САРИНА
(цыганская сказка)
Едут полем, едут лесом
православные цыгане...
Дождь идет сплошной завесой.
И качаются кибитки
да скрипят, скрипят телеги.
Кони фыркают и тихо
плачут маленькие дети.
Вдалеке огни мелькнули
в мутных сумерках весенних,
как видения сквозь слезы
или – это показалось.
И вечерняя морока
окружила поволокой,
только песня,
только песня
одинокая слышна:
«Оборвались струны.
Догорел костер.
Вышел месяц юный
на степной простор.
Он идет и светит
сквозь туман и дым,
сквозь туман и ветер
светом молодым.
Некуда мне деться,
некуда идти.
Горестно на сердце,
холодно в груди.
Этот мир подлунный,
как чужой шатер...
Оборвались струны.
Догорел костер».
Едут лесом, едут полем
православные цыгане.
Заезжает табор длинный
поутру в село Ольхово.
Тихо движутся кибитки
К белой церкви Вознесенья.
Двери в избах распахнулись,
распахнулись в избах окна...
«Ой, смотри-смотри, цыгане!
Ой, смотри, – цыгане едут!»
Возле церкви Вознесенья
табор вдруг остановился
и цыгане в церковь вносят
гроб сосновый, гроб тяжелый;
померла жена Барона, –
Роза тихая завяла.
Шестеро детей на свете
оказались без присмотра.
Вот стоят они в сторонке –
сбились в кучу, как ягнята...
Схоронили у ограды
Розу бедную, цыганку.
На лугу у речки Сонной
на житье остановились.
На лугу пасутся кони.
Цыганята, как лягушки,
в воду с берега сигают.
Старики на солнцепеке,
то сидят и дремлют мирно,
то раскуривают трубки
угольками от кострища.
Жены медленно-степенно
ходят прямо, выгнув спины,
словно нехотя кидают
злые, острые словечки.
А девчонки все хохочут:
то сорвут цветочек синий,
то сорвут цветочек красный;
вроде бы, совсем не смотрят
на столпившихся парней.
Но красивей всех Сарина:
как красивы эти руки,
как красивы эти ноги!
(Как красиво остальное –
я уже не говорю...)
Парни стонут. Парни ловят
ее каждое движенье,
когда рядышком проходит,
обхватив тугие бедра
красным шелковым платком.
Приглядел Барон Сарину, –
приценился хитрым взглядом,
поразмыслил-покумекал
и решил: На ней женюсь!
Плачет бедная Сарина.
Плачут родственники горько
и весь табор всполошился:
– Это что ж это такое –
девку выдать старику!
А Барон людей не слышит
и усы седые крутит.
На губах усмешка злая,
а глаза горят-сверкают
желтоватыми огнями.
На цыганской горькой свадьбе
все идет не так, как надо.
Вроде, есть вино и мясо,
а веселья – кот наплакал.
А цыгане хмурят брови,
отворачивают лица,
а цыганки глухо стонут,
в кровь привкусывая губы.
Цыганята притулились,
смотрят черными глазами,
как встревоженные птицы.
Парни спьяну передрались:
за ножи хвататься стали.
Девки мечутся, кудахчут...
Только тихая гитара
песню-жалобу играет:
«Небо слезы роняет.
Время ближе к зиме.
Ветер листья гоняет
по остывшей земле...»
Вот ведут к шатру Сарину,
где Барон расположился
на пуховых на перинах
возлежит, как хан турецкий
в предвкушение насилья
над невинной красотой.
Смотрит в ужасе Сарина
на лицо его зверьево.
Вот сейчас ее коснется
волосатыми руками.
Тело жирное накроет
красоту ее девичью.
Всю сомнет и изувечит.
Будет хмыкать и смеяться.
И слюнявыми губами
станет груди ей ерошить...
Стонет в ужасе Сарина –
развернулась, что есть силы,
что есть силы побежала:
поскакала через табор
как степная кобылица,
опрокидывая яства,
перескакивая пьяных,
что хохочут, как дурные,
ее за ноги хватая.
На коня Барон садится:
скачет бешено за нею.
И на берег речки Сонной
вылетает распаленный.
У воды стоит Сарина,
залитая лунным светом:
холодеющие руки
на груди крестом сложила.
Лишь Барон ее коснулся,
тотчас в ужасе отпрянул:
превратилась в камень мертвый
красота ее земная.
Там, в лугах у речки Сонной
стонет каменная глыба.
Дети редко там играют,
редко там летают птицы
и цыгане что-то шепчут,
объезжая стороною.