих прозрений победой,
муками плАвных мелодий "Кармен".
Чужд даже врЕменному произволу
знания голос... Но слышно весьма,
как отрицает и Бог свою волю,
и отрицает себя сатана – :
"Ладно, кто б с вами там – Бог или Дьявол –
нИ был, живите, пока Я жива...
Большее кто бы доверил и дал вам!
А, соответственно, и не давал...
Собственно, так ли уж негативна
эта пожизненная нищета? –
Только одним нуворишам противна
смелая склонность платить по счетам –
в пользу лишь той накопляющей жилы,
чью состоятельность не разорить –
не в пересчёт До на После могилы,
но в счёт лишь ДО – так, что до и закрыть.
И – если до – не глупить самомненьем:
живы, и – всё! – и на этом одном,
с этим единственным, но откровеньем,
пусть просто выстоит всякий живьём –
без торопливых о том заключений,
без оскоплений и веры в экстракт –
жизнь не скоблите абортом значений,
только она без сомнения факт
и им же хочет и может остаться –
всё остальное лишь правда и ложь
речи о ней, к ней самой не придраться –
как ни высматривай, дыр не найдёшь:
замкнуто сильное целое тела –
лишь разрываясь в раздрае забот,
мы сомневаемся сами, что целы
духом и телом – ОНА здесь берёт
и верх, и низ, и право, и лево –
как ни разрубим и ни разнесём
сами себя, она жертвует смело
и кем угодно, коль меч занесён.
Что ей до участи всех заносящих! –
Ей ли ранение тем нанося,
мы погибаем? Ведь – саморазяще
с а м о и з л е ч и в а ю щ а я с я !
...В звоне и блеске на поприще бранном
и с факелами на склонах голгоф
разом она и разбой, и охрана
с эхом немногих Иудиных слов,
ясных в предательстве самообмана
тем однозначным движением губ,
коему быть неизбежным – желанным! –
как ни раскаивайся, душегуб! –
сам неминуемо и добровольно
быстрым лобзанием изобличён,
ты уже есть, и – хоть в петлю!
Довольно:
коль даже Бог – †, я ли не обречён!
...Всяк – лишь судья, слабый набожным сердцем:
чем только держится утлый сосуд!
Но – цел; и полнится как самодержцем
жизнью, решившейся на самосуд, –
тысячелетьями не устающей
и в правосудие, и в произвол
вкладывать – щедро и всем воздающей
не по заслугам, заведомо в долг.
Ждать будет долго, возможно, но верно.
Ведь тем, что есть, ей и платишь сполна –
по справедливости: скверно, так скверной –
чем ни заплатишь, давала она.
Сам уж тут думай, что лучше, что хуже, –
всё это разом её и твоё –
ваше гнездо на двоих; а снаружи –
тоже она, но – ТАКОЕ совьёт,
что домовитостью или уютом
даже кукушка тут будет горда – :
жизнь на юру, – и взывает оттуда
гостеприимство ТАКОГО гнезда,
где, приготовившись к трубам Господним
и на жаркое себя причастив,
всякая жизнь оказалась в исподнем,
а взор живущего, как объектив,
ни от чего уже не отвернётся,
вперившись в жизнь, – и на все времена
так и останется тёмным колодцем,
где если есть что, то только ОНА –
ужасом заживо схваченный облик –
где-то на дне звёзды, солнце, луна – :
"Сгинь, коль к спасению лишь приспособлен!
А коль не спасся, ещё хочешь? – НА!
Пей! Охладись! Или будешь поджарен
миром – снаружи, собой – изнутри...
Жажда? За это и будь благодарен!
А коли счёл, что – до дна, так умри!
(Но ведь и в смертном глотке друг от друга
мы ещё будем устами к устам
пить бытиё... Но опять – лишь пригубим, –
много ли надо тому, кто устал!)..."
...Да, жизнь не ангела поцелуй –
всё в ней бывает... Но, если, бывалый,
сам уж не пьёшь, так в колодец не плюй! –
не обессудь – даже самый усталый.
Как не напомнить – коль хаешь её
за беспросветность своих злополучий – :
это ТВОЯ жизнь, – и горе твоё,
что – из любых, ведь такая и мучит.
А если всё ещё будем орать:
"Так жить нельзя! Если смысл ускользает,
невыносимо жить – лишь умирать
можно так!.." – что ж, и такое бывает...
_________________________________
В общем, довольно и с этой главы.
Что-то в ней, может быть, и не сказалось...
Что-то, быть может, и слишком... Усталость,
видимо, тоже сказалась – увы...
Впрочем, пусть малый, но всё же под стать ей
самоупрёк: не должно ли хватать мне
всё ещё доброй – на выдохе – воли?
Может ведь и не хватить...
– Что ж, тем более.
3
Сон морит каждого – все должны спать.
И, забываясь во сне безрассудно,
в Лете мы вынуждены утопать
даже на палубе Ноева судна.
Тонут покинутые острова
бдения...
Но – чьей тревоги внушенье
связывает вереницей слова
как путеводную нить возвращенья?
Чей этот столь несомненный резон –
даже во сне уже слышать, как будет
слать свой укор потревоженный сон
сну, что внезапной тревогой разбудит?
– Было объявлено что-то... Кому?
Мне? И кем? Мною же? Выяснить надо...
Кажется, речь об опасности... Сну?
Он о спасении? От сонокрада?
Где этот бодрствующий сонокрад?!
Где по-библейски бессонное око?
Я – одиссеи циклопья нора –
вдовьей кручины жених – «счастье рока» –
вынырнув из лабиринта морей –
в поисках родины как Ариадны –
просто спросонья глаза протереть
и ущипнуть себя рад бы и сам был,
но ведь, и глаза ещё не сомкнув,
сплю наяву, потому что нет проку
в брачном контракте иметь лишь одну
ту полужизнь, что сродни лишь пороку...
Но, коль случилось очнуться и встать,
то почему бы, сверх прочих изданий
этого опуса, не отверстать
всё же и некий контракт ожиданий?
Коль остаётся одна лишь игра
смутных надежд – та, что сгинет последней,
может быть, всё же подпишет контракт
не в одиночку, но с кем-то в обмене;
пусть и поймёт, что уже сочтены
дни её, но и жених, и невеста
будут вполне удовлетворены...
Но поглядим в настоящее текста.
Видимо, это гражданский контракт:
для освящения прав-обязательств
храм здесь не нужен – соития акт
осуществляется без отлагательств.
Это развратно? Ну, что ж – пусть разврат! –
пусть затрещат и врата, и завеса,
коей святую святых святотат,
точно покойника, здесь занавесил!
По указанию злого Ханжи,
туго спелёнаты саваном горя,
многие мумифицируют жизнь
выдержкой в трауре и на изморе.
– Рыцари возле своих сундуков,
всякого рода собаки на сене –
словом, те, кто, уберёгшись грехов,
грешницу жизнь обличают в измене.
Скупость и вечный расчёт на потом,
трусость и отповедь всякому риску
денно и нощно мечтают о том,
чтобы своё жизнь брала под расписку.
Вот уж действительно: ломаный грош
в этой торговле давно стал дороже
жизни – её ни в сундук не запрёшь,
ни счётом в банке себе не отложишь.
Впрочем, подчас умудряемся мы,
законсервировавшись, точно джины,
сами у жизни поклянчить взаймы,
будучи и не мертвы, и не живы.
Даром, что стал стариком Алладин:
всё ещё верит он "дядиной" сказке
и выжидает. Но – он ли один? –
многие от магребинца подсказки
ждали и ждут до скончанья времён,
не понимая, что медная лампа
вместе с кольцом – самый малый заём
из баснословно богатого банка, –
и, под немыслимый – дикий! – процент
вкладываясь в этот займ с потрохами,
мнят они прибылью мизерность рент,
делающих лишь по гроб должниками...
Что ж магребинец? Он – враг? Или – маг?
Змей он? А, может быть, он – птеродактиль?
Или – туман, что дракона костяк
прячет за сказками о благодати?
Нет ведь?! – И не было ведь никого
лысого, чёрного, хитрого, злого –
с рожками... Да и с хвостом – что ж с того! –
не было ведь никогда и такого...
Если б чернильницей вдруг запустить –
вышла бы лишь характерная клякса
контуром в тень, – так вот ей и сгустить
рожки, и в дрожь бесноватого пляса
кинуться пуганному (мне) в ночИ,
тень лишь свою же и распознающему
в том рогоносце, который почти
с кляксой совпал бы...
– И то было б к лучшему!
Но – нет, обходимся мы без чернил...
Стало быть, что же – черёд уже крови?
Но с приставлением чьей – ? – пятерни
(к носу) ирония только суровей
учит: да просто пригладить вихры –
глядь, и мистическое привиденье,
собственную клоунаду раскрыв,
не устоит перед бестией бденья...
Ночь. И комета. И, видимо, сны:
если не спится – они без приюта
бродят во мгле и мерцаньем спины
от головы до хвоста кольца вьют там
неких сиротских миров... или гнёзд,
сплошь разорённых кукушками фальши
скептика, но – наблюдателя звёзд...
А уже зА полночь... Но и не дальше
первых бессмысленных кукареку
куку-речей в кукурукопись курью
кукуровода... И снова – ку-ку:
скольким ещё временам этой дурью
маяться, мордой, спиной и хвостом
соединяясь в астрального змея
с бденьем в ку-ку и куринным постом
проса небесного не разумея!..
Корма – дракону, и – хватит соплей.
Снов чешуя осыпается. – К стягу
чёртовой вотчины встал Водолей.
Дракон и тот тут бы за симпатягу
ещё сошёл бы...
Но нет, не сойдёт:
даже в тумане весьма симпатичный,
он лишь Луну себе на ночь крадёт –
чтобы не видеть, как – столь неприлично! –
я измарал нечернилами мрак...
Так уж случилось: лишь Ванька-дурак
видел Горыныча-змея однажды,
мы ж не увидим – обидели дважды;
в третий раз этот заманчивый миф
не снизойдёт, ведь и так еле жив.
...А жаль, – подобен он призраку жизни,
что нас морочит и в наших словах,
словно бы дымом и гарью отчизны
в трёх огневыдохнувших голов...АХ! –
целых три буйных главы... Эх, Горыня!
Крал лун-царевен и жил не тужил...
И ведь не Муромец, и не Добрыня,
нет – рогоносец Иван положил!
...В том вся и суть, ведь китаец дракона
чтит, ублажает, – и убережёт
как хитроумную гибкость Закона!
Мы же – как гада ползучего! – в счёт
наших заслуг перед втОрозаконьем –
топчем его и – по тяжести ног –
определяем и топот в законе,
и вне закона топтанья шумок...
...Впрочем, правы мы в усердном сопении:
как носороги затушат пожар
в Африке, так мы своё поколение
вытопчем, местностью подорожав.
Может быть, следом, и правда (по Ницше?),
некие новые (ТЕ!) существа
будут ходить и быстрее, и тише, –
и не оставят следов – лишь едва
припоминаемый свет их обличий
будет туманиться и ворожить –
словно с картин Леонардо да Винчи,
только картины уже будут жить...
Но, впрочем, что ещё тут за мечтанья!
Я же ведь в красках себе отказал!
Даже своих! – И картин в назиданье
будущему здесь – лишь разве на зал,
что со шкатулку размером – под зло в нём...
Да ведь и то – если бЫ лишь на связь
вышедший, не был бы я голословным,
по идеалам тщедушно томясь...
...Да, в забытьи иногда подправляясь
внешне (спасающей мир красотой),
жизнь, зеркалами картин забавляясь,
смотрится в них, увлекаясь мечтой.
Но, с пробуждением от обольщенья
разве лишь выиграв, сразу она
разочаруется: "Лишь отраженье (отвращенье)
было то в зеркале и с полусна!
Я же намного и полнокровней,
и – в посрамление стольких картин! –
тем выразительней, чем безусловней,
суть – не в пример им! – богаче мой стиль.
Глупо и думать со мною тягаться:
бледная копия – это ещё
лишь комплимент или шанс стушеваться
до обжигания красками щёк;
даже при истинном вдохновении
и при желании лишь обнажить,
всё – лишь подобие, – и, в дерзновении,
мною лишь можно казаться, но быть
только сама я собою и смею.
Да и вообще: даже мне подражать
можно как Я-лишь хочу и умею, –
Это-лишь всем и дано отражать.
Живописуясь и воспеваясь
всякого шума и всяких цветов
средством, сама я грешна, – и покаюсь:
после меня уж не сыщешь следов.
Разве лишь некие признаки: было?..
А ЧТО – тому, даже и после вас,
где-то, возможно, и сыщут могилу,
но и она только здесь-и-сейчас.
Прошлого нет – лишь одно настоящее
я размещаю в регистрах времён:
вкусом к грядущему сладко манящее
время – лишь способ мой всех на приём
пищи – как в качестве редкого блюда,
так и разборчивого едока –
в мой огород залучить, – но покуда
Я не наемся, ведь пища... легка.
Пусть упрекают меня в людоедстве –
да, ненасытен и жаден мой стиль! –
В полном масштабе затраченных средств мне
только и надо воспроизвестись,
а значит: всем – дать и мясо, и зубы,
и зверский – варварский! – МОЙ аппетит, –
пусть не смущаются даже зануды –
даже от них не меня здесь мутит..."
Кажется, это меня одолело
нечто, подобное тошноте...
Что-то я съел, вероятно, – и белым,
как полотно, заполняется тень...
Невразумительная моя речь!
Что же поделаешь, над унитазом
мне лишь приходится спазмы стеречь –
съедено много, не выблюешь разом...
(Скольких словесным поносом и рвотой –
после обжорства их, не в озорстве –
пасть Языка отрыгнула с зевотой
скуки сознания кто кого съел!
Если бы лишнего люди не ели,
то и прожорливой Лингве лимит
был бы поставлен молчанием в деле
здесь и теперь...
Впрочем, кто говорит!
Чьё это сытое брюхо колышет
истиной речи? Увы: даже раз
лучше увидеть, чем сто раз услышать –
пусть даже надо глядеть в унитаз.)
От сокровенного и... – на ощупь,
тараща даже и не глаза,
я пробираюсь, как через площадь –
блудное насекомое... "За
жизнь, что жизненно необ...ходима,
я наг...лотался... Давно, не в...чера...
Как-то ос...обенно нелюдима
площадь... Знать... где-то таится и вра...г...
Что меня может спасти?
Постель с женщиной?
Я ведь пропащий... Прости,
я ведь... меньшиков...
Словом, не ПЁТР, не ВЕЛИКИЙ, не ТОТ..."
......................................
– Что ж, протрезвел?
Ну так, стало быть, вот:
этой, иной ли блудливой стезёю
встретишь вдруг некую... эллинку Зою –
чем бы тебе приманить эту... женщину?
– Тем ли, что жив...
– Жив?!
= Ни больше, ни меньше.
Февраль – Март 1997