РАСПЯТАЯ ДЕРЕВНЯ Сергей Соколов
(поэма 1 - вариант)
Посвящаю своим землякам,
пострадавшим в годы коллективизации.
ПРОЛОГ
«…И ныне, и присно…» - басисто
со всеми я в церкви пою.
Легко на душе и лучисто,
Как будто на крыльях парю
Я голубем в ангельской тверди.
Земному, мне радостно знать,
Что после болезней и смерти
Я в Божью войду благодать,
И в жизни грядущего века
Не будет грехов и конца.
Как радостно мне, человеку,
Узнать себя сыном Творца!
Собрался народ у амвона.
Выносят Дары.
Хор затих.
На стенах - иконы, иконы…
Я странную вижу средь них:
Написан не лик человека,
А сотни написано лиц -
Святые двадцатого века –
На фоне кровавых зарниц.
Угодники Божьи!
За веру
Одних расстреляли в тюрьме,
Другие погибли в карьерах,
На приисках на Колыме…
Под гулкими сводами храма
От фрески, где ангел летит,
Вдруг чудится голос мне…
Мама
Сердечно со мной говорит:
« Ты с дедом давно ищешь встречи,
И вот ваши судьбы сошлись.
Поставь перед образом свечи
И низко Святым поклонись.
Не в лике, а в духе незримо
В иконе присутствует дед.
Ивана,
Полины,
Максима
Здесь тоже духовный есть след.
Заветы Христа не предали!
Они – страстотерпцы теперь!
Земные, в небесной ли дали –
У Бога все живы.
Поверь!..
По совести жили и честно
В беде «крест свой взяли» земной.
Теперь они в Царстве Небесном!
Живи как они, мой родной…»
Волнением сердце объято,
Готов к покаянию дух.
«Прости меня, дедушка святый,
за то, что так долго был глух
к изломанным судьбам мужицким –
своей не считал я беду,
Молился вождям большевистским,
В антихриста верил звезду!
Видать, потому и отмечен
мой жизненный путь пустотой».
Мне треском ответили свечи,
прощенья обдав теплотой.
Я, грешный, услышан под сводом,
Свидание с дедом сбылось!
И снова минувшие годы
Я вижу сквозь радугу слёз…
1 ГЛАВА
Лет двадцать назад это было.
Студент, я на Иве* гостил.
Забор городил и страпилы
Над погребом ставил,
возил
Душистое сено в омёты,
Ученья забыв кутерьму.
И в радость была мне работа
Крестьянская в отчем дому.
В то время по сёлам окрестным
Нелепые слухи ползли,
Мол, город в лесу неизвестный
У Потьмы мальчишки нашли.
Болота, леса, буераки
Кольцом обложили тот град,
Домов не видать, лишь бараки
Замшелые тянутся в ряд.
Осинки с берёзками кучкой
На кровлях барачных взошли,
И ржавые кудри колючки
Повсюду торчат из земли.
От ветра болтаются двери,
Визгливо с надрывом поют.
И птицы, и дикие звери
Оттуда со страха бегут.
Охранные вышки в разрухе
Подгнили и сгорбились вниз.
Прослышав об этом, старухи
Украдкой в тот лес поплелись.
И мать, как такое узнала,
В мордву на рассвете ушла.
Три дня она там пропадала,
Домашние бросив дела.
Вернулась.
Глаза застилала
Ей скорби глубокой слеза…
И что за нужда заставляла
Родную тащиться туда?
Чем дорог ей край тот болотный
С деревней чужой Темники,
Что где-то по близости с Потьмой
Ночами роит огоньки?
Родители ночью шептались.
И маму отец утешал.
Слова их событий касались –
Про то ничего я не знал –
Тревожных, зловещих и страшных,
Утопших во времени ил.
Захваченный тайной домашних,
Я маму о Потьме спросил.
Подумал: « Она богомольна,
Расскажет о силе святой –
Как вздумал свалить колокольню
В Пичурах* парторг молодой,
Да лопались тросы, и гнулась
Зацепа серьга… Чудеса!»
Но мать прошептала, волнуясь:
« Тюрьма там большая в лесах.
Я в Потьму ходила.
Хотела
Могилку отца отыскать –
Хоть прах бы его, уж не тело,
Родимой землице придать…
Я думала, что там бараки –
По слухам - пустыми стоят.
Нет,
Брешут всё так же собаки
И вышки с охраной торчат.
Начальник пытал меня строгий,
Мол, с умыслом в лагерь пришла.
Какой там могилка – я ноги
От зоны едва унесла.
Мы с мамкой и раньше ходили
В ту глушь твово деда искать».
- За что же его посадили?
«Что б всех остальных запугать.
Да он ли один – пострадали
Максим,
Пелагея,
Иван…
Нас эдык в колхоз загоняли –
Накинули страха аркан.
Послушай, как было, ведь в книжке
Всей боли не скажет ни кто.
Я ж знаю, и не понаслышке,
Как дед твой погиб и за что,
Как добрых людей погубили
На Иве у нас подлецы.
Нет.
В сердце ещё не зажили
«Колхозного рая» рубцы.
Давно я тебе собиралась
Сказать про колхозный уклад.
Ты веришь, что жизнь наша – радость?
Не верь им, антихристам – ад!
***
В начале тридцатых упорно
Слушок по деревням пополз,
Что будут сгонять нас, и скоро,
Как в стадо, в какой-то колхоз,
Что станет скотина и птица
всеобщей - и ток и гумно,
А люди – усердно трудиться
На общих полях,
Что клеймо
Партийцы * на лоб присобачат,
И баб постригут под горшок…
Я помню, как батя судачил:
« Неясно. Какой в этом прок –
хозяйства ровнять поголовно?
Не будет труда – канитель!
Никто не пойдет полюбовно
От собственных пашен в артель».
***
Зимой на Николу примчался
На Иву партийцев отряд.
В ремнях и кожанках начальство –
И все про колхоз говорят.
Народ на собранье сгуртили
В избе – духотища и гуд.
Они на столе расстелили
Материи красный лоскут.
Вот вышел один полномочный,
Махнул кулаком и понёс,
Мол, нужно хозяйствам – и срочно,
До пахоты – слиться в колхоз;
Что хлеб не родится обильным,
Где пашут убогой сохой,
Лишь только за трактором сильным
Придёт урожай золотой!
Слова его жалили нервы –
Ведь каждому дорог свой двор.
Подал заявление первым
Никита – орлятник* и вор.
За ним – его друг, выпивоха,
По прозвищу Леший, потом
Примазался к шайке Тимоха,
Ленивец, бедняк бедняком.
Ещё пять дворов написали
Заявки.
Другие молчат!
Из первых артельцев создали
Актив на селе и отряд *.
Безбожным, им дали наганы –
разбойные ладить дела.
И эти отрёпки, буяны
Хозявами стали села.
Сначала начальник нестрого
С людьми обходился, добром…
Но мы же уперлись, как рогом:
« Хоть режь, а в артель не пойдём!
Зачем, если вдоволь землицы,
Корова и конь на дворе,
У деток румяные лица,
И церковь стоит на горе?»
***
На третьем собрании злющий
Начальник кричал на народ:
« В лепёшку крестьян мы расплющим –
всех тех, кто в артель не зайдёт!
Пишитесь, глупцы, добровольно,
Ведь палкой загоним в колхоз!»
Мы ж только на звон колокольный
Крестились…
И вот началось!
Сначала громили богатых,
Тащили добро всё подряд –
Телеги, плуги и лопаты,
Коров, лошадей и ягнят,
И женскую нашу отраду –
Подойники, прялки, горшки,
А с девок срывали наряду –
Серёжки, шубейки, платки…
Разбой учинили амбарный –
Зерно под метёлку смели.
Таким оказался коварным
Актив, а ведь люди-т свои…
Знакомые, сельские, наши,
К причастью ходили…
И вдруг –
Отнять у ребёночка кашу,
Молочник * из маленьких рук!
Ни совести нету, ни страха!
Не сердце, а логово змей!
В ночных выселяли рубахах
И баб, и старух, и детей.
Народ отправляли обозом,
За ними солдаты верхом.
Проклятья, рыдания, слёзы
И стоны неслись над селом,
Аж кони дрожали пугливо.
На выселки в тундру везли.
Никто не вернулся на Иву,
Знать, смёртушку все там нашли…
И чем ведь купили активцев –
Науськали грабить других.
И нехристи эти, ленивцы
Сельчан изводили своих.
***
Жаль Ваньку! Мне кум он…
Поднялся
От сошки – работал, как вол.
Над нищим активом смеялся
И правдой глаза им колол:
« Вы лежни, и с вами не стану
Я общую пашню пахать,
Ведь ваша работа - стаканы
С утра по селу собирать *.
Нашли дурака! Я уж лучше
Один своё поле вспашу…»
Никита от зависти злющий
Грозился: « Постой, посажу!
Придёт наше время – и с гадом
Кулацким покончим в момент!
Тебя нам в коммуну не надо,
Ты вредный для нас элемент…»
Наскакивал драться на кума,
Махал кулаками у глаз.
Иван же твердил: « А в коммуне
Распухнешь от голода враз
С такими, как ты! Эх, Никитка,
Стыдоба – свой хлеб не убрал!
Все в поле горбатились прытко,
А ты самогон попивал».
Тревожные дни наступили!
Наделы * отняли в КРЕСТКОМ *.
Ивана тогда объявили –
Никита помог – кулаком.
На зависть отрёпкам стояла,
Как лебедь, у кума изба,
На ставнях и кровле играла
Узорами вязь и резьба.
Как волки активцы напали
Чуть свет на Иванов кордон.
Скотину от яслей угнали
В колхозный голодный загон.
С Ивановых доченек милых
Никит зипунишки стащил,
Отец увидал и за вилы
Схватился, и в гаду пустил.
Но руки отцу заломили.
В совет отвели и в чулан
Его под замок посадили.
Как жаль, что промазал Иван!
Соседи на крик прибежали.
Сочувствие, ужас в глазах.
Девчонки закутались в шали,
И валенки есть на ногах.
А мать их, кума-то Матрёнка,
Стоит босиком на снегу,
Сынишка в одной рубашонке
К ней жмётся, кричит:
- Не могу!
Я зябну, мне холодно, мама!
Домой уведи, там тепло…
Солдаты крушат в избе рамы,
Посуда звенит и стекло.
Горбато трясется от страха
С иконой, прижатой к себе,
Мать Вани,
В посконной рубахе,
как призрак, стоит на тропе.
А рядом военный отважный.
Он образ из рук вырывал,
Чтоб бросить в костёр
и так страшно
К виску ей наган приставлял.
И матом орал на босую:
- По-доброму, дура, прошу,
Дай доску свою расписную,
Не то, щас башку размозжу!
Старушка ж, как будто клещами,
К груди прижимала киот.
Она, заливаясь слезами,
Кричала:
- Июда, Искариот!
Умру, но не брошу святую!
Будь проклят, предатель креста!
Мне счастье – в минуту лихую
Со всеми страдать за Христа…
Не стрельнул начальник крикливый,
Смутился проклятий, остыл,
Лишь сплюнул в сердцах торопливо
И грабить в амбар поспешил.
Когда опьянялись делёжкой
Активцы добра по рукам,
Свою отдала я одёжку
Старушке, куме и детям.
Всю семью угнали куда-то,
Не слуху, не духу с тех пор.
А дом их большой и богатый
Свезли на общественный двор.
Потом в сельсовете конюшню
Из брёвен тех сделали, вот…
Пропали, не за понюшку…
Жаль Ваньку и весь его род!
***
У нас лошадей отобрали.
Осталось земли – огород.
Мы только картошку сажали.
Предчувствовал горе народ.
В колхозе ж прошла посевная,
Засеяли – тьфу, напоказ,
Землица лежала пустая,
Росла лебеда там для нас…
В июле без всякой повестки
Из всех неколхозных дворов,
Видать, за упрямство, в отместку,
Активцы угнали коров.
Пестравку свою вспоминаю:
За стадом с ведёрком спешу,
Доиться ей надо, я знаю,
Горит молоко-то…
Прошу
Никиту, чтоб только позволил
Её подоить…
Не даёт.
Пестравка же смотрит на волю
И, чуя хозяйку, ревёт…
Нагнали бурёнушек тыщи
К райцентру, в овраг.
Без кормов
Скотина подохла.
Вонища
Мутила район до снегов.
А осенью снова нападки
Пошли на село –
Уж зерно
Гребли у людей без оглядки,
Стучали нарочно об дно
Сусека, мол, слышите – пусто,
Упрямцы, у вас в закромах,
Гложите, как зайцы, капусту
Теперь, вот, без хлеба во щах.
Село надрывалось от крика.
Где вопль – туда грабить пришёл
Проклятый актив.
Они пику *
Втыкали то в крышу, то в пол –
Искали добычу.
Не очень
И спрячешь-то хлебец!
Была
Статья, называлась « за порчу…» -
Пять лет лагерей, все дела…
Дошло до того: уж картошку
Из погреба уволокли!
Спасибо берёзам – серёжки
Сушили, толкли и пекли
Мы хлеб из древесной мучицы,
Не вломишь без хлёбова в рот!
Оскулились, сморщились лица,
Но всё ж не сломился народ,
Как будто бы чуял колодный
На волюшке- воле замок.
Упрямый,
Угрюмый,
Голодный
Надеялся: милует Бог…
***
Зимой началась голодовка,
и гроб обошёл редкий дом!
Детей без кормильцы-коровки
Болезни валили валом.
Я помню, сынишка соседа
Наелся лузги * просяной.
Он думал, что зёрнышки это –
Вот, глупый мальчишка, какой…
Проход ему так закрепило,
Что сил не хватало пробить.
Втыкали сердешному мыло,
Давали рассолу попить –
Никак…
Посинел в диком рёве,
Кричал: « Помираю!».
Потом
Уж мать ковыряла до крови
Ту пробку кочедыком *.
***
Судебные грянули «тройки»:
Не хочешь в колхоз – в лагеря!
Днём судят, а ночью – попойки!
Не власть, а орава зверья!
И дрогнули люди…
Истошно
Колхоз проклиная, пошли
С заявкой в артель.
Ведь нарочно
До смерти селян довели!
Такое творилось на свете…
А дед твой за правду пропал.
Он писарем стал при совете,
Дела активистские знал.
Услышит – кого на собрании
Наметил актив разорять,
Так он этим людям заранее
Спешил обо всём рассказать.
И справку с печатью совета
Давал, чтобы ноги унёс
Несчастный.
Но это заметил
Никит, лихоимец - донёс.
Я помню, как в синих шинелях
Солдаты к нам в избу вошли.
Отца растолкали в постели
И к бричке своей повели.
Я помню, как шёл он устало –
Онуча * по полу везлась,
Как главному в ноги упала
Мать старая в жидкую грязь.
« Сыночки, на ладан мы дышим, -
молила, - за что нас в острог…»
военный, как будто не слышал,
довольный, цигарку зажёг.
На нём, я видала, весомо
Тянула ремень кобура.
Отъехала бричка от дома,
Мы выли всю ночь до утра.
Назвали отца «враг народа»,
Родимого били, молчал…
Суд дал ему двадцать три года.
На зону он в Потьму попал.
Не вынес работ, бедолага,
Замёрз с топором у хлыста *.
Его закопали в овраге
Без надписи и без креста…
Всё это мне Фёдор поведал,
У нас его кличут «Федал».
Он срок отбывал с твоим дедом,
И наших там многих видал.
Пять лет оттрубил по доносу
Мужик – лишь за то, что мешок
Зарыл от разбойников с просом.
Никита нашёл и – упёк!
Прошло много лет. На погосте
Нашёл свой последний покой
Никита – главарь. Его кости
Гниют под бесовской звездой.
Сельчане его проклинают
И памятник мажут дерьмом.
Отца ж моего вспоминают
Спасённые люди добром.
И речи его повторяя,
Роняют слезу старики:
« Бегите из волчьего рая!
Храни вас, Господь, мужики!
Бегите на стройку в столицу,
Там легче себя утаить.
Вот, справка… Она пригодиться,
чтоб паспорт по ней получить…»
Такое творилось на свете.
За доброе сердце пропал…
Он писарем стал при совете,
Людей из беды выручал.
***
А мать Пелагея?
Гороху
Ведёрко из риги взяла,
Тогда, ведь, питались мы плохо,
Но гнида нашлась – донесла!
Стоял на ногах уже прочно
Колхоз-то…
Зачем лютовать?
Но влезло в башку полномочным
Село от врагов избавлять.
Пожар полыхнёт ли случайно,
Иль волк нападёт на коров,
А им уж мерещится тайный,
Вредительский сговор врагов,
Как будто мы раньше не знали
Пожаров и серую тать.
В районе, видать, приказали
Им план по врагам выполнять.
Как с цепи активцы срывались,
Носились вдоль улиц и меж,
За слово ко всем придирались,
Смотрели, что носишь и ешь…
Мы стали молчать, как немушки *.
Надели рваньё напоказ,
И хлебы пекли из гнилушки –
Мол, бедных, не трогайте нас.
Не жизнь – представление света!
Врагом становились за так –
К примеру, подтёрся газетой,
Дознались – и ты уже враг.
А Полька – с горохом!
Судили
Её показательно, чтоб
Мы впредь стороной обходили
Какой-нибудь бросовый сноп.
Мы в школу набились так плотно,
Что в лампе огонь угасал.
Судья красномордый и потный
Дознание вёл и кричал:
« Горох – отговорка!
Известно –
Ты шла, чтобы ригу спалить!
Ты бандой подослана местной!
Ты будешь про них говорить?
Скажи, под колхоз кто тут роет?
Максим, может быть, ведь кулак
Вчерашний?
Скажи – и закроем
Мы дело, едрит твою так!»
Крестилась бледнющая Полька,
Не ведала в чём же вина.
Сказала, родимая, только:
« Одна я, ей Богу, одна…
Детишки, их трое, схудали,
Хотела горошком кормить,
Авансу- то * мало нам дали,
До нови никак не дожить…
Взяла-то своё ж!»
Напоследок,
Когда объявили шесть лет,
Она закричала: « Вы деток
Моих пожалейте!
Совет…
Побойтесь греха перед Богом –
С детьми разлучаете мать!»
Никита окрысился строго:
« Не надо про банду молчать!
Сказала б Максим аль, вон, Гришка –
Нам надо найти главаря, -
Тебя б отпустили к детишкам,
Но ты предпочла лагеря!»
Ответила Поля: « Как вора
Судите меня, а на тех,
Невинных, не дам оговора,
Ведь Бог не простит такой грех…»
Из тамбура, слышалось слабо,
Максим завязал разговор:
« Эх, вы, постыдились бы – бабу
Забили и рады… Позор!
Какой она враг, если Стёпка,
Мужик её, в красных служил
И где-то в Китае на сопках
Головушку честно сложил…»
Он, совестью Божьей задетый,
Издёвок не снёс и посмел
Вступиться.
Потом он за это,
Как Полька, в тюрьму загремел.
***
Погибла…
детей её вшивых
в приют увезли по зиме.
И если теперь они вживе,
То в зрелом должны быть уме.
И помнят ли матерь родную,
Как жили в родимой избе…
Неужто напраслину злую
Про матерь носили в себе!
Запало мне в разум под старость:
Её сыновей разыскать
И всё, что с их матерью сталось,
Как есть на духу, рассказать.
Сказать: « Заждалась возвращенья
К душе материнской любовь…»
Видать, это просит отмщенья
Невинная Полина кровь!
Всё видит Господь Милосердный
В сетях оговоров и смут –
Отменится суд их неверный,
Начнётся Всевышнего суд!
***
Вот всё, что я знаю о Потьме.
Тюрьма там, в мордовских лесах.
Бараков в ней многие сотни –
Беда заключённым,
Нам – страх.
А если случиться проехать
Мне мимо тех проклятых мест,
То вижу, как траурной вехой
Маячит на Потьмою крест,
И плаха встаёт над Мордвою,
Над всеми над нами встаёт!
Видать, за безбожье бедою
Наказан наш русский народ…
Отца дорогого могила
Бесследно исчезла в лесах,
Ищу я её, чтобы милой
Землице придать его прах -
Той самой, которую потом
В крестьянских трудах поливал,
Где жил
И любил,
И работал,
И нехристей этих не ждал…
Пришли!
И войну объявили –
Крестьян изводили дотла.
Нет!
Неруси это творили,
В них дьявола воля вошла.
***
Мы молча терпели, ведь горе
Примеришь к себе – и молчок:
С финагентом важным не споришь,
Заём * выкупаешь, и в срок!
А поставки *!
Прямо заели –
То мясо,
То масло,
То шерсть…
В хлеву, в огороде корпели,
Чтоб сдать продуктишки,
А есть
Самим порой нечего…
Мяли
Зубами чеснок от цинги,
А детки от голода вяли,
Как в холод лютой мотыльки.
Но это ж не всё – пригибали
До земи налогов пуды!
А выплатить нечем – писали
Лишь «палочку» * нам за труды.
Спасала кормильца - коровка,
От масла копеечка шла.
Работать «на торф» по вербовке
Народ уезжал из села.
Нуждаясь, платили налоги!
Но мало им просто добра –
Людей отлучали от Бога,
Учили горланить «ура».
Чтоб в сердце народном померкли
Лампады и лики святых,
Они от нас заперли церковь
И с маковок сняли кресты.
Мешали, знать, дьяволам красным
Христос в нашем сердце и храм!
Они языком своим праздным
Всё врали измученным нам.
Бывало, напьются и спьяну
Болтают:
« Вот, жизнь! Хороша…
а вы, трудовые крестьяне,
кормильцы, народа душа…»
сулили, мол, скоро наступит
не жизнь, а малина – терпи,
что партия нас не забудет,
лишь верность ей делом крепи.
На самом же деле смотрели
на нас как на тягловый скот.
Они за поставки радели,
А как, вот, колхозник живёт –
Об этом никто и не думал,
Считали, что мёд трудодни *
И ждали от нас этой думы,
Как будто все люди – они.
Без нас намечали что сеять,
В какую запрячь нас дугу,
Где веялку ставить, как веять
Упревшую рожь на току.
Решали, какой нам едою
Полезней живот набивать:
Лепёшку ль жевать с лебедою
Иль громко с гороха трещать…
А мы притворялись, мол, верим!
В душе - проклинали всегда!
И жили – как будто за дверью
Тебя поджидала беда.
Казалось, что слушают мысли
Они под твоим черепком,
Что разом нагрянут,
Зачислят
Тебя, как и Полю, врагом!
За что их любить, коли силы
Тянули из нас за кроху!
А старость пришла – получили
Кто горб,
а я грыжу в паху.
Послушай, как булькает, щемит,
Особенно, если под дождь…
Как вспомню колхозное бремя,
Так в сердце колотится дрожь!
В войну на себе мы пахали –
Кровавились плечи в рубцах.
Не хрупнули мы, отстояли
Победу на хлебных полях.
Во, бабы – как лошади были!
Но как нас отметили?
Срам!
От нас отмахнулись,
Забыли…
Назначили пенсию нам
Двенадцать рублей! *
Даже стыдно
Подачку несчастную брать.
Но всё ж не за деньги обидно:
За скот нас не надо считать!
Мы жили и знали – Христовы
Мы дети.
И Он нас хранит!
За Божие дело готовы
Мы на смерть стоять, как гранит.
Душой пребывали в молитве,
Умели ковать и молоть,
И верой в беде были слиты,
И с нищим делили ломоть.
И даже в бесправии были
Счастливыми мы до конца –
Как дети, всем сердцем любили
Небесного Бога - Отца!
А идолов их не любили!
За это они напоказ,
Чтоб больно нам было, хулили
Христа и бесславили нас.
Теперь, когда близится к краю
Тревожная жизнь, не боюсь
Сказать, что я их проклинаю
За гибель отца!
И молюсь
Царице Небесной, чтоб дети
Колхозный не ведали груз.
Беда совершилась на свете –
Святую порушили Русь…
***
От власти пошло беззаконье
По нашей земле, как чума.
Детей разлучили с иконой,
Теперь в них безбожия тьма.
Противные беси им судьбы
Безжалостно ногтем кроят:
«Тот вором,
тот пьяницей будет,
а этот убийцей!..» - вопят.
Учительша в школе срывала
Гайтаны с невинных детей.
Я ж крестик тебе зашивала
В подкладку костюма плотней.
И капельку Духа Святого
Носил ты под сердцем как свет.
На добрую вывел дорогу
Тебя Он – в университет.
Не чудо ли – из глухомани
В науки большие попасть!»
« Не Бог твой помог, - резко маме
ответил, - Советская власть!
Бесплатно нас учит и кормит
И курс к коммунизму взяла!»
Но мать посмотрела с укором
Вздохнула и произнесла:
«За грешное это богатство
Ты душу отдал сатане,
Лишив её Божия Царства,
На вечные муки в огне…
Не веришь? Гордыня играет…
Но дедов запомни завет:
Бегите из волчьего рая,
Безбожная жизнь – пустоцвет!
За деток невинных растленье,
За грех и на Бога хулу,
За храмов святых разоренье,
За службу бесовскому злу
Кормилец нам скорби отмерил –
Народ наказанье несёт.
Но кончится смута, я верю,
Простит нас Христос и спасёт.
Воскреснут распятые храмы -
Ведь мы же страдаем не зря!
Быть может, дарует, - и мама
Шепнула, - Господь нам Царя…
Ой, надо усердно молиться
Всем миром и ночью, и днём –
Тогда это чудо случится,
И праведно жить мы начнём!…
Сбегут звездолобые беси
При Божьем посланце – Царе!
И вновь разольётся: «Воскресе…»
От церкви, вон, там на горе.
Я помню: девчонкой нарядной
Христосовалась с пареньком –
Мы чмокались в щёчки нескладно
И красным менялись яйцом.
Душа замирала от счастья –
Вся жизнь представлялась без слёз,
А в сердце, развеяв ненастья,
Светил ярче солнца Христос.
От всенощной ждал меня дома
Богатый пасхальный обед–
Кулич с шоколадной соломкой
И полное блюдо конфет,
И пасха, и с мясом дрочёны,
С вареньем блины, каравай,
Сиял самовар золочёный,
И мятой пьянил в чашке чай.
Горела лампадка и зыбко
Дрожал в её свете киот,
Святые смотрели с улыбкой
Как лапкой мыл мордочку кот.
Плясала и пела округа,
У рощи резвился народ,
И мы убегали с подругой
В березки водить хоровод.
Шумели соседние сёла –
Гулял до зари белый свет.
На игрище в пляске весёлой
Скрипел сапогами твой дед.
Вот так у нас было когда-то…
А как бы могло быть теперь –
Не дайся народ супостатам?
В раю бы мы жили! Поверь…
Не всю отстрадал ещё меру,
Наказанный Богом, народ.
Но рано иль поздно, я верю,
Господь нам прощенье пошлёт.
Вновь будут румяные дети
Христосоваться по утру.
Но дни долгожданные эти
Уж я не увижу…
Умру».
***
От маминых слов я опешил!
Я – грамотный, смелый, и вдруг
Себе показался ослепшим,
Метущимся в пропасть…
Испуг
Прожёг меня огненной лавой,
Сдавила тревожная грусть:
Выходит - ещё одна правда
Есть в мире по имени «Русь»!..
Святая…
С царями…
С народом
Крещенным уж тысячу лет!
Какому злодею в угоду
На Русь наложили запрет?
И в памяти русской затухли
Благие слова о былом…
Кому помешали старухи
С молитвами в сердце своём?
Душа попросила ограды
От страшных вопросов и слов.
Я яркие вспомнил парады
И грохот чеканных шагов.
На них я дурманился слепо
Под праздничный гомон и шум.
Плакаты до самого неба:
«…Эпохи и совесть, и ум…»
Я искренне верил плакатам
не видел в них фарса и поз.
Избитую выбрал цитату
и маме в ответ произнёс:
« Так это же, мать, перегибы
ретивых властей на местах!
Безграмотны были, забиты,
Схватились за вожжи и в мах
Погнали, неистово веря,
что труд их на благо людей…»
- Какой там забитые -
звери,
Раз отняли мать у детей!
Так было везде!
Неслучайно
По нашим дорогам тогда
Угрюмые люди с Украйны
Тащились, не зная куда.
Опухшие с голода, мёрли
Они у дорог и кустов.
Одно опрокинулось горе –
На нас,
На мордву,
На хохлов…
Сынок, ты уж вырос, запомни:
О том, что сказала, молчи –
Тюрьма ещё в Потьме законна,
Целы от бараков ключи,
Целы арестантские норы,
Где тятька родной мой замёрз.
Их нехристей много, которым
Слова-то мои не под нос…
Они там сказали сурово,
Чтоб в лес не ходила я зря.
От Потьмы идут до Сарова,
Видала сама, лагеря.
Кто знает, а вдруг понесётся
По рельсам губительным жизнь,
И сызнова «тройка» вернётся
Судить языкатых…
Держись!
Они не простят, что узнали
Мы в них супостатов тюрьмы,
Уж лучше молчать, как молчали
Всю жизнь ущемлённую мы.
Молчали, лишь в ноздри сопели,
На сердце тревога скребла…
Мы тоже свой срок отсидели,
но живы остались…
Хвала
За всё Милосердному Богу –
Не дал нас в ущерб и погром. -
И мать очень важно и строго
Себя осенила крестом.
- Да…
Всё ж не впустую прожили
И честно свой крест пронесли -
За всех мы грехи отмолили
И пламя свечи сберегли,
Чтоб веру зажечь в ваших ребрах
И внукам Христа показать.
Закатится век наш ущербный,
Прольётся на всех благодать!
И внуки положат начало
Безоблачных, благостных дней.
И мама опять замолчала,
Орудуя в печке своей.
***
Потом подала она ужин
И речь завела про покос.
А я в этот миг обнаружил
Тревожный души перекос.
Вдруг рухнули стены и крыши
Воздушного замка,
И высь
Затмили охранные вышки,
И чёрные звёзды зажглись…
Я понял: нас долго дурили,
Рисуя судьбу в голубом,
И, зная о Потьме, кормили
истории сладким тортом.
Зачем?
Чтобы тупо и чинно
Бисквитную ложь одобрял
и партии планов вершины,
«живот не щадя», покорял…
Умильный порыв растворенья
Средь массы таких же, как я,
Обманутых сгинул.
Сомненья
Пробилась тугая струя
И замка воздушного хлопья
Развеяла с глаз моих.
Вдруг
Я деда увидел надгробье,
И сердце ужалил испуг:
Не в землю зарыт он – завёрнут
В плакаты, подальше от глаз…
Но кровь проступает упорно
Сквозь толщу кликушечьих фраз.
Я сам, от натуги синея,
Те фразы с трибуны орал
И этим, безумец, плотнее
В кумач старика зарывал.
Да я ли один!
Всех повально
Лишила рассудка чума.
Как в саван, в кумач погребальный
Одета Россия сама!
Повеяло страхом…
Я, грешный,
Как смею так думать?
Погиб!
Я совесть словами утешил:
« Всё ж местных властей перегиб…»
Не мог я принять – испугался –
разящие веру слова.
И долго потом сомневался:
« Неужто же мама права?»
***
Я ждал, замирая умильно,
Начала великих чудес,
Обещанных съездом обильно
Под рук одобрительных лес.
Однако чудес не случалось:
Зияла витрин пустота,
Томила всеобщая вялость –
Итог крепостного труда.
Чем дольше я с жизнью тягался,
Роняя благие слова,
Тем больше, глупец, убеждался,
Что старая мама права.
2 ГЛАВА
***
Сегодня бичуют позором
Болячки тех лет.
Напоказ!
Ударил, как током, укором
Непонятый мамин рассказ.
Как будто изменник я –
Предал
И мать, и родимый порог:
Давно про болячки те ведал,
Лишь сердцем принять их не мог…
Во имя чего ж оно билось,
Хмельное от розовой лжи?
В отравленном, в нём не случилось
Задуманной Богом души –
Той самой, крестьянской, исконной,
С любовью и верой в Христа.
Смущенный, я встал пред иконой –
Ни слов, ни молитв…
Пустота!..
Покаяться – милость от Бога,
Возможность себя обновить.
Я в Потьму дремучей дорогой
Отправился грех искупить -
найти дорогую могилу
и крикнуть в сырой дедов склеп:
« Прости меня, дедушка милый,
за то, что так долго был слеп!».
***
За Ивой пошли суходолы,
Потом подступили леса.
Когда- то шумели здесь сёла,
Звенели детей голоса.
Майдан,
Краснодол,
И Широкий –
Ни изб не видать, ни людей.
Оплыли от паводков строки
Борозд на страницах полей.
В лугах беспризорные травы
Сплелись и сопрели от рос,
И трактор облезлый и ржавый
На стане стоит без колёс.
Скворечник торчит одноглазый
Печально на ветхой слеге.
Репейник окутал лабазы,
Не шлёпнет валёк * на реке…
Лишь ветер полынный кружится
Над остовом брошенных риг.
Попался ручей,
Но водицей
Не потчует в ряске родник…
Земля одичала и воды!
На пашнях былых и дворах
Ущербное буйство природы
Вселяет в сознание страх:
За всем этим шквалом разрухи,
Чем стала богата страна,
Беды прорываются звуки
И голода поступь слышна…
***
В осоке послышались всплески,
Хруст сучьев и шелест ветвей,
Вдруг серые тени в подлеске
Мелькнули, как стадо лосей.
И вышли невинные жертвы
Из чащи толпою.
Стоят.
Их глаз васильковые жерла
Великую тайну хранят.
Обросшие, в рваных фуфайках,
Я робко спросил у теней:
«Поведайте мне без утайки
о доле тюремной своей.
Скажите, как деда могилу
В мордовских лесах разыскать –
Вины неотступная сила
Зовёт покаяние дать?..»
В ответ мне – зубовные скрипы
Проклятья,
И стоны
И мат.
Они в мою сторону хрипло
«Ну, что перегибы!? – кричат, -
такой перегиб, аж доныне
харкается кровью стране,
увязла по оси в трясине
от торных дорог в стороне!
Спихнули безвылазно в яму
Преступных ошибок пуды,
А ты продолжаешь упрямо
не видеть размаха беды!
Не вздрогнул, что дед за Майданом *
За доброе дело погиб…
Ты совесть утешил обманом,
Мол, Потьма–тюрьма – перегиб.
Она не тюрьма как ограда
От лиц, преступивших закон,
Она – воплощение ада
И Зла мирового притон!
Не с шайкой преступников строго
Воюет она, а – с людьми,
В душе сохранившими Бога
В разгар чужебесья и тьмы.
Иначе, зачем бы в неволе
Твой дед на снегу умирал –
Он, следуя Божией Воле,
От гибели братьев спасал.
За доброе дело быть битым –
Возможно лишь в грешной стране…
Мешал лютовать он Никитам,
Но прежде мешал сатане
То лестью, то ложью нарядной
Людей уводить от креста.
Ты вырос послушником ада
И в сердце не видел Христа.
Ты деду чужой!
Равнодушен
К изломанным судьбам отцов!
Ты гимном, как рыба, оглушен,
Ослеп от кликушеских слов!
Они оказались важнее
Тебе, чем сама благодать,
Чем грешный горох Пелагеи,
И круглая деда печать…
Понятно – ты принял с пелёнок
Холуйские эти черты,
Не наш ты, не деда потомок,
Средь нас не случившийся ты!
***
Нас вместе на нарах холодных
Простуд молотили цепы *.
Голодные, в язвах цинготных
В делянке валили дубы.
Мы кляли кремлёвского бога –
Зачинщика всех наших бед;
На русской земле будет долго
Алеть его кирзовый след!
Не создали рая порывы,
Объятых чумою, людей:
Скудели колхозные нивы
В плену дармовых трудодней,
Уставом фабричной казармы
Был сдавлен к труду интерес.
И всем этим правили хамы –
Давно поселился в них бес.
Они по лицу нас хлестали,
Чтоб сердцем командовал страх,
В упавших, не дрогнув, стреляли,
Лишь эхо стонало в лесах…
Во всех –
И в нерусских,
И в русских,
Как будто в заклятых врагов…
Сломали кого, Иисусе!
России хребет!
Мужиков!
За что?
Для острастки, для плана!
Робели от дружных крестьян.
Что могут они, горлопаны?
Лишь тыкать нам в спину наган!
Не зная мужицкой артели
И наших молитв не любя,
Народ осчастливить хотели,
Но слышали только себя.
Мы в сердце с Христом лишь мешали
Им строить безбожную жизнь,
За это нас в зоны сажали -
Со свету скорее изжить.
И ты оказался потерян,
Не этот телесный, а тот…
С Иваном при чистке расстрелян;
С Максимом пропорот в живот
Сучками упавшего дуба –
Уж не было сил отбежать;
Под взором охранника грубым,
Без скидки, что женщина, мать,
Упал с Пелагеей под вагой *;
От голода с дедом потух…
Над братской могилой,
В овраге
Витает исконный твой дух.
***
Бесплотный, кружится над зоной,
Овчарки не чуют его.
В барак наш вонючий и сонный
Сквозь щели заходит легко.
Как пух тополиный, во мраке
Вдоль нар по проходу плывёт –
Он дедушку ищет в бараке -
Родного сочувствия ждёт.
Так каждую ночь, бедолага –
Не верит, что дедушки нет.
Давно мы истлели в овраге,
Над нами цветёт бересклет…
Другие томятся на нарах,
Считая до выхода дни.
Сказал про них дедушка старый:
« Из волчьего рая они…»
Убийцы, дельцы, наркоманы,
Воров разномастных завал –
Те парни, с которых гайтаны
Когда-то учитель срывал.
Не ведая Божьего страха,
Росли от смиренья вдали,
Гуляли и пили с размахом
И счастьем считали рубли.
Плевали с неистовой спесью
На светлые лики икон,
Им рады глумливые беси -
Пополнят козлищи загон!
Им за морем рады иуды,
Аж пишут отчёт сатане:
«Звезда наша светит повсюду,
вот, в русской сияет стране
и слепит ей зренье, – лукаво
иуда в отчёте приврал, -
Никита служил нам на славу:
Кресты с колоколен снимал,
Губил мужиков благоверных –
Опору великой страны,
Потомков отринул от веры,
Теперь они нам не страшны –
Легко бесенята борзые
Безбожных их топят во грех!
Близка твоя власть над Россией…
Воочию виден успех:
В селе лишь рабы алкоголя
Остались, а Божиих – нет,
Заброшено хлебное поле –
Родит синяка буйно цвет,
Как опухоль, в тело России
Зловещая Потьма вросла –
Источник губительной силы
И капище адова зла.
Никиткин задел…
Он не ведал,
Что мы гнём истории круг.
Он веру отцов своих предал.
А землю продаст его внук.
Закончилось время Никиты.
Теперь мы отравой иной
Никиткиных внуков насытим –
К земному богатству алчбой.
Давно в наших планах забито
За доллары землю скупать
У этих продажных «никитов»,
Чтоб здесь твоё царство создать.
Мы купим Россию!
И рухнет
Бесславно боритель со злом!
И зарево ада набухнет
Над миром кровавым огнём…»
Речей утешительных звуки
В бараке гнилом не слышны,
Лишь только кишат, словно мухи
В параше, преступников сны:
Обиды на жизнь, озлобленье,
Желание смерти врагу
И совести опустошенье,
И страстная тяга к греху.
И вырвется скоро, как лава,
На волю разбойная мразь!
Уставы, законы и нравы –
Всё втопчут преступники в грязь.
Героями станут убийцы,
а подвигом – наглый грабёж,
закроют райкомы партийцы
и кинут страну на делёж.
И выйдут охотиться волки…
Так будет в бесправной стране.
Пока же волчата в наколках
Резвятся на нарах во сне.
И снами беспутные души,
Как гноем, насытили ночь.
В них духу бездомному душно,
Спешит из барака он прочь.
Сменились уже вертухаи *,
Вдали березняк заалел.
Нырнул он в скворчиную стаю
И с птицами в лес полетел.
От зоны по росной ложбине
Он снова к оврагу летит,
Как пленник на горькой чужбине,
О доме родимом скорбит.
Но ангелы в райские кущи
Твой дух безымянный не ждут,
Ведь жизни не ведал он сущей,
Той самой, что грешной зовут.
Он страстью сердечной не пытан,
Греха искушений не знал,
Под тяжестью серого быта
Духовных высот не снижал.
Он в мире, насилью подвластном,
Своей не оставил тропы.
Как мысль он родился бесстрастно
От нас - как возможность судьбы.
Вот бабочкой яркой порхает
Над яром, где спит наша кровь,
И, словно алмазы, сверкают
В нём вера, надежда, любовь.
В нём смелость Максима возможна,
Заметна в нём к подвигу прыть,
И совесть в нём голосом Божьим
Велит оскорблённым служить.
И в радость ему звон колосьев
И говор хмельных мужиков,
Морозное пенье полозьев
И длинное эхо громов,
Как месяц серьгою цыганской
Над снежным раздольем блестит,
Как скрылся в глуши христианский
Монаха-отшельника скит.
Ни блуда,
Ни бранного слова
Бездомный твой дух не таит.
Для жизни по Слову Христову
Он Церковью Русской добыт -
Терпенье в труде и усердье
Венчало б достатком творца,
Всевышнего дар – милосердье
Сливало б людские сердца.
Как жить?
На вопрос такой строго
Ребёнок ответить бы смог:
Иди через ближнего к Богу
И дарует рай тебе Бог.
Веками,
По крохам копила
Душа этот русский наш лик.
Но клад такой Потьма сгноила
В овраге!
И ты не возник…
Теперь – ты с собою в разлуке.
Живущий, ты – просто, обман!
В овраг унесли тебя в муках
Максим,
Пелагея,
Иван…
****
Ты знаешь – особая сила
Отметила деду судьбу,
Ведь, ей повинуясь, в могилу
Шагнул он в тридцатом году.
А нужно – то было немного,
Чтоб целым остаться:
За стол
С активом садиться и строго
Кровавый вести протокол –
Записывать точно решенья
Кого из сельчан разорять
И партии постановленья
Тупому Никите читать,
И курса ген линии стойко
Держаться, мордуя село,
А то в обиходе соцстройки
На жалость скатиться легко.
Старание умного деда
Отметила б щедрая власть –
Дала бы кулацкого хлеба.
И сена,
И водочки всласть…
Не взял он преступное счастье,
Служить душегубам не стал,
Напротив, сельчан от напасти,
Рискуя собой, выручал.
Им пропуском в жизнь становился
Обычный тетрадный листок,
Где дедом украдкой лепился
Печати советской кружок.
Он знал, что за справки грозила
Погибель,
Гоненье,
Хула.
Но что ж за особая сила
Гражданскую доблесть дала?
Та сила – Россия!
Послушен
Прощальному зову её,
Не принял он рая кликушей,
Храня благочестье своё.
И свет милосердия генный
Затмить в своем сердце не мог…
Как жаль, что не понял военный,
Тот самый, что спичку зажёг
И с гордостью хама позорной
Толкал старика из избы –
Не понял души своей чёрной,
России кровавой судьбы…
Он в бричке со злостью излишней,
Как филин, на деда глазел.
А тот, сострадая о ближнем,
Его, словно сына, жалел
И думал: « Мальчишка сопливый,
Ты с толку иудами сбит.
С наганом не будешь счастливым –
Невинная кровь отомстит.
В ней руки свои замараешь,
Не будет прощенья тебе!
Беги ты из волчьего рая,
Не стой на греховной тропе…»
Седой, бородатый, в лаптищах,
Покорно спины не согнул!
Он, как Аввакум на кострище,
За веру в могилу шагнул,
К России своей неизменной,
Могильником ставшей сплошным.
На Страшном суде непременно
Его уподобят святым
За то, что заступную руку
Он детям Христа подавал
И с Родиной общую муку
Распятия в Потьме принял.
Ну, что?
Нашей доли отведал?
Вертайся из леса домой.
Молиться учись ты…
А деда
Не трогай священный покой».
***
О, сгиньте, незваные тени!
Милее душе слепота,
Чем розовых замков крушенье
И в сердце живом пустота!
Я в ложь, словно дерево в почву,
Корнями сердечными врос.
Послушником был непорочным –
От лжи умилялся до слёз.
Теперь мне остаться без фальши,
Равно как себя обронить.
Как жить опустевшему дальше?
Как Потьму в душе уместить?
Я знал про фашистский Майданек,
Про газовых камер угар.
И вдруг узнаю: за Майданом
Советский концлагерь… Удар!
Не в Польше далёкой…
А близко!
Так близко, что слышится стон…
И это в краю обелисков!
Да что ж это, Господи, что?
И здесь истребленье кипело
Невинных людей без суда.
На чьих-то погонах темнела
В запекшейся крови звезда...
Бросали в бокал её с пенным
Вином, отмечая успех…
На мне теперь кровь убиенных,
На мне непростительный грех,
За то, что изменник я!
Предал
И мать, и родимый порог –
Давно обо всём этом ведал,
Но сердцем молчал…
Как я мог?
О, сгиньте, незваные тени!
Милее душе слепота,
Чем родины знать оскверненье,
Чем чёрная эта звезда…
Зачем вы явились так поздно,
Развеяв счастливый дурман?
Я есть!
Я случился!
Я создан!
Но бестолку всё:
Я – обман!..
3 ГЛАВА
И сгинули странные тени.
В лесу звонко птицы поют.
Не легче…
Страшней приведений
Картины о прошлом встают.
Свидетельства матери разом
И форму, и цвет обрели –
Тревожные дни из рассказа,
Как въявь, замелькали вдали.
Я вижу пустые станицы
И трупы у пыльных дорог,
Изглоданы голодом лица,
Как сохлый капустный листок…
На поле России гигантском
Не радует пахаря хлеб,
И кровью забрызган крестьянской
В руке у колхозницы серп…
Допрос, будто засуха колос,
Последнюю волю сломил,
И пулей оборванный голос:
«За что?!!» - глухомань огласил.
Тревогой аукнулся жгучей,
Остатки сомнения сверг,
Я понял:
За ржавой колючкой
Исконный мой праздник померк,
И жизнь понеслась по дороге
В пустые, как сон, миражи,
Всё дальше и дальше от Бога
Её уводили паши –
Слепые прислужники ада,
Никитки, на русской земле.
Мне грешного счастья не надо!
Путь Божий ищу я во мгле!
А тени правы: аж доныне
Харкается кровью стране,
Русь-тройка увязла в трясине
От торных дорог в стороне.
****
И кони устали!
Им губы
Порвало железо удил.
Державный возница их грубо
Скакать целиной торопил –
Летели в бесплодные дали
К гордыни пустым миражам,
Над ними зарницы сверкали
И ветер хлестал по глазам,
Встречались овраги крутые,
Лизала метелица след,
Но всё одолели гнедые
В надежде увидеть просвет
И радостно мчаться по тверди,
Кружась в хороводе берёз.
А их за такое усердье
Хлестали, пустив на износ…
В тупик засадили трясинный
Русь-тройку вдали от дорог!
Одно ей поможет – лавинный
Из топи смертельной рывок.
Рывок, пока держат постромки,
Всей тройкой на твёрдую гать!
Но топчутся кони в потёмках –
За шорами им не видать
Спасительный берег.
Безбожных
Их водит лукавый во мгле.
Опять – целина, бездорожье
И муть на родимой земле.
Их снова стегают кнутами,
Другие возницы нашлись –
Те парни, что были ворами,
От нар в кучера поднялись.
Законы и суд заразили,
Как вирусом, страстью к деньгам
И праведный труд исказили,
И в доблесть возвысили срам.
В угаре неистовой страсти
Спешат за добычей своей
И гонят в преступное счастье
Смертельно усталых коней.
Аж дудкой слупается шкура,
И трёт до мозолей хомут.
Шагают гнедые понуро,
Всё глубже в трясину идут.
Не чувствуя почвы, в смятенье
Тревожно в болотине ржут.
Из Потьмы на помощь им тенью
Невинные жертвы идут…
***
И криком исходят босые:
«Очнитесь, потомки, от грёз,
Ведь, вот он, ваш берег –
Россия,
Где ждёт Поводырь вас, Христос!
Слепые, примите крещенье –
соблазна усядется муть,
и в сердце наступит прозренье.
Спаситель укажет вам путь
Домой,
В Русь Святую…
Не поздно
Отречься от гиблых дорог.
Вы дети племён богоносных
И ваше стяжание – Бог!
Он даст вам и силу, и славу,
И вечность – стремленье души.
Вам чужда услада лукавых –
Насилие, ложь, барыши…
Прощают вам предки седые
И смотрят на вас из веков,
Откройте лишь двери родные
К теплу дорогих очагов.
Под сводами отчего крова
Вас истина ждёт и любовь.
Дыханием Русского Слова
Душа освятится и кровь.
И «мнозе» вам «лютых» простится –
Вам, слёзно припавшим к кресту.
Вновь русская тройка, как птица,
Взлетит по дорогое к Христу!
Прощает вас Царь православный…
Мы видим в небесном краю,
Как молится Мученик Славный
За вас и Россию свою.
И мы, безымянные тени,
Прощаем несбывшихся вас,
Лишь Потьме воздайте отмщенье
Молитвенным светом за нас».
4 ГЛАВА
Отмщение…
Злом?
Бесполезно –
Губительной силы возврат.
Ликуют ревнители бездны,
Торопят России закат.
Пока демократия – маска
Добра, а за ней то же Зло,
Сменив макияжные краски,
Скрывает своё ремесло –
Все так же сетями порока
Смятенные души ловить
И шумной дорогой от Бога
В кромешную тьму уводить.
О благе горячие речи
Еще не свобода, не суть…
Народа сердечное вече
Решает, каким будет путь –
Греху ль опять сдаться на милость
Иль жить, полюбив образа.
Что ж в недрах сердец накопилось,
Какие слышны голоса?
Пока «демократией» куцей
От Потьмы не выкован щит.
Тома пожелтевших инструкций
По-прежнему Потьма хранит –
В них правила и предписанья,
Как нужно больней истязать,
Чтоб выдавить мукой признанье
Лица на допросе…
Пытать! –
Плевок по статьям конституций
(их много успели принять).
Ничто не мешает вернуться
Инструкциям старым опять.
Вернулись уже!
Без запинки
Исполнили зверский наказ –
По спинам хлестали дубинки,
Глаза выворачивал газ
«черёмуха»,
просто издёвка,
уж лучше б назвали «оса».
Из шлангов омоновцы ловко
Струю направляли в глаза.
В надежды,
В отчаянье,
В совесть…
Насилием боль не унять!
Солдат подневольный, опомнись –
Вдруг брат твой на мушке иль мать!
Людей безнаказанно били –
Зверели спецназ и ОМОН –
За то лишь, что честными были
И верили в новый закон;
За то, что предчувствием грустным
Сквозь лжи кумачовую муть
Исконный увидели, русский,
Когда-то утерянный, путь;
За то, что пустым горлопанам,
Дельцам и «братве» воровской
Мешали тащить по карманам
Богатство Державы родной.
Из танков в народ безоружный –
Кощунственно даже в войну –
Палили открыто и дружно,
Транслируя страх на страну.
И это в любимой столице –
Парламента стены горят!
С экранов нерусские лица
« Свобода!» - ликуя, твердят.
Свобода…
Чему?
Произволу!
Свобода насилья и лжи –
Аукнулась старая школа
В дремучей дубраве души.
Опомнись, военный хвалёный,
Считал тебя сыном народ!
А ты в нас за доллар зелёный
Из пушки – в икону, в живот.
Растёр по асфальту и с пылью
Смешал, как врагов, во дворе
За то лишь, что русскими были
Мы в новом лихом октябре…
***
Стрелять!
Исполненья приказа
Добились бояре легко,
Ведь Потмы прошли метастазы
В российскую ткань глубоко.
Не Потьмы ли хмель сумасбродный
В бокалах там, в Пуще, играл,
Когда против воли народной
Чинили Державы развал?
Не Потьмы ли яд просочился
В танкиста, что братьев предал,
Когда над прицелом склонился
И рьяно гашетку нажал?
Обман и насилье!
Всё то же!
И голос народ потерял…
От нас отвернулся Ты, Боже,
И разум последний отнял…
Тревожит предчувствие крови…
Как дальше- то жить?
Немота!
Вот дед на тюремной «голгофе»
С распятного сходит креста.
Снимает венец из колючки,
Бросает в кусты,
Достаёт
Из вяхиря * лапти, онучи…
Оделся,
Взял посох,
Идёт…
***
Походкой уверенной, крепкой
В родную спешит сторону,
Лишь ветер задиристо треплет
В его бороде седину.
Над ним облака куполами
Всё выше и выше встают,
И прядает зной над парами,
И пчёлы на липах гудут.
Ромашки глазастые росной
Прохладой онучи кропят.
Как певчие в хоре, берёзы
О юности сладко шумят…
И лысина деда маслёнком
Лоснится в луче озорном.
Когда – то он бегал ребёнком
По этим лугам босиком.
Под кручей водицей целебной
Попотчевал деда родник.
Повеяло родиной хлебно.
И тихо заплакал старик…
Он в Потьме томился три срока
Скорбел по родному углу.
И вот он в одежде пророка,
Незримый, идёт по селу.
« А где ж на горе колокольня? –
Дивится старик, - лишь сарай
Виднеется там…
Мукомольня
На месте святом!
Ай – яй - яй…
А где ж краснодольское поле –
Там березь и ельник взошли?
На нём до кровавых мозолей
Мы пни корчевали!
Земли
Старались добавить в наделы * –
Нам так завещали отцы.
А эти общинное дело
Похерили!
Вот, подлецы…
Как мало в деревне народа…
В полях – ни души, ни возка,
Лишь бабы корпят в огороде.
А где ж мужики-т?
У ларька
Вино распивают открыто!
Забыли про плуг и топор…
И что ж ты наделал, Никита,
Село погубил ведь!
Позор…»
Не рад он родимому краю,
Он посохом в двери стучит.
- Бегите из волчьего рая! –
Как прежде, сельчанам кричит. –
Из горниц безбожных бегите
Друг к другу сочувствие дать,
Запойную душу лечите -
Приспело себя выручать
Из прошлого горьких обломков,
Что время на вас нанесло.
К поличкам * вертайтесь, потомки,
К престолу родному, в село,
Пока ещё топятся печки,
На зорьке поют петухи,
И звякают кони уздечкой
В душистых лугах у реки,
Пока ещё бабы рожают
Здоровых и умных детей,
И капелькой света пронзают
Лампадки тревогу ночей…
***
- Я знал уж тогда, когда судьи
От злости мне выбили глаз,
Что счастья на крови не будет,
Что Бог отвернётся от нас…
Хотели, за так чтоб трудился
Мужик в их колхозном раю.
Напрасно Никитка бесился,
Лишь землю испортил свою…
Плугами до глины облезлой
Терзали, чтоб выдавить план
Глупцы!
Не поможет железо –
Ей ласка нужна и талант,
Чтоб нежно, хозяйски, без порчи,
Ведь знаешь – кормильца твоя…
Они ж её сделали общей,
Ей больно, и ладно –
Ничья!
Как бабу нельзя приневолить
К любови силком, ровно так
Не терпит родящее поле
Чужих приказаний кулак.
Без вас одичала землица –
Родит, вон, полынь да осот.
Завозится из-за границы
Вам хлебушко, как в недород.
« Зачем, - вопрошаете грустно, -
Похерили труд наш, хоть плачь,
И хлеб обесценили русский,
Возвысив заморский калач?»
За тем, чтобы вас на аркане
Бесхлебицы крепко держать,
Чтоб чуждую волю поганых
Вы смирно могли исполнять.
Чтоб вас, мужики, у России
Как корень, как сердце отнять –
Лишь русской пугается силы
На свете бесовская рать.
Вам стыдно теперь упиваться
Вином.
Наступила пора
В мужицкое братство сбиваться,
Но только без энтих «ура»,
И землю раздать по наделам
Тому, в ком остался мужик.
Поправится сельское дело,
Лишь руки творцу развяжи…
Где трудно – лепитесь артелью,
Зачтётся в ней каждого вес,
В колхозе привыкли к безделью,
Не видя в труде интерес.
Ваш праведный труд – вот основа
Счастливой судьбы на земле,
А в сердце Заветы Христовы –
Светец * путеводный во мгле.
Надумал я в Потьме об этом,
Берёг эти мысли для вас.
Но нас, даже прах, под запретом
Держали, как страшный фугас –
А вдруг разразится отмщеньем
Невинно пролитая кровь!
Но я лишь невидимой тенью
Вернулся на родину вновь.
***
- Крепитесь до крайней минуты!
Для вас кошельковая власть
Задумала новую смуту,
Похлеще, чем нам довелась –
Они затевают продажу
Земли, как обычный товар!
Она не мужицкая даже –
Кормилица-мать, Божий Дар…
Но, как у рабочих заводы,
Отнимут землицу у вас
Обманом, на вид благородным –
Закон издадут иль указ.
И в омуте мутном бумажек
Осядет в карманы она –
Колхозная, сельская, ваша,
Дар Божий на все времена.
А после за долларов груды
Владельцы её продадут
Богатым заморским иудам,
А те сатане отдадут –
Давно его чешутся руки
Опутать соблазнами Русь,
Чтоб пенья церковного звуки
Затихли под денежный хруст,
Чтоб сделать своими рабами,
Козлищами, вас, мужики
И русскими выстлать гробами
Истории новой витки.
Давно погубителя волей
Объявлена русским война –
Уж тысячу лет, даже более
Грохочет над нами она.
За что же с таким постоянством
Сверкают над Русью мечи?
За хлебные наши пространства,
За свет православной свечи…
Такая судьба не случайна –
На русских накинулся ад
За то, что священную тайну
Крещеные люди хранят:
Им, стойким с молитвами к бедам,
Любви высевающим злак,
В грядущем пришествии ведом
Христа отличительный знак.
Приходят «христосы»…
И сколько!
Их силой пленился весь свет –
И лечат, и ведают,
Только
Любви в них и истины нет.
Ни маг, ни гадалки по звёздам
Не могут ответить ни чем
На русского сердца вопросы:
Как правильно жить и зачем?
Не спит богоносное стадо.
«Узнали – антихрист!» - вопят.
И снова осада, осада,
Уж десять столетий подряд.
Раздоры и новую смуту
Ад сеет над нашей страной.
Держитесь до смертной минуты –
Земли не продайте родной!
***
- И мне перепала осада –
Открыто смутьян лютовал,
Я ж тайно под боком у гада
Сельчан обреченных спасал.
Не мог я сердечным веленьем
Идти богомерзкой тропой…
Сейчас посильнее сраженье
Кипит между светом и тьмой
Под носом у вас – в вашем сердце
Булата мне слышится звон:
Отринута идолам дверца –
То злато разит, то мамон *,
Соблазны крушат им в подмогу
Телесной услады мечом,
Но сердце предчувствием Бога
Укрыло себя, как щитом.
Сопливые бесы пленяют
Свободой поганых страстей,
Но ангелы прочь отгоняют
От душ ваших чёрных гостей.
Как жить и зачем? – вас тревожит
Вопрос, когда в сердце дурман.
По совести жить Волей Божьей,
Как – Поля,
Максим
И Иван…
Не в праве мы сгинуть бесславно
Ульстившись к богатству алчбой,
Ведь Бог поручил православным
Весь мир привести за собой
В Небесное Царство.
Я тенью
Вернулся в деревню не зря –
Пылает огнём возрожденья
Нетленная совесть моя.
Мы кровью своей и страданьем
За всех искупали грехи…
За тем и пришёл – к покаянью
К молитве вас звать, мужики.
Вы новую церковь срубите –
Крестом осенится село.
Никиту по капле давите
Из мглистого сердца свово.
Пусть дух ваш отверженный, русский,
Что в темном овраге скорбит,
Вольётся в сердечные русла
И заново вас возродит.
Пусть вечное Слово Завета
В душе вашей веру зажжет
И снова потянется к Свету
Обманутый сельский народ,
И грянет священные песни
Дружнее, чем денежный хруст.
Я верю – лишь с вами воскреснет
Святая и новая Русь…
5 ГЛАВА
Село моё, крест свой послушно
Ты вместе с Россией несло.
Как много людей благодушных
На ивинских нивах взошло!
Я ветхую вспомнил избушку
У леса под Бутской горой
И мамин рассказ про старушку
Горбатую,
В чёрном,
С клюкой…
- Затворницей тётя Параня, -
Поведала мать, - там жила.
Она еще в юности ранней
В обитель себя обрекла.
Да, только какие монашки
В безбожные энти года –
За веру сажали и даже
Могли расстрелять!
И тогда,
Священный обет не нарушив,
От едкого взора властей
Она затворилась в избушке
Вдали от села и людей.
Жила подаяньем,
У речки
Вела огород небольшой,
И брат присылал ей на свечки
Деньжонки, пока был живой.
Раз Ленка, подружка, смутила
В келейку тайком заглянуть,
В войну это было.
Открыла
Я дверь,
Нас обуяла жуть –
Параня стоит на коленях
На камушке в чёрном платке
И шепчет молитву в смиренье,
И слезы блестят на щеке:
« Прости нас, Господь Милосердный,
В нас русскую душу вдохни
И воинам даруй победы,
От лютая пули храни
Солдат наших ивинских в брани
И други, что с ними в строю –
Василия, Павла, Ивана,
Ефрема, Степана, Илью…»
Иван – твой отец,
Потом Лена
Свово услыхала – Семён.
Не встав с онемевших коленей,
Параня все триста имён
Напевно читала – всех наших,
Ушедших на фронт, мужиков.
Молилась за воинов павших,
Молилась за сирот и вдов…
И эдак все ночи – мерцает,
Посмотришь, окно у леска,
И тенью на шторке мелькает
В знамении крестном рука.
Закрыла я скрыпкую дверцу,
Посыпались слезы из глаз
И радостно стало на сердце –
Ведь, Господи знает о нас!
Всю правду сказала Параня
В молитве горячей Творцу –
Как вдовьи осипли гортани
От плача по мужу-отцу,
Как стойко выносим мы беды,
Как любим родные края…
За наши страданья победу
Кормилец пошлёт нам!
Мужья
Вернуться живыми и снова
В нас детки толкнутся в живот,
И хлебно запахнет полова,
И жизнь полнокровно забьет.
Ни враг, ни Никитки-обломцы
Не в силах люд Божий сломить –
Как с неба нельзя убрать солнце,
Так русских нельзя победить.
В душе эти мысли отрадой
Скорбей осадили волну.
Душевной опорой, усладой
Была нам Параня в войну.
Нас, баб, утешала в напастях,
И лесом в Печуры вела
Младенцев крестить и к причастью –
Там в действии церковь была.
Молилась за всех.
Как святая,
На камушке том умерла,
Как будто уснула…
Такая
Монашка на Иве жила
В келейке холодной и тесной,
Сухарь да водичка – запас.
Теперь она в Царстве Небесном
Всевышнего просит за нас…
*******
Вон, Тимкиных дом у оврага,
В нём дед Тимофей давно жил.
Служил, говорят, на «Варяге»,
В награду часы получил
За храбрость в сражении грозном
С эскадрой из царственных рук.
В его бескозырке матросской
Форсил перед девками внук.
Дед славой своей не кичился,
Никитку «антихристом» звал,
Говел и открыто молился
И в святцы царя записал.
И вслух говорил: «До ухода
Никитов-чертей от руля
Платить будем кровью народа
За грех свой – убийство Царя…»
Как все, он трудился в колхозе,
Коров тридцать лет с внуком пас
И умер на ферме в навозе
С вилами в руках – чистил баз…
******
Село моё тихое, звёздный
Ты в жизни оставило след –
На почве твоей богоносной
Святым состоялся мой дед.
Другие не менее значат –
Максим,
Пелагея,
Иван…
Их лица иконой маячат
Сквозь времени красный туман.
И просится сердце упорно
К тебе под могильный бурьян:
Я – бледный проросток без корня
На щепках твоих,
Я – обман!
Хранишь ты в истории ларце
Богатства, которых не счесть:
Герои,
Затворницы,
Старцы
И просто крестьяне там есть.
Порода!
Никто не сломился
И совесть сберёг в мятеже.
Украдкой я им помолился –
И что-то сверкнуло в душе.
Рассыпались светлые блики
На стенах избы, на полу…
Родными открылись мне лики
На старых иконах в углу.
Коптелые…
Лак облупился…
Без мамы лампадка пуста.
А дед, ведь, пред ними молился
Исполненный веры в Христа.
От страха сжимался и боли,
Печать прислоняя, старик,
Но дал ему крепкую волю
Отец Серафим.
Его лик
Любовь источает неброско,
Смиренье и кротость в глазах.
Следы и елея и воска
Желтеют на пыльных досках,
И маминых слёз поминальных
Белеет в помяннике * соль,
В душе запоздалой печалью
Домашних откликнулась боль.
Шумели и бури и грозы,
За родом накатывал род,
И всех воздыханья и слёзы
Поличка в себе бережёт.
Надежда намёком спасенья
Окинула сердце теплом.
Поличка в углу откровеньем
Явилась мне в доме родном.
Есть корень избы – это печка,
Душа же – поличка–краса,
Звезда путеводная в вечность
И сердцу окно в Небеса.
Увидишь здесь Господа близко,
И жизнь даст плодов урожай –
Склони лишь головушку низко
И сердце скорбящим отдай.
Мой час покаяния пробил!
Родная поличка, спаси –
Из мрака обмана и злобы
В мир истины дух унеси.
Бесплодно вся жизнь пролетела!
Я тратил живительный сок
На прихоти бренного тела,
На самости громкий свисток,
На столп для гордыни безмерной –
Аж мать не размыла слезой,
На бег по ступеням карьерным
С дурманящей дух суетой,
На сладости полное блюдо,
На буйство порочных страстей,
На жар и томление блуда
И счастье хмельных кутежей.
Я требовал без укоризны
Любви лишь к себе от сердец!
Кого я любил в своей жизни?
Себя одного!
О, гордец…
Я уши имел, да не слышал,
Как хлебушка нищий просил,
И с ломтем к калитке не вышел,
А это Христос приходил…
Шёл странник, лучами палимый,
Воды я ему не принёс,
И путник, вздохнув, прошёл мимо –
И был это снова Христос…
Спаситель скорбел в заточенье,
На койке больничной лежал
И ждал от меня утешенья,
Но я лишь себя ублажал…
И вот, когда осень горонит
Прохладой и цвет облетел,
Христу я пустые ладони,
А должен - елей добрых дел,
принёс и заплакал: « Помилуй,
Прости слепоту мне, Христос,
Что вместо елея и смирны
Тебе я лишь немощь принёс,
Что поздно, поганый и старый,
К Тебе с покаяньем приполз…»
И мне на спасенье динарий
Подал Милосердный Христос,
Как шанс, как возможность родиться
Мне заново с чистой душой
И с духом отверженным слиться,
Тем русским, что в чаще лесной.
Быть может, Хранитель мой слово
Замолвит на Страшном суде:
« Он - русский, как дед его кровный,
А, значит, душой во Христе…»
Не надо ни денег, ни славы –
Лишь верность родному крыльцу,
Лишь в сердце горячая лава
Любви обоюдной к Творцу.
Пусть в огненной лаве сгорают
Мечтаний пустых миражи,
И в пепел грехи истлевают –
Надгробные камни души.
Не жалко мне с прошлым расстаться,
Лишь стыд покаянья и боль…
Какое великое счастье –
Поличка, стоять пред тобой!
**********
В окне моем солнце играет
И небо звенит синевой,
Господь благодать посылает
И сердцу восторг красотой.
По склонам леса убегают,
Вздымая кривые комли,
В лазурные дали и тают
В бескрайности русской земли…
Но вид заоконный не ласков –
Пугают глаза, как игла,
Совсем не природные краски,
А рук бестолковых дела.
Вон – ив скороспелые кроны
Над брошенной кардой висят,
Стервятину * делят вороны
В порожних кормушках телят…
Над остовом будки у стана
Болтается выцветший флаг,
На лом растащили комбайны,
А шины скатили в овраг.
Недавно торжественно, ярко
Над будкой тот флаг пламенел,
И ветер, пропахший соляркой,
В пшеничных колосьях шумел.
Теперь, вон, полынь да кулиги
Берёзок забили поля…
На щебень разобраны риги…
У кинутых изб тополя
Грустят о хозяевах бывших,
Что в городе шумном живут.
Тревожно осунулись крыши
Крестьянских лачуг, будто ждут
От времени новых напастей,
Тревог, унижений и слёз.
Надумали сельские власти
Продать (дед предвидел) колхоз
Богатым дельцам за валюту,
Чтоб банкам кредиты отдать –
Такое известие люто
Мешает колхознику спать.
- И где ж нам работать? – в сельмаге
Мне слышно, идёт разговор.
- У барина, иль по бумаге –
Владельца.
« Не барин он – вор!»
- Понятно, такие деньжищи
Сто лет не добиться горбом –
Разбоем нахапал он тыщи
Иль властью, прикрывшись гербом…
- Такие с бессовестной рожей
Закон оседлали и прут
Из грязи в князья и вельможи
И честным считают свой труд…
« До нитки народ наш раздели,
А родину сдали в торги…
Поля без плугов захирели,
А мы закутили с тоски…»
- Как жить и что делать нам, братцы?
Война без войны началась,
Погибнем в разрухе-то…
« Драться!»
- Окстись! Узаконена власть!
Ершистую Думу разбили,
А нас-то, как гнид, по стене
Размажут…
- Куда ж мы приплыли?
- К Америке…
« Нет. К сатане…
Не с властью, а с ним надо биться –
Такой моих мыслей расклад ».
- Дык, где ж он, вражина, таится?
« В тебе и во мне супостат ».
- Во мне, говоришь? Значит, биться
С собой предстоит!
Ай-ай-ай…
Но как мне убить ся?
« Молиться…»
- Мудрец, не базарь! Наливай!
Без водочки не разобраться
Кто мы, кто они и чья власть…
- Сурьезно, что делать-то, братцы,
Ведь новая жизнь началась?
Всё чаще, как бритвой по сердцу,
В душе раздаётся вопрос:
Как жить и на что опереться,
Когда сплошь обман и хаос,
Когда не осталось ни страха
Ни совести в нас?
Какой срам –
Упали до самого краха:
Мать-землю пропили ворам!
За это ли дед мой под Вислой
В бою истёк кровью от ран?.. –
Сказал мужичок неказистый
И прочь отодвинул стакан.
- Куда ты пошёл, истеричный?
« Останься, вино будем пить!»
- Домой.
« Что за дело?»
- Поличку
В переднем углу мастерить…
Затих разговор.
К обелиску
Напротив ларька подошла
Старушка,
Фамилию в списке
Погибших родную нашла –
И молится, как пред поличкой,
За воина душу у плит.
Потом положила яичко –
Отцу ль, жениху ль – на гранит.
Утерла слезу и за хлебом
Пошла, чертыхая клюкой…
Лишь голубь таинственный в небе
Кружился весь день над плитой…
Покой захолустия сонный
Спугнул алкоголиков крик.
Окно мне открылось иконой –
Написан в нём родины лик.
Унылой,
Заброшенной,
Тусклой -
Упадок,
Измена,
Запой…
Но сердце ликует – дух русский
Затеплился в лике искрой:
Слова о спасении вязко
Доносятся из тишины –
Взялась вековая закваска,
Что ж, русскими выйдут блины!
Пока ж почивает под спудом
В народной душе Божий Дар,
Но совесть упрямая будит
Его, раздувая пожар
Любви к благодатной божнице,
К ступенькам родного крыльца
С порывом собой поступиться
За праведный мир до конца,
К ракитам над Мокшей поникшим,
К звенящим святым родникам,
И к памятной стеле погибшим
За землю родную отцам,
К осенним задумчивым нивам,
Ко всей этой сельской стране
С певучим названием Ива
И сказкой в лесной глубине.
Предчувствует сердце начало
Грядущих великих времён,
Когда полыхнёт, как мочала,
От зноя сердечных «пламён»
Оружие смертное ада –
Свобода греха и обман,
Тельца золотого услада,
И «рая земного» дурман;
Когда освятятся законы,
И дьявольский кончится плен,
И под колокольные звоны
Вновь русские встанут с колен;
И песни Священной Псалтири
С любовью подхватит народ,
И над обезумевшим миром
Спасительным солнцем взойдёт
Россия – провестница Неба,
Святая и Духом сильна,
И к ней за молитвенным хлебом
Потянутся все племена…
Пока ж, вон, ларёк атакуют
С дешевым вином мужики,
Беззлобно о жизни толкуют
И верят в добро…
Чудаки!
« И кто виноват, - вопрошают, -
что нас продают с молотка
и сельский наш труд унижают –
бензин стал ценней молока?»
Доходят до бранного крика,
Решая извечный вопрос.
Вздыхают о чём - то великом,
Их сердце волнует Христос…
Не ведают, что разъярятся
В них скоро Любви пламена!
Вот их-то таких и боятся
Иуды и сам сатана.
Чудно!
Но от них, простородных,
Зависит течение дней
И счастье земное народов,
Богатых и бедных людей –
Вот, если к Христу с покаяньем
Вернутся, то миру Творец
Земное продлит пребыванье,
А нет,
То и веку конец,
И Ангел седьмой тогда скоро
С небес о конце вострубит,
Ведь мир, как Содом и Гоморра,
В грязи беззаконья лежит,
И зверь уже ломится в дверцу
Из бездны на волю,
С клеймом…
И держит лишь русское сердце
Врага, поражая огнём
Сыновней Любви к Иисусу
Христу уже тысячу лет.
Мир жив – пока в небе над Русью
Мерцает молитвенный свет.
Чу, вновь о виновных трезвонит
Всё тот же премудрый мужик.
Окно мне открылось иконой,
Написан в нём родины лик.
*****************
А ночью зарницы сверкают,
Тревожен земной этот мир,
И волки сбиваются в стаи,
Кровавый предчувствуя пир.
И горечью веет полынной
Из дальних калмыцких степей.
Вдруг всадник промчался былинный
И сгинул в тумане полей…
Тот всадник – монах благородный
С Отечеством в сердце своём,
В минуту смертельной невзгоды
Он мчится на помощь с копьём
Из мглы вековой,
Из начала
Великих и славных времён,
Когда ветерком колыхало
Лик Спаса на шёлке знамён…
Сразиться он вышел от рати –
Боярин, монах, богатырь,
Под схимой у сердца не латы,
Не щит, а Святая Псалтирь –
Пред битвой с ордынцем, похвально
Играющим мышцей своей
И речью срамной и нахальной
Бесславящим русских князей.
Он взглядом окинул равнины,
Церквушки за Доном,
Поля,
Подумал: « Сегодня едины
И Бог, и Родная земля…»
За слёзы рабыни-славянки
За пепел селений
Копья
На солнце сверкнула огранка
И вздыбилась грива коня.
Пригнулись ковыль с повиликой,
И ветер взметнул еловец,
И в сердце разбойное пику
Навёл хладнокровно чернец.
Всё ближе ордынец,
Зловеще
Впиваются лезвия глаз…
Но смотрит спокойно и веще
На поле со знамени Спас.
На Небе уже состоялось
По Воле Творца рождество
Великой Руси,
Ей осталось
Земное явить торжество
И стать на века Боговерной,
Такой ее видит монах –
Глашатай победы и первый
Руси торжествующей шаг.
Вот сшиблись!
И рухнул поганый!
Убит, но в седле, Пересвет…
Завыла орда на кургане
От бранных недобрых примет.
Воспрянули витязи духом –
Удачу монах предсказал!
Запели протяжно и глухо
Рожки боевые,
И встал
В переднем ряду ополченья
Как воин обычный, сам князь.
И вот закипело сраженье…
Великая кровь полилась!
И молится с братией Сергий
Пред Троицей Вечной Святой
И просит, чтоб дал Милосердный
Победу князьям над ордой.
Не видя воочию сечи,
Он всё о побоище знал.
« Вот, Фёдор убит – ставьте свечку!
Иван, Михаил…» - поминал
Сраженных по имени старец.
А в полдень сказал, что Мамай
От соколов русских, как заяц,
К себе убегает в Сарай.
Удача к дружинам склонилась –
Победа над чёрной ордой.
Великая Русь народилась
На свет с православной душой
Монаха.
Он ратников волю
В единство сомкнул,
В перевес!
А ночью над стонущем полем
Он телом духовным воскрес.
Под ангелов стройное пенье
Умчался в небесный простор.
Над крышами русских селений
Он скачет и скачет с тех пор.
Он был, вдохновляя отряды,
В густом Бородинском дыму,
В котле огневом Сталинграда,
На Курской дуге и в Крыму…
Вот снова, лишенная света,
Земля моя взята бедой –
И взмыло копьё Пересвета
Над чёрной торгашей ордой.
Сверкнуло над Потьмой во мраке,
Распятым вернув имена,
И дух, что ютился в овраге,
В родные вошёл племена.
Как молния, взмыло над Пущей,
Круша заговорную ложь
С её содержанием сущим –
Развал,
Самовольство,
Грабёж!
Над Ивой,
Над дедовым кровом
Пропело оно, как струна,
И, как электрический провод,
Замкнуло собой времена.
Повеяло Родиной дальней,
Той самой, что Потьмы паши
Насильем и ложью повальной
Изъяли из русской души,
Как будто забилась моложе
По жилам застойная кровь –
Какое величие, Боже,
Какая святая Любовь,
Какие высокие храмы
И вечных начал торжество…
Как больно откликнулись раны
Распятой России –
Родство
Разлучной тоской защемило…
Проходит похмелье.
Как новь,
С весенней проклюнулась силой
К обители русской любовь:
К её городишкам исконным
С беленой кремлевской стеной,
К иконам её чудотворным
С паломников длинной чредой,
К просторам её необъятным,
К рождественским ясным ночам,
К степям и полынным, и мятным,
К её уцелевшим лесам,
К душе и простой и глубокой
С космической грустью в себе,
К певуньям её синеоким,
Лелеющим счастье в избе,
К родительской тихой могиле
Под ветром лоснящим траву,
Ко всей стороне этой милой,
Что родиной малой зову.
Не всю её волю скрутили
Нуждой олигархи – воры,
Не все еще земли скупили,
Не все разорили дворы.
И храмы не все посносили
Кликуши в угоду вождям!
Найдётся ли с сердце России
Прощенье, отступники, вам?
Великое сердце…
Молитесь!
У вас покаяние есть…
Летит над просторами витязь –
Грядущего добрая весть:
На Небе уже возродилась
Россия по Воле Творца
И ликом святым отразилась,
Как в море, в народных сердцах…
Любовью и долгом сыновним
Простой отозвался к ней люд –
Вновь храмы возводят,
Часовни
И стройно молитвы поют.
Ликуют Небесные Силы,
Пополнившись русской душой,
И видят, как солнце – Россия
Восходит над грешной Землёй.
1988 – 1996г.г., 2000г.
с. Ива – г. Н-Новгород
• - значения местных слов и выражений.
Ива – село в Пензенской области.
Пичуры – мордовское село в Пензенской области.
Партийцы – так простой сельский народ называл коммунистов (или «партейцы»).
Орлятник – игрок в орлянку, орлянка – в простонародье игра на деньги, когда игроки
в круге делают ставки на кон под бросающего монету или под других игроков
по согласованию. Если у бросающего монету выпадает герб, то он выигрывает
кон, и выигрывают все те, под кого ставили в круге, а если выпадает решка, то
получается всё наоборот – бросающий проигрывает кон, проигрывают и те, под
кого ставили на круге. До революции гербом России был двуглавый орёл
и его изображение чеканилось на монетах, отсюда игра называется орлянкой
или говорят «играть в орла».
Отряд – группа лиц из местных жителей, организованная для проведения карательных
мероприятий в селе в годы коллективизации – раскулачивание, борьба с религией и
и т.п. Зачастую членами отряда являлись бесчестные и грешные люди.
Молочник – небольшой глиняный горшочек с ручкой для приготовления молочной каши
младенцу.
«Собирать по селу стаканы» - выпрашивать у сельских жителей поднести вина иль самогона
за какую-нибудь мелкую услугу или за властное своё
положение или просто за «здорово живёшь…»
Надел – участок пахотной земли в поле, временно находящийся в собственности того или
иного жителя села. Каждые пять – семь лет проводилось распределение
пахотных земель между жителями села (общины). Землю делили между
хозяйствами подушно, оттого и надел, т.е. наделили.
КРЕСТКОМ – крестьянский комитет, общественная организация на селе в период
коллективизации.
Пика – устройство для поиска спрятанного зерна и вещей. Пика представляет собой
острую металлическую насадку на палку с трубчатым углублением в острие
для захвата содержимого из глубины.
Лузга – шелуха, покрывавшая зерно проса в кисти.
Кочедык – инструмент для плетения лаптей и изделий из лыка, представляет собой слегка
загнутый металлический уплощенный «палец» на ручке.
Онуча – продольный отрезок холста, сукна или другой ткани для обёртывания
ноги вместо чулка.
Хлыст – ствол спиленного с корня дерева.
Немушка – немой человек.
Аванс – в данном случае первоначальная незначительная выплата колхознику продуктом
за работу в колхозе.
Заём – билет государственного займа, Обычно в селе сельская власть распределяла
по жителям и принуждала выкупать, на назначенную сельсоветом
сумму, билеты государственного займа.
Поставка – дополнительное обложение крестьянских хозяйств натуральным налогом:
мясом, молоком, яйцами, маслом, шерстью, теми продуктами, какие производят-
ся в хозяйстве.
«палочка» - так колхозники называли меру оплаты труда, равного одному трудодню, т. е.
если колхозник выполнял работу с трудозатратами равными одному трудодню,
то бригадир или учетчик (табельщик) помечал в своей учетной тетради
выработку данным колхозником в количестве одного трудодня и ставил
напротив его фамилии палочку, как говорят: «Написать палочку».
Трудодень – единица измерения количества того или иного вида сельскохозяйственного
Труда на основе составленных экономистами таблиц и прочей документации.
Двенадцать рублей – в то время на эти деньги можно было купить 12 кг сахара или
Одну пару кирзовых сапог, самый простой велосипед стоил 50 рублей.
Валёк – деревянный плоский молоток для простукивания мокрого белья при полоскании.
Майдан – село в мордовском краю.
Майданы – (Лух – Майдан, Кер – Майдан, Ян – Майдан) – села в Мордовии.
Цеп – орудие для ручной молотьбы хлеба.
Вага – деревянный рычаг для перекатки или переноски брёвен и других тяжелых предметов.
Вертухай – блатное название охранника тюремных постов.
Вяхирь – мешок из холста.
Поличка – зачастую украшенная резьбой открытая полочка в переднем (красном) углу
избы, на которой стоят иконы, лики, святая вода в бутылочке, сухие веточки
вербы с пушистыми серебристыми почками, лежат свечи и поминания
с именами усопших.
Светец – устройство для освещения в избе ночью горящей лучиной.
Мамон – название сирийского древнего божества (идола) богатства ( в смысле денежного
прибытка), жизнь в мамоне – жизнь в любви и в погоне за земным богатством.
Помянник – поминание, книжечка с именами усопших родственников, друзей, близких
по вере и дорогих по духу христиан из других времён.
Стервятина – падаль.