П л о т ь
1.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека… (А.Блок)
Санкт-Петербург. Начало века.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Мадам. В горжетке из лисы.
Прохожий. Трость, пенсне, усы…
-Свободны? - Да.
-Цена?
-Сойдёмся. -Здоровы?
- Как же… -Справка?
-Есть! -Куда прикажете?
-Пройдёмся… - Прошу, мадам!
-Сочту за честь…
Проулок.Номер в меблирашке.
Убогий – хоть давись с тоски.
Пальто… гамаши… фрак… подтяжки…
Кофтёнка … юбочка… чулки.
Легли.
Ни слова, ни полслова, -
натянутая тишина.
- Не пригласить ли полового?
- Да… я бы выпила… вина!
Лакей явился,не помешкав.
-Чего изволите?
( У - у, дрянь!
Как зыркает!
Да всё с усмешкой)
-Печенья… фруктов… финьшампань!..
Прощание. Уход унылый.
В душе терзанья: прах и тлен.
А в подворотне ждёт громила,
зажав увесистый безмен.
И в меблирашках, на постели,
лакей, раскинувшись, как туз,
вновь выслав даму на панели,
жрёт недоеденный арбуз…
2.
Москва. Конец тысячелетья.
На финише двадцатый век.
Живи ещё хоть три столетья –
неизменяем человек.
Губили плоть и угнетали.
Но, испытав в веках сполна
и инквизиций, и баталий,
всё так же мучит нас она.
Везде и всюду продаются
любовь и ласки, совесть, честь.
И сексуальных революций
поныне счесть, не перечесть.
Тверская… Женщины, мужчины -
зовут прохожего в постель.
За 20 долларов-
в машину,
за 200 долларов –
в отель.
А утром с первой электричкой,
в углу, у крайнего окна,
застыв и сгорбившись, как птичка,
в Лось возвращается о н а.
До вечера свои заботы.
Но к полночи, презрев молву,
как на работу – на о х о т у -
в Москву.
В Москву…В Москву!..
В Мо-о-оскву-у-у!..
3.
Путана ,путанка,
пустышечка беспутная,
пропащим взглядом
иностранца уколи!
При нём канашечка
фартовая – валютная.
А ты опять с родимым быдлом –
за рубли…
И то сказать, у той оторвы
что косметика,
что упаковка –
«маде ин» - из-за бугра.
Тебя бы в «Люксе» иль в «Берёзке»
приодеть бы так,-
в любой Америке
прошла бы на «ура»!
Но жаден «кот».
Всё отбирая до копеечки,
не понимает общей выгоды,
шакал.
Твоя «приёмная» -
бульварные скамеечки,
ночной подъезд,
да законуренный подвал…
Алкаш задрипанный…
Отродье хулиганское…
хозяин «съёмки»,
что не платит ни гроша…
И все с презрением,
претензиями хамскими ,
плюя на то,
что ведь и у тебя душа.
Ещё менты -
подонки и садисты лютые,
а после них
моленья к Господу,
без сил,
чтоб этих крыс,
сравнимых в мерзостях
с Малютою,
скорей бы кто-то
придушил
иль пристрелил.
Куда ж бежать?
В свою республику «свободную»,
в Европу рвущуюся
в призрачной тщете,
где половина населения
– голодное ,
и мама с дочкой
прозябают в нищете?
А как гадалось,
как мечталось в детстве розовом
о светлом принце
и серебряном дворце!..
…Москва. Миуссы.
Час предутренний, предгрозовый.
И ни кровинки
в изменившемся лице.
Обшарив споро
все карманы и за лифчиком,
швырнув три сотни
на прокорм и на декор,
тебя,голодную,
пустую, безразличную,
берёт «под занавес»
ублюдок сутенер…
4.
Девчонка пьёт коньяк,жуёт конфеты,
качает ножкой в шёлковом чулке,
и медленно дымится сигарета
в её наманикюренной руке.
Магнитофон исходит в диких воплях.
Пластинкой битлов крутится Земля.
А девочке мерещится Европа –
Монмартр и Елисейские Поля…
Ей чудится:она - кинобогиня.
Пред ней склонились Лондон и Париж.
И трепетную скрипку Паганини
бросает ей с окаменевших крыш.
Ей покорился непокорный гений:
и музыкант, и скульптор, и поэт.
Но чьи-то руки тянутся к коленям,
и чьи-то руки выключает свет…
Какая тишина в подлунном мире!
Осенний ветер жёлтый лист метёт.
Звезда погасла. Дважды два – четыре.
Всё очень просто… Только мама ждёт…
5.
У «Арагви» тусуются шустрые шлюхи.
Приглядишься: кого только нет!
Джентльменский набор –
молодайки ,старухи,
и пацанки шестнадцати лет.
Два усатых абрека в надвинутых кепках,
на Тишинке сорвавши навар,
будто кур на сациви, прилежно и цепко,
выбирают достойный товар.
Наконец приглядели двух томных блондинок –
ножки, талия, глазки вполне.
Подкатились и - жаркий пошёл поединок
об услугах, квартире, цене…
Что,поэт,обалдел? Возмутиться охота?
Догони,обличи их, ударь!
Но мелькнул у такси огонёк поворота
блудодейно, как красный фонарь.
И опять ожиданье, топтанье, движенье, -
налетай, покупай, уводи!..
И сильней и сильней непонятное жженье
возле самого сердца в груди.
В подворотне два гея, чумея от глюков,
гонят в вены какую-то дрянь...
И бессильно пытается князь Долгорукий
опустить занесённую длань.
6.
НАРКОМАН
С этой гиблой иглой всяк из нас неразрывно повязан.
И чего тут скрывать, мы сидим у неё на конце.
Беспощадная, дикая, сладкая злая зараза
обретается в нас, как куриный зародыш в яйце.
Наши вены похожи на трубы, покрытые ржою.
Наши души, как тряпки, которыми вытерли пол.
Мы чужие для всех, и для нас всё на свете – чужое :
мать,работа, жена, даже, кажется, собственный пол.
Мы себя обретаем, как после змеиных укусов,
только после уколов, сдвигающих все рубежи.
Лишь они, непонятные всем трезвомыслящим трусам,
возвращают нам вновь и мечту, и свободу, и жизнь.
Этот кейф, словно волны пушистого белого снега,
что несёт и несёт нас по белым полям и лугам.
И поющие звёзды, спускаясь с высокого неба,
в нежных пачках балетных бросаются к нашим ногам.
Но когда мы пусты и от ломки подкошены ноги,
и трясёт тебя так, будто с кручи летишь под откос
Боже вас упаси оказаться на нашей дороге,
дай вам Бог, чтобы всё обошлось без насилья и слёз.
Нестерильным шприцом, полным тёплого адского яда,
вводим в вену иглу, раздирая болящую ткань.
Только, кажется, зелье сегодня покрепче,чем надо.
Ну, подружка, давай… Уколись и счастливою стань!
Ты щебечешь, что грязна игла, что боишься заразы.
Спид, желтуха… Плевать! Мы ведь живы, и жизнь – впереди!
Подставляй локоток! Страшно только по первому разу,
а потом привыкаешь… Коли её, Коля! Вводи!..
Вот и всё!.. А теперь побалдеем, в предчувствии рая.
Только что это с нами?.. Всё кружится… Стены плывут!
Как мне пло-охо-о… Во-о-оды!.. Дайте воздуху! Я умира-а-аю…
По-мо-ги-те-е… Вра-а-ача-а!..
Что же мы нахимичили тут?..
7
О с и н а
Во лесу ли, во бору,
родила Осина,
да пришлась не ко двору
с незаконным сыном.
Бьют её отец и мать,
гонят на морозы.
И устала проливать
горемыка слёзы.
Друг – забава шмыг в кусты!-
знать её не хочет…
«Ты прости меня, прости
за судьбу, сыночек!
Подломилась, да не в срок
на ветру тростинка,
и расти тебе, сынок,
горькой сиротинкой…»
Никого не прокляла.
Кто ж тут виноватый?
Помолилась, прибрала
напоследок в хате,
расплела русу косу,
спеленала детку.
И повесилась в лесу
на какой-то ветке…
С той поры и там, и тут,
в память о красивой ,
это дерево зовут
горькою осиной.
Вечно деревце дрожит,
глаз людских дичится,
словно бы от всех бежит,
словно всех боится.
Словно бы на нём печать
мировой тревоги,
словно всей Земли печаль
в листьях тех убогих.
Факт не в силах объяснить,
не могу понять я,
что зовёт уставших жить
к Дереву Проклятья?
И всю жизнь в глазах стоит
страшная картина:
на осине мать висит,
бросив людям сына…
8.
В Патриаршем соборе Загорска
духота, суета, толкотня.
Пахнет ладаном, плавленым воском,
в голове круговерть от огня
царских люстр, и лампадок, и свечек,
что со всех обступили сторон,
истекая тоской человечьей
у блестящих и тёмных икон.
Под высокое пение певчих,
под служительский речитатив
сердцу слышится трубный и вещий,
чуждый тихому храму, мотив.
И с немыслимо дальних раздолий
долетает, тетивно звеня,
бранный гул Куликовского поля,
храп коней
и галдёж воронья.
Рать на рать –
будто грозные духи.
Нет пощады
мольбе и слезам!…
Ну а тут припадают старухи
к раке Сергия и к образам.
Кто удачу зовёт, кто мессию,
кто от мук избавления ждёт.
Как ни гнули, ни били, Россию,-
но сберёг свою ВЕРУ народ.
И в душе возникает тревога,
и смирить я её не готов.
Может быть, это молятся Богу
комсомолки двадцатых годов?
Боль войны, произвола, разрухи…
Там болезнь, тут ребёнок угас,
те изверились в Партии, в духе,
та обижена кем-то из нас…
Сколько судеб! За каждою – горе.
Вот и ищут у Бога утех.
Шёпот, всхлипы…
А рядом, в притворе,
жеребячий раскованный смех.
В окруженье друзей и подружек
хмырь в джинсовке,
держась за живот,
лихо травит на тему старушек
богохульный
срамной анекдот.
9.
ПАРИЖСКАЯ МОСКВИЧКА
Привет, Еленочка, привет!
Ты втюрилась? Да что за бред?
И кто ж страстей твоих предмет?
Пижон французский?
Адью, Сорбонна? Се ля ви?
Ты погибаешь от любви?
Жар термоядерный в крови?
Всё так по- русски!
Что ж, он занятный филолог,
и молод, и красив как бог,
но, чёрт возьми, он – педагог,
а ты – студентка .
Вокруг мильон таких, как ты.
Но чужд он вашей красоты.
Он – голубой фантом мечты.
Очнись, Еленка!
И как ты встретишь правду? Эй!
Когда узнаешь, что он – гей,
и средь лихих своих друзей
слывёт Жаннетой.
Пошёл с арабом под венец,
и сколько девичьих сердец
разбил сей женственный подлец -
им счёта нету.
И ты, Еленочка, держись.
Что делать,если это жизнь.
Как быть вам,
если мужики уходят в «дамы»?
И гомо их сексуализм
для них такой же важный «изм»,
как был когда-то романтизм
для папы с мамой.
Наряд – Диор, духи – Шанель.
Душа – бездомный спаниель!
Рвануться сдуру на панель?
Иль с моста в Сену?
Иль с Эйфелевой башни вниз,
под вой клаксонов, женский визг,
чтоб все любовные тщеты
решить мгновенно?
О, град Лютеция – Париж!
Ты искушаешь и манишь,
ты отнимаешь и даришь,
спасаешь, губишь...
Ты и богатство и сума.
ты и свобода и тюрьма,
ты запросто сведёшь с ума
кого полюбишь.
Но верь, Еленочка, дурман
пройдёт, как утренний туман,
и твой несбывшийся роман –
как был и не был.
Лечи припухшую десну.
Встречай двадцатую весну.
И полюби голубизну
лишь только неба.
Забудем аутодафе.
А лучше посидим в кафе
под вывекой «Le Santa Fe»,
вина закажем,
прогоним морок и тоску,
мамульке позвоним в Москву,
срубаем торта по куску,
и снова вмажем.
Шумит Латинский твой квартал.
(Здесь каждый камень – пьедестал).
Он столько в жизни повидал
людей известных.
Виват, Сорбонна, храм наук,
всех студиозов лучший друг,
прими в свой самый ближний круг
и нас, не местных.
И ты,Еленочка, учись!
Грызи гранит наук, борись
с хандрой, и глупая
хандра тебя покинет.
А тот – Жаннета или Жан -
fanfan terrible всех парижан,
беда родителей – южан,
да пусть он
сгинет!
+ Проза.ру