Чада гнева

Сергей Всеволодович
                И поживе Ламехъ летъ сто осмьдесятъ осмь
                и роди сына,и нарече имя ему Ное, глаголя:
                сей упокоитъ насъ от делъ нашихъ
                и от печали рукъ нашихъ,
                и от земли, юже прокля Господь Богъ.
                Книга Бытия. 5. 28-29



                I


Из  века  в  век,  не  ведая  греха,
Пред  Богом  Ной  ходил,  и  жизнь  была
Светла,   от  непорочной  чистоты  его,
Он  знал  лишь  труд  и  больше  ничего.
Но  злой  народ  стал  сплетни  распускать,
Мол,  пять  веков  живёт,  а  знать,
Познать  законную  свою,
Всё  не  досуг,  и  видно  не  к  чему
Ему  законы  божие  блюсти,
Коль  сам  живёшь,  так  жизни  дай  расти.

Шушукались, косились  на  него,
А  он  не  слышал  их,  он  знал  одно.
Есть  Бог, есть  страх,  есть  грех.
И  человек  прожить  свой  должен  век,
Как   Бог   велит.
Но, если  Он   молчит,
То  жди,  надейся,  веруй  и  проси,
И  праведности  чашу  пронеси
Не  расплескав  по  младости  годов,
Иль  дряхлости  телес  своих  оков.

Вот   так  и  жил,  как  верил, день  за  днём.
Он  не  дымил,  и  не  горел  огнём,
Но  добротой  душевной  согревал
Отцовский  старый  дом,  и  всё  чего - то  ждал,
С  тоскою  порою  глядя  в  небеса,
И  чудились  ему  ещё  какие – то  слова,
То  в  шорохе  листвы,  то  в  шепоте  травы,
И  странные  ночами  были  сны…



                II


Он  спит,  но  всё  как  будто  наяву.
Один  на  голом  и  высоком  берегу
Стоит  он,  замерев  и  не  дыша,
А  на  него  летит  стеной  волна,
Сейчас  снесёт, сорвёт   с  лица  земли,
И  силы  нет,  и  с  места  не  сойти.
Он  словно  столб,  или  утёс,  гранит,
Волна  обрушилась, а  он  себе  стоит,
И  снова  ждёт  летящую  волну,
И  смотрит,  не  мигая  на  грозу.

Вдруг   молния разверзла  небеса,
И  грянул   гром, и  первые  слова
Как  град, внезапно  застучали  по  лицу:
– Я  человечий  род весь  истреблю,
И  скот  его,  и  птицу,  и  зверьё,
Исчезнуть  всё  с  земли  моей  должно…
Коль  позабыта  заповедь  Творца,
И  божью  суть,  сменила  суть  самца,
То  не  к  чему  плодить  и  дальше  грех,
Я  уничтожу  всё  и  всех…

И  буря  вновь, наотмашь  по  лицу,
Отвесила  пощёчину  ему,
Как  будто  в  нём  сосредоточье  зла,
Она  себе  внезапно  обрела.
Но  боли  не  было, а  было  лишь  одно
Непонимание,  за  что  его,  за  что?
Не  воровал,  не  разорял, не  врал,
Пред  богом  чист  ходил, он  это  знал…

Но  голос  прогремел,  торжественно  гудя,
– Чтоб  навсегда  запомнил  ты  слова,
И  людям  передал;  Я  жду  лишь  покаянья,
Ни  слов,  ни  слёз  не  надо  в  оправданье
Мне  приносить, довольно   Я  терпел,
Есть  даже  Богову  терпению  придел.
Виновны  все,  и  те,  кто  зло творил,
И  те,  кто  просто  полюбил
Совсем  не  ту,
Которая  положена  ему.
Глаз,  взятый  в  плен  обманом  красоты,
Не  видит  то,  что  доброе  –  внутри.
Ведь  даже  ты,  мой  честный  Ной,
Ходящий  праведно  всегда  передо  мной,
Не  устоял,  и  удовольствие  любя,
Позволил  то,  что  позволять  себе  нельзя.
Смешал  два  семени,  и  сыновья  твои,
Несут  в  себе  и  Каина  грехи.

Поторопился  ты,  боясь  худой  молвы,
Но  то,  что  сделано,  то  сделано,  увы.
Ты,  нужен  мне.  Ты  должен  в  малый  срок
Исполнить  всё,  на  что  даю  урок.
Сначала  рощу  вырастить  гофер,
Для  заготовки  дерева  в  размер,
Затем  освоить  в  совершенстве  ремесло,
Для  жизни  нужное,  и  не  одно,
А  уж  затем,  ты  выстроишь  ковчег
Согласно  плану,  чтоб  вместил  он  всех
Зверей  и  птиц,  что  я  попарно  приведу,
Через  сто  лет  к  порогу  твоему.


А  из  людей,  одна  твоя  семья
Взойдёт  на  борт.  Ты  сам,  жена  и  сыновья,
Да  жёны  их,  и  больше  никого
Я  не  хотел  бы  видеть,  и  ничто
Не  сможет  изменить  решение  Моё.
Что  суждено,  тому   и  быть  должно.

Шесть  дней  творенья   моего  сгубить  сумел
Отпавший,  когда  Я  почил  от  дел.
Чрез  человека   грех  посеян  на  земле.
Мой  выбор  сделан  ныне,  и  тебе
На  всё  про  всё,  шесть  дней  отведено.
А  в  день  седьмой   Я  закручу  веретено
Дня  Гнева  моего,  и  хляби  отворя,
Проклятие  земли  пусть  поглотят  моря.
Лишь  древу  святости  Ковчега  моего
Спасти  зачаток   жизни  суждено.
И  чтоб  не  перепутались  в  тебе  слова,
Запоминать  ты  будешь  всё  и  навсегда.
Мой  самый  исполнительный  слуга

И  шторм  затих  и  улеглась  волна.
И  сон  пропал,  в  поту  лицо,
Да  ощущение,  что  вдруг  ушло,
Исчезло  время  навсегда,  и  он  один
В  безмолвии  пустующих  равнин,
Напрасно  ждёт  неведомо  чего,
Пока  справляет  небо  торжество.
И  бледными  губами  шелестя,
Он  спор  затеял  свой,  но  про  себя.



                III


–Прости  Господь,  понять  я  не  могу,
Ты  сам  велел  и  людям  и  скоту,
Плодись.  Но  с  кем,  кому  и  как,
Ты  не  сказал,  и  вышло  так,
Что  каждый,  возжелав  себе  жену,
Вниманье  обращал  на  красоту,
И  лишь  затем  на  имя,  и  на  род.
Прости  Благой,  что  не  наоборот.

Тяжёлый  труд  нам  сушит  нашу плоть,
Мы  терпим,  ты  же  видишь  всё,  Господь.
От  тяжких  дум  нет  избавленья  и  во  сне,
Одно  лишь  утешение  в  жене
И  детях,  и  конечно  стариках,
За  благодарность,  что  таится  в  их глазах.
За  пониманье,  за  сочувствие,  за  всё
Что  ими  недосказано  ещё…

Когда  отец  мой,  Ламех,  стал  отцом,
Он  на  колени  пал  перед  Творцом
Благодаря  за  Утешенье,  божий  дар
Ниспосланный  тобою,  Адонай,
Для  облегчения  проклятья  над  землёй,
"Хожденьем  праведности  Ноя"  пред  тобой.
Он  так  сказал,  и  я  ходил  и  сторонился  жён
Пять  сотен  лет,  и  не  был  никогда  влюблён,
И  мыслей  грешных  до  себя  не  допускал,
Пока  мой  род  во  мне  не  возроптал.
И  я  послушно  взял  себе  жену,
Тувала – Каина  единокровную  сестру,
И  с  ней  прижил  себе  троих  парней,
Спасибо  Господи  тебе  за  сыновей.
Они  прекрасны,  спору  нет,  но  вдруг  беда,
Кровь  матери  взбурлит,  и  что  тогда,
А  из  наследниц  Сифа  ни  одна,
Меня  к  себе  никак  не  привлекла.

О, Мой  Господь,  прошу  тебя,  ответь,
Как  мне  отца  и  деда  не  жалеть,
И  братьев,  и  сестёр,  с  которыми  возрос,
Ответь,  прошу,  мне  на  один  всего  вопрос.
Коль  все  вокруг  обречены  на  смерть,
Как  мне  в  глаза  людей  теперь  смотреть.
Не  уж – то  нету,  больше  на  земле
Ещё  способных  послужить  тебе.
И  замолчал  в  тревоге  и  тоске
Ловя  дыханье  божье  в  тишине.

– Я  твой  Господь,   Я  не  даю  отчёт,
Что  жизни  не  достойно,  то  умрёт.
Вы  прах  иль  глина,  суть  одна,
Мной  слепленный  горшок,  и  только  Я
Решаю  быть  или  не  быть  вам  на  земле.
И  ты  не  можешь  осознать  ещё  вполне,
Что  смерть  не  так  страшна,
Как  во  грехе  увязшая  душа.
Ей  не  восстать,  она  уж  навсегда
Во  тьме  существовать  обречена.
Так  что  напрасно  скорбь  тебя  гнетёт.
Жизнь  не  окончится  и  возродится  Род,
Когда  смывая  человечий  грех  с  себя,
Омоется  в  слезах  моих  земля.

И  вновь  в  ночи  повисла  тишина,
И  уши  заложила  немота
Пульсируя  в  висках,
И  лишь  жена
Сопела  тихо,  как  всегда.
И  до  утра
Ной  не  смыкал  усталые  глаза,
Боясь  увидеть,  как  безумная  вода
Сплавляя  в  хлябь  моря  и  небеса
Поглотит  этот  мир,  и  не скорбя
Замрёт  осиротевшая,   прощёная  земля… 

 
                IV


Сто  лет  прошло  и  вот  Оно  пришло,
То  самое,  что  ждал  он  так  давно.

В  последний  раз  взгляд  брошен   внутрь  себя.
Уже  пять  лет,  как  нет  его  отца,
И  деда  нет  с  полгода,  что  ж,  пора.
Долги  оплачены  и  дверь  засмолена
Рукою  божию,  как  дуновеньем  сна.

И   мир  исчез,  и  хлынула  вода.
И  побежали  дни,  сливаясь  в  день  един,
Где  он  безвольный  раб  и  властелин
Зверья  и  птиц,  едящих,  гадящих,  воняющих  и злых.
А  за  стеной  безумный  вой  проклятий   всех  родных
В  бессилии  царапающих  дверь,
Последнюю  Надежду,  Цитадель,
От  божьего  суда…
Но  дверь  затворена,
И  то  была  не  Ноева  рука,
А  воля  свыше,  та,
Которая  одна  решает  всё,
И  превращает  жизнь  в  небытиё.

Он  рвался  к  ним,  но  что  поделать  мог
Надежды  будущей  насельник  и  залог,
Лишь  бородою  оттереть  у  глаз  края,
Ворчать  на  сыновей  и  про  себя,
Да  поспешить  к  ревущему  скоту,
Где  в  копоти  забот  опять   стереть  слезу,
И  самого  себя  забыть  под  птичий  грай,
Чтоб  вытравить  из  головы  НЕ ЗАБЫВАЙ!

Двенадцать  месяцев  без  отдыха  и  сна,
Не  покладая  рук  трудились  сыновья,
Черпая  силы  взглядом  у  отца,
Забывшего  жену,  детей,  себя,
В  служенье  чистому  и  грязному  зверью,
И  нёсшему  повинность  как  вину.

Где  он  при  этом  был,  никто  не  знал,
То  он  шатался,  то  внезапно  замирал,
И  снова  брёл,  как  проклятый  в  загон,
Но  никогда,   никто  не  слышал  его  стон,
А  из  всех  слов  остались  только  три;
Возьми,  подай  и  принеси.

Так  год  прошёл,  и  снизошёл  Господь
На  твердь,  освобождённую  от  вод,
И  разломал  печать, и  двери  отворил
И  Ноя  новый  путь  благословил…



                V


Как  горек  дым  горящего  скота,
Как  сладок  дым  благодаренья  для
Успокоенья,  удовлетворенья,
И  божьего  над  миром  снисхожденья.
Так  воня  вверх  стремилась  к  небесам,
А  вонь  ползла  отравою  к  носам,
Людей  застывших  молча  у  огня,
Где  едкий  дым  им  выедал  глаза.

Всех  ближе  Ной  стоял,  его  могучий  стан,
Как  прокопченный  и  замшелый  истукан,
Был  несгибаем  под  любой  победой  и  бедой,
Но  здесь  стояли  все  с  опущенной  главой.
И  только  на  руках,  наследный  юный  Хам
Тихонько  всхлипывал  по  временам.
Да  скот  мычал  в  сторонке  от  костра,
Где  догорали  близких  их  тела.

И  голос  был.  –  Отныне  навсегда
Не  будет  больше  проклята  земля
За  помышленья  человека  и  за  зло,
Рождённое  из  юности  его.
Воздастся  каждому,  но  по  делам,
А  милосердие,  одно  на всех  вам  дам.
И  как  залог,  знамения  завет,
Нер  Элохим  к  земле  протянет  свет,
И  семицветием  своим  напомнит  вам,
Что  надо  счёт  вести  своим  грехам.
Плодитесь,  размножайтесь,  наполняйте
Собою  этот  мир,  любите  и  прощайте,
Живите  по  закону  моему,
И  никого  из  вас  не  погублю.

Я  в  пищу  дам  вам  всякое  зверьё,
И  рыб  глубоководных,  и  ещё
Небесных  птиц  для  вас  не  жалко  Мне,
Но  помнить  вы  должны  всегда,  везде
Священна  кровь,  не  смейте  брать  её,
Не  то  сторицею  заплатите  за  всё,
А  тот,  кто  человечью  кровь  прольёт
От  человеческой  руки  пускай  умрёт.
Подобье  образа,  вы  в  жизни  так  слабы,
Что  хоть  законом  быть  должны  защищены.



                VI


Неделю  после  отсыпались  они,
За  это  время  гады,  твари,   все  ушли,
Пропали  птицы,  скрылись  в  небесах,
А  Ной  всё  глубже  утопал  в  тяжёлых  снах.
И  вновь  он  на  скале.  Безветрие,
Безмолвием  давит,  безвременье
Уже  не  торопит,  даёт  возможность
Осознать  текучесть,   монотонность
Бытия,  где  он,  его  семья   и  пустота,
Где  жизнь,  ушедшая   в  небытиё,  щедра
Была  друзьями   близкими,  роднёй,
Детишками  бегущими  гурьбой,
И  пеньем  девушек  по  вечерам  в  тиши,
Когда  спокойно  спать  ложились  старики.

Всё  было,  и  не  стало  ничего,
Что  день  за  днём  в  степенности  текло
Из  допотопной  жизни  на  земле,
И  оседало  серебром  на  голове.

Теперь  на  склонах  вздутые  тела,
Да  сладкий  запах  тлена  навсегда
Собою  пропитавший  волоса,
И  тошнотой  забитая  душа,
И  горечь,  что  скопилася  у  рта
В  избытке,  и  тоска,  безумная  тоска
Никчёмности  своей,  сжигает  изнутри.
Как  дальше  жить,  ведь  все  кто  был,  ушли…

И  тут  же  самому  себе;  – Молчи,  молчи,  молчи,
Кто  ты  такой,  чтоб  осуждать  Его  пути.
Господь  Велик  и  Благ,  Всевидящий  судья
Он  милосердье  явит  нам  всегда.
Но  божий  суд,  суд  божий,  а  не  наш,
И  то,  что  мы  живем,  быть  может  блажь
Его,  вот  выдох,  или  вдох,  и  нету  миража,
Нет  больше  никого,  и  вновь  чиста  земля.
Мы  ж  просто  призраки,  которые  должны
Марионетками  стать  будущей  игры.

Шесть  дней  Господь  не  отдыхая  всё творил,
А  в  день  седьмой,  когда  от  дел  почил
Увидел  сон,  в  котором  мы  живём,
Вот  Он   моргнёт  сейчас,  и  мы  умрём…



                VII


И  снова  голос  изнутри,  снаружи  ли
Шептал,  – Мой  добрый  Ной,  себя  зря  не  казни,
Раз  это  всё,  вся  эта  жизнь  по – твоему  игра,
Настолько  ль  для  тебя  она  теперь  важна?
А  если  не  игра,  не  сон,  и  сходишь  ты  с  ума
Пытаясь  осознать,  что  и  понять  нельзя?
Не  проще  ли  принять,   как  данность  для  себя,
Лишь  Господом  одним  земля  твоя  жива.


Не  ты  ль  твердил  сто  лет  своим  друзьям;
Не  поддавайтесь  низменным  страстям,
Бегите  прочь,  чурайтеся  греха…
И  кто  из  них  послушался  тебя?
Кто  рядом  стал,   и  кто  ударил  топором
По  дереву,   когда  ты  строил  Дом
Спасенья  на  земле,
И  предрекал  о  гибели  в  воде.
Никто!   Лишь  сыновья,
Хотя  не  верили,  но  слушались  тебя,
А  жёны  вас,  и  были  спасены
Простым,  покорным  послушанием  они
Для  жизни  новой,   жизни  без  греха,
В  которой  вы,  Адам  и  Хава  для  меня.

Я  с  вас  начну,  и  на  круги  своя
Вернётся  жизнь,  и  чистая  земля.
Но  зверь  лесной,  на  голос  не  придёт,
И  птица  на  руке  твоей   не  запоёт,
Покуда  чистота  твоей  души,
Не  обретёт   первоначальные   черты.
Сумеешь  ли  сподобить,  ты  себя,
Когда  душа  твоя  измучена,  больна,
И  прошлым  до  сих  пор  одним  живёт,
Не  думая  о  том,  что  её  ждёт
Мир неизведанный  и  с  ним  его  дары,
И  крики  радости  от  новой  детворы
Шумящей  во  дворе,  как  в  прошлые  года.
Всё  возвращается  на  круги  на  своя,
И  оживают  в  дебрях  разума  слова
Самокопанием  поднятые  со  дна.

Оставь  же  их,  забудь,  не  то  хандра
Лишит  тебя  и  воли,  и  добра,
И  вновь  взбунтует  Каина  слеза,
И  желчью  изойдут  сынов  сердца.
Ведь  в  каждом  грех  таится  до  поры
Подспудно   в  глубине  его  души
И  только  ждёт,  мгновенья  своего
Для  обретенья  вечного  Ничто.

Как  человек,  ты  чувствуешь  тщету
Всё  изменить,  что  сердцу  и  уму
Не  по  нутру.  Так  для  чего  скажи
Ты  медленно  сжигаешь  дни  во  лжи
Пустых  надежд  отчаянной  тоски
По  временам,  которые  ушли.
Ты  образ  и  подобие  моё,
Так  навсегда  оставь  своё  нытьё,
Живи,  да  жизни  помогай  расти,
И  счастьем  ты  наполнишь  дни  свои.
А  боль  уйдёт,  как вешняя  вода,
Когда  не  проходящая  лоза
Откроет  вновь  Адама  времена,
Подарит  миг  блаженства, и  себя
Вернёшь  ты  наконец  наверняка.
Ты  снова  ощутишь, что  жизнь  светла,
И  жарче  будет  пламень  очага.
Добрей  глаза  родных  твоих  детей
И добрый ангел станет у дверей
Но  не  снаружи,  а  внутри  тебя,
И  обретет,   вкусив  твоя     душа
Часть  истины,  взращённой  на  любви
Вам  данной,  но потерянной  земли.

Но помнить  надо  –  мера,  как  и  вера,
Всегда  разумной  быть  должна  для  тела.
Не  - то  себя  забудешь,   и  беда
В  твой  дом  войдёт,  не  ведая  стыда,
Хозяйкой  наглою,  порочной  и  тупой,
И  обречённо  станет   за  спиной…



                VIII


Бывает  божий  дар,  как  дар  тепла  и  света,
И  в  слякотный  туман  ворвётся  снова    лето               
Бывает  дар,  надежды  и  мечты,
И  видишь  вновь  знакомые  черты.
Но  память  –  дар,  воистину   страшна,
Забвенья  нет,  и  ничего  забыть  нельзя.

И  каждый  раз,  когда  смыкаются  глаза,
Не  сон  спешит  к  нему,  а  старые  друзья
Из  прошлого  приходят  и  молчат.
А  глаз  набат  звенит,  – Ты  виноват,
Ты  мог  спасти,  ты  должен  был
Спасти,  хотя  б  детей,  но  ты  уплыл
Спеша,  прислужником  зверей,
Проклятием  здесь  гибнущих  людей,   
Навечно  уходящих  в  темноту,               
Чтоб  в  сердце  обрести  своём  тоску.

И  тяжкий  караул  его  сводил  с  ума,
Но  таяли  в  ночи  безумные  глаза,
Когда  в  тиши  прохлады  шла  заря,
Неся  провал  без  памяти  и  сна,
Как   высший  дар измученной  душе,
Оставшейся  с  собой  наедине.
То  был  залог  божественной  любви
И  время   абсолютной  тишины
Когда  Господь  велел   земле  –  замри,
Чтоб  в  новый  день  очищенной  войти.

Дни  в  месяцы  торопятся,  шурша
В  года,  перетекают  не  спеша
И  с  каждым  годом  разрастается  семья,
И  больше  в  гурт  сгоняется  скота,
И  шире,  плодоноснее  поля,
И  сладостнее  плод  дарит  лоза.
Но  память  с  каждым  годом  только  злей,
И  засыпать  мучительно  больней,
И  ожидать  провала  в  пустоту,
Но  мёртвые  стучатся  вновь  к  нему.
И  почему  то  в  полную  луну
Особенно  ему  невмоготу.

Вот  снова  дверь  его  отворена,
Но  разве,  то  спасённая  земля?
Повсюду  трупы,  трупы,  трупы
И  вонь,   гниющей  плоти  груды.
И  хочется  бежать,  но  вот  куда,
Вода  ушла,   и  жизнь  его  ушла.
Остались  сны   и  мёртвая  глава
Адама,  что  лежала  у  стола
В  заветном  ковчежце,  и  только  с  ней
Он  вёл  беседы  о  судьбе  своей.

–  Молчишь  Адам,  а  это  я,  твой  Ной,
Давай  с  тобой  ещё   пропустим  по  одной,
Я  знал,  что  будет  так   и  даже  ждал,
Но  братьев  и  сестёр  с  собой  не  взял.
Чужие  трупы  хоронить  пришлось,
А  близких,   мне  найти  не  довелось.
Кого  за  это,  мне  скажи  винить,
И  что  тут  остаётся,  только  пить.
Давай  ещё  накатим  по  одной
За  тех,  кого  здесь  нет,  кто  не  со  мной,
Кто  может  был,  достойнее  меня,
Но  свыше  не  заладилась  судьба.

Я   не   ропщу,  пойми   меня  Адам
Господь  сказал,  Я  каждому  воздам.
И  Он  воздал,  что  жутко  до  сих  пор,
Но  не  о  том  веду  я  разговор.
Пойми,  не  верю  я,  что  на   земле
Достойней  не  нашлось  меня  вполне.
Неужто,  ради  этого  скота
Мне  свыше  жизнь  дарована  была.
Но  это  ведь  не  жизнь,  а  срам  один.
Одежду  прочь,  смотри  я  без  личин.
Пусть  видит  Он,  какой  я  в  естестве,
А  там  в  мехах,  осталося  на  дне?
Давай  ещё,  налью  беды  своей.
Вот  у  меня   есть  трое  сыновей.
И  кто  из  них  подгнившее  зерно
От  слова,  что  неправедно  было.

О  боже, как   же  всё  переплелось,
И  где  проходит  мирозданья  ось
Мне  не  понять, а  истина  одна.
И  снова  подливает   он  вина…


                IX


Похмелья  муть  и  голова  гудит,
А  старший  сын  о  чём - то  всё  твердит;
Что  голый,  что  лежал,  что  Хам  сказал…
И  речь  о  чём,  не  сразу  осознал.
Но  сердцем  чуя  новую  беду
С  тоскою взгляд  он  обронил  во  тьму
Прошедшей  ночи  памяти  своей,
И  приказал  позвать  всех  сыновей.

– Сыны  мои,  вас  трое  у  меня,
Вы  пот  и  кровь,  вы  радость  и  слеза
Из  глаз  моих  истёкшая,  когда
Я  к  небу  поднимал  своё  дитя,
И  возглашал  Предвечному  хвалу
За  радость  жизни,  и  за  доброту.
Так  славя  Бога,  с  гордой  головой
По  жизни  шёл  и  вёл  вас  за  собой.

Я  помню  ваши  первые  шаги,
И  первые  признания  вины
За  прегрешенья  мелкие  свои,
Не  знавшие  жестокости  души.
Я  ль  не  любил,  не  холил,  не  дарил,
По  жизни  ничему  вас  не  учил,
Не  помогал  с  колен  подняться  вновь,
Не  оттирал  с  ладоней  ваших  кровь.

А  сколько раз  плечом  к  плечу  в  ночи,
Мы  слушали  как  ухали  сычи,
И  не  боясь,  что  вынырнет  из  мглы,
Вы  жалися  ко  мне  мои  сыны.
А  разве  в  торжестве  большой  беды
И  в  окруженье  бешенной  воды,
Мы  не  делили  с  вами  жизнь  одну
И  обретали  новую  судьбу?

Нас  всех  тогда  Господь  благословил,
И  не  хватает  слов  теперь  и  сил
Принять,  понять  иль  даже  объяснить,
Как  мне  на  свете  этом  дальше  жить,
Когда  единокровное  дитя,
Забыв  себя,  порочит  честь  отца
И  возомнив,  что  будто  он  судья,
Вершит  свой  приговор  полушутя.

Мы  были  с  вами  столько  лет  одно,
Делили  вместе  боль  и  торжество
И  вот  теперь  на  горе  и  беду
Я  должен  проклинать  свою  родню.

Один из  вас,  но  он   один  из  Вас,
Моих  сынов,  стоящих  здесь  сейчас,
Смеялся,  торжествуя  надо  мной,
Своим  отцом  с  седою  головой.
Беспамятный,  без  совести,  стыда,
Он  горькая  обида  для  меня,
Укор  за  то,  что  помня  в  жизни  всё,
Я  не  могу  перечеркнуть  легко
Ту  боль   проклятья  рода  моего,
Дарованную  мне  за  избранность  Его,
Когда  весь  мир  тонул  в  огне  любви,
А  я  не  мог,  не  мог  их  всех  спасти.

Я  навсегда  у  прошлого  в  плену.
Хочу  того  иль  вовсе  не  хочу,
Но  я  несу  в  себе  свою  вину, 
И  жизнью  всей  за  всё  теперь  плачу.
Я  делал  так,  как  мне  Господь  велел.
Но  каждому  дарован  свой  удел.
И  доживать  за  тех,  кто  не  дожил,
Кого  Благой  лишил  своих  могил
Мне  суждено  остатком  дней  моих,
Раз  не  могу  избыть  видений  злых.

Тебе   ж   мой  сын,  я  ныне  не судья,
Раз  сам  Господь  благословил  тебя.
Он   путь  определил  дальнейший  твой,
И  договор  скрепил  душой   живой.
Ты  будешь  жить,  не  ведая   стыда,
Но  Ханаана  ждёт  судьба  раба.

Твой  первенец,  последыш   станет  твой
И  наградит  наследников  глухой,
Завистливой  кичливостью  твоей,
Он  будет  горем  и  проклятием  мужей.
Его  братья  познают  власть  и  всласть
Но  час  придет  и  им  придётся  пасть
Пред  сыновьями  двух  других  сынов,
Наследников  не  предавших родов.

А  ты  всё  так  же  будешь  жить  легко,
Но  вызреет  проклятие   моё
В  единый  вопль;  –  Ты  предал  нас  слепец.
И  вот  тогда  быть  может,  наконец
Твой  мозг  изголодавшийся  поймёт,
Отец  за  сына  боль  всю  жизнь  несёт.
Гордыня  зла  и  не  ищи  добра
Пороча  имя  доброе  отца.

Ты  высмеять  хотел  в  тот  день  меня,
Но  символ  непотребства  и  скота
Ты  сам,  и  за  твои  порочные  слова
Сынов  чернеют  лица  от  стыда.
Так  навсегда  их  смуглые  тела
Запечатлят  в  себе  черты  Раба,
И  не  одна  на  этом  свете  мать,
Не  станет  сына  Хамом  называть.



Мы  в  этом  мире  все  не  без  греха,
Но  грани  есть,  что  перейти  нельзя.
Ты  не  один,  мы  все  твоя  семья
А  корни  подрывает  лишь  свинья
Так  древо  узнаётся  по  плодам
И  воля  свыше  явит;  – Аз  воздам!
И  за  отцов   ответят  сыновья
Да  будет  так,  пока  стоит  земля.


                КОНЕЦ   3 части.

"И вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим, в которых вы некогда жили,
по обычаю мира сего, по воле князя, господствующего в воздухе, духа,
действующего ныне в сынах противления, между которыми и мы все жили некогда
по нашим плотским похотям, исполняя желания плоти и помыслов, и были
по природе чадами гнева, как и прочие".
Свт. Иоанн Златоуст Ст. 1-3.

                2012г.