Открывает мне двери подъезд
как обычно, нисколько не шире,
и скрипучих петель полонез
возвещает, что жизнь в этом мире
пребывает под видом листвы,
налетевшей на стылую землю,
голубей и погибшей весны...
И я жизнь эту просто приемлю.
Вот уже оборвавшийся альт
не звучит под испачканным небом,
тем же самым...
А мокрый асфальт
в день уводит, в котором я не был.
У него есть сто тысяч причин,
чтоб меня методично, без спроса
вставить в строй деловитых мужчин.
Закадила во рту папироса,
застилая высокую даль,
где беспечно живут серафимы,
а небес посветлевшая сталь
очертила бескрылые спины,
уходящих в золу октября
в том краю, где без всякого края
расплескалась, сюжеты даря,
жизнь в преддверии ада и рая...
Ухожу по чуть-чуть… Насовсем.
Смотрит в лужи московская осень,
мир, себя поделивший на семь,
Бог, весь мир поделивший на восемь.
Как на паперть, в палитру зонтов
мне швыряются свыше подачки,
чтоб дополнить скрижали стихов
на почти что докуренной пачке.
Ухожу по худому холсту,
расточая себя на фрагменты –
на окурок, упавший в листву,
и на рифм параллельные ленты…
Чёткий ритм одиноких шагов…
Зыбкий сумрак… Берёзовый локон…
Яркой прозой над пеплом стихов
иероглиф желтеющих окон…