Шмон – это тотальный обыск, при котором проверяется все: помещение, спальные принадлежности, личные вещи.
Матушка-зона издалека угадывалась по особому запаху – смесь дыма махры, аромата тушенки, которой баловалась местная элита – «шерстяные», и вонючей параши. Весь букет запахов вызывал образ суровой аскезы в комплекте с таинственной исключительностью и несмываемой грязью. Сложная компания…
У солдат охраны тоже возникало вдруг это чувство – душевной нечистоты, вины за что-то даже не совершенное. Особенно это обострялось во время штатных «шмонов», когда зеки выстраивались на плацу, а бойцы буквально прочесывали бараки на предмет оружия, наркотиков, алкоголя. После первых шмонов, роясь в чужих, часто грязных вещах, меня не покидало желание вымыть руки, тщательно, с мылом, снять с души грязь. Но уже через полгода службы это чувство притупилось и не мешало жить, тем более что изъятие оружия и алкоголя зачастую спасало зону от кровавых разборок по пьяни.
А вскоре я уже научился, только лишь зайдя в барак, чувствовать хмельной запах и место, откуда он исходит. Бывало так: вроде бражный запах есть, а брагу никак не найдем… И полы пробовали поднимать – безрезультатно. Но вот как-то однажды смотрю – стоят грязные кирзовые сапоги возле самой тумбочки, и заткнуты они серыми заскорузлыми портянками. К чему бы это, - зеки, в общем-то, народ достаточно чистоплотный… осторожно, двумя пальцами выдернул портянку из сапога, а там – в стеклянной литрушке, - ОНА, бродит, лезет через край.
На зоне лучшей брагой считалась настоянная на таежных ягодах, чаще на «уральском винограде» - рябине. Выносили, выливали ее, ароматную, прямо в грязь или в снег, - по времени года. Но никогда не было желания попользоваться чужим. Наверное, брезговали из сапога-то…
Бывало, находили и оружие, - расточенные под автоматный патрон «стрелялки», выкидные ножи, которые в те времена были для нас еще новинкой. Попадались ножи двух видов, - пружинные и рессорные. Первые – корявые, мужицкие, с огромным пружинным механизмом от будильника; вторые – тонкие, изящные, в виде туфельки, с кнопкой-шариком, отполированные, как зеркало.
У всех солдат охраны в особых тайниках хранились зоновские сувениры – «зековские» вещи на дембель: рогатые боевые перстни, роскошные часовые браслеты и, конечно, ножи. Да только, уходя домой, опасались шмона, только теперь уже по отношению к себе, а грозило это статьей «за нарушение соцзаконности» и дисбатом, поэтому в последний момент сбрасывали их «молодым», - может, хоть им повезетувезти это на волю.
Многие умения обитателей зоны поражали воображение: из черного высохшего хлеба, смешанного со столярным клеем, - фигурки богородских медведей, наборные резные мундштуки из текстолита и пластмассы, записные книжки в роскошных переплетах в камешках и тиснении.
Но более всего поразила меня одна находка – на скомканном листочке в верхнем ящике тумбочки торопливые строки:
«Гитара плачет где-то за стеной,
Друзья ушли искать заварку чая,
А я читаю: «Милый мой, родной,
Люблю тебя и по тебе скучаю!
Зачем не слушал раньше ты меня?
Но я тебя ни в чем не упрекаю…
Наверно, можно жить и не любя,
А как прожить мне без тебя – не знаю…»
За окнами опять идут дожди,
Уже весна, но дождь совсем осенний,
А у меня на тумбочке лежит
Твое письмо, журналы и Есенин».
Господи, да ведь это стихи, и, как мне показалось, неплохие! Вот что стало для меня самым ярким открытием на зоне, - настоящая человеческая душа, неуничтожимая никакими поворотами судьбы, даже лишением свободы.