1
Те, кто сюда пригласили меня,
теперь – тишина и прах.
Они не боятся воды и огня,
и тоскуют об этих местах;
и рисуют прекрасных отцов в бородах,
чьё дыханье и мудрость – одно;
и мечтают, мечтают о том, чтобы –ах!–
я, в ответ, пригласил их разбиться о дно.
В это дно тем охотнее верится, чем
твёрже небо, стопа невесомей,
выше терем, прозрачней его купола,
и надёжно отсутствует роуминг
« Дно – Эдем »
Такие дела?
2
Дела таковы,
вообще, всё таково,
что нужно куда-то поспеть;
не упустить своё
и, как в ересь, в чужое не залететь.
Спёрто ли моё дыхание,
боевое ли,
я – танк, с гитарою за плечами,
один в поле воин.
В студии – триумфаторы кастинга,
тоже танки и при орудии;
мы расчехляемся
и, как генштаб над картой,
нависаем грудью над музыкой.
Я с чужими людьми,
рву своё дело
на ритмические лоскуты;
с профессиональным прицелом
ложим точные ноты…(цветы);
траншеи для низких, высоких;
вспышки с-форте и с-пьяно…
Война окончена на сегодня,
танк ю.
Гитара с шеи –
всё забываю.
Цветов нет.
3
Цветов нет.
Сидя дома за чаем,
за водкой с лимоном, я понимаю,
что ЭТО и есть цветы.
(Сигарета в зубах
с ними же на паях:
с водкой, лимоном и чаем.)
Так с чем я по этой жизни?
не иначе, как с выдумкой –
с чучелом;
и все лоскуты – под чучело:
война, музыка…
Можно же за уши притянуть
на крест хоть чорта.
Или – воздух в тряпичную грудь.
Я смотрю на цветы, мне горько.
А что не выдумка?
4
Мои любимые!
Вы знали меня цветком.
Мною ваши сады упущены:
я тёмен, не ношу бороды,
и если дышу – по-случаю.
Мудрые говорят:
опоздать невозможно.
Разумея, что и чужого – не взять.
Будь ты танк или Хитрозадая Ложа.
Мудрость, если она не святость,
всего-лишь заточенные мозги.
Даже «Во–Имя–Любви–и–Счастья»
бывает, как поле, в котором ни зги,
особенно…
…тем более после войны,
когда стоишь, как перст своего генштаба
на карте, схожей с ценником на штаны,
в обнимку с резиновой ряженой бабой.
Итак, я поспел:
Вот я. Вот моё.
Или нет?
5
Мои любимые!
Я не свят. И как не до святости,
я заточен на то,
чтоб это пост–время и пост–пространство
именно вас не сожгло,
не утопило,
не притёрло на муки,
которые сам я, почти шутя,
переломав ноги и руки,
пав на брюхо, бронированное под «плашмя»,
воспринимаю, как воздух
отравленного кулича и розог:
здесь, на куличках,
чортова бабушка учит чорта
составленью евангелий
того ещё сорта,
когда в каждой строке есть пробел
для каждого покупателя:
сообщаешь хворь,
ставишь каракулю
и –
вписываешься в беспредел
святости.
Вы – не впишетесь.
Не по–вам благовест.
6
Зюйд–вест,
зюйд–вест,
зюйд–вест…
Если кто не устал от этого скрипа –
я устал.
На эти качели
никогда не бронировал мест,
не тренировал оскал
ненависти, восхищенья.
Чортова грамота! –
забирает любовников
в пожизненный дом терпенья,
где все со всеми: борщ.
Ополовником
чортова бабка сотворяет крещенье
в котле:
всё у неё удалось.
У меня – нет.
Сохраняя традицию,
я – к прародителям,
вечный сын и цветок.
7
Мои любимые!
Моя музыка –
фантом примирения с этим веком,
проще сказать – не музыка.
А ведь я
с ВАШЕЙ грядки ушёл сквозь забор –
врата, до заноз, узкие;
да ещё и со своим саунд–треком:
Музыка Сфер,
Торквемада,
Пост–Битловская Русь…
И…
я знаю, что этому веку надо,
с его-то притянутым ухом.
Берусь –
сбить дурака со креста,
хохочущего от форсу…
Заплечная труженица поста!
я любил твой женственный корпус,
неприрученный гриф,
который больше, чем я,
преданный мне только открытой струной –
и тем лучше!
мы отпостились, подруга моя!
Смотри!
Как танк из огня и грязи,
мы – из танка вылазим,
бронёй примирившего нас с войной;
Смотри же!
Сегодня, сейчас – наш праздник:
лучшая музыка наша с тобой!
и –
банзай!
8
ЭПИЛОГ НА НЕБЕ
– Цветочек!
Те, кто тебя пригласили сюда,
да и Сам Я,
хотели бы знать, что за драма,
тайное действие
увенчали твой цвет?
– Мой Господь!
Проще оперы нет.
В детстве мы называли это
Испанским Воротником;
точка сборки смещалась при этом,
но – не умирал никто.
Обычное дело дворовых поэтов,
по части дуэли с врагом.
Будет жить и трефовый дурак
с припечатанными ушами,
моей подругой
разлучённый с крестом.
конец