А во саду клубника отошла…
А солнце шпарит, не жалея плечи,
и, как и время, потихоньку лечит
мои тревоги у речного шва,
который кролем мну – да что ему? –
наглаженному утюгом клубящим,
повешенным сиять над настоящим, –
и знаю Кем, и знаю почему.
И отчего удачи не нашла
моя судьба, спешащая по краю
дорог земных,
я это тоже знаю,
и почему клубника отошла…
Песок каскадом зыбким в пальцах рук
ссыпается в проплешину июля,
а облака, намокнув, утонули
меж стреляными ласточками дуг
нависших берегов…
Узнать – оно,
глотнув годков, несложная задача:
смесь мёда с дёгтем (поживей карпаччо) –
и вкус, и хмель – всё есть, и видно дно.
А вот принять, когда в разнос пошла
душа в угаре, в вечном «недолили»,
хотя уж и плевали, и святили!..
Июль… Жара… Клубника отошла.
И вслед за ней повешенный утюг
(остыл заметно) за цветную доску –
обрезанных по ровную полоску
полей –
убрали, чтоб не спёрли вдруг.
Осокой ворошатся угольки
давнишних детских дум нескрупулёзных.
И окушка подбрасывают в воздух
ладони скользкие рябой Оки.
Рассыпал горсть серебряных монет
из Внуково летящий караванщик…
Захочется спросить: а был ли мальчик? –
тихонько так.
И не искать ответ.