Tristan Tzara - L Homme Approximatif Часть 7 перев

Хамлет Принц Ацкий
L’HOMME APPROXIMATIF


Часть VII

когда редкая зелень вымерзает на корню
и иссякает ночь едва на землю глянув
когда померкнет бакен в поседевших волосах
когда зол плач ребёнка разучившегося плакать
сражённого опустошающею тьмой заклятий
когда кудесник тьмы поэт иль смех его
замедлит ход в тени зерцало пробуждая
когда вероучения в грубых тонах падут на горы
сожжённые паническою злостью сломя голову шагающей по корчам и кариатидам
и затеряются в бесчинстве плотских масс – им свойственном –
когда – хилым фонариком на деспотичной морде острова –
русалка мимолётная – трущоба без единой бухты вне сомненья –
из погребальной песни черпает жемчужный огнь утех
а из утех бесстыжее унынье – укротителя прощений –
когда желание – коптящая беспечность – вентерь солнца лижет 
пороги рек трясёт – хребты ломает пополам –
охотница гордыня – мрачный кляп –
вдыхает колебанья неудачи  и пьянящий аромат её купин  –
когда косматы и ужасны – порожденье неизменной ночи –
наводят мифы страх все крики заглушив –
по пьяной лавочке изрядно подустав –
ты чувствуешь в руках прилив энергии – звезда паромов плывёт
           среди ночных огней
когда ты сам – измотанный смятеньем взоров
будто чужак вновь просишь помощи у сердца
когда тень режется о тень и взгляд о взгляд
стирая с глаз долой обет навязанный твоим уединеньем
не в силах больше по твоим стопам идти след в след –
качаясь отворяются тугие ставни юности твоей 
и ветер что есть духу устремляется в тебя
распахнутые окна на фронтоне мыслей
через тебя шлют памятки о прошлом
встревоженное крохоборство подчиняется без оговорок
обидам плотским от замшелой западни
зевают двери полиняли окна тело же твоё
прибоям шквалам продано – на блюдечке из солнца
поднесено наиглавнейшей наижесточайшей
гремящей скромности капризных дней

коварно приглашение на анемичный юг
под сень навеса предлагаемого молчаливо
смертное слово образованное уймою сменяющих друг друга возрождений
при жалких средствах пожирает самоё себя прелестница весна
            поёт и ускользает из-под ног твоих
ты хочешь знать куда же ты идёшь тяжелое наследие бессмертия деревьев
и отчего тобою движет этот знак
сад поражён страстями злыми
чарующая бледность обустроилась снаружи
что ты есть и чего не знаешь ты
шипящим гадом рыщешь между строк
затем ты удивляешься затем вопросом задаешься
лепечущий цветок желает знать
так вот со мной играет строя козни рослое незримое дитя
и из угла в угол меня швыряет в каземате
             моих растраченных впустую лет
обвисшие лохмотья временного смысла
застывшая безжизненность познания и благ

забвение схороненная в недоступном месте вера
схоронена в курганах вереске плодах
просторно ложе тайного допроса
где молчалива набухает почка молнии
трепещущее знамя
когда глаз не помощник боле
взрастит птенца путь без поводыря
от дьявольских потоков вставший дыбом
когда уединение пропитано таинственными взглядами
притягивает насаждения гордыни
юности твоей ставни отворяются качаясь
и на скаку берёт любовь дюжий барьер
трепали понапрасну алебарды мглы толпу
к которой сила благородная стремилась – о шипи змея шипи –
излили на тебя несметные вновь прибывшие солнечные весточки свои
с таким обилием любви смешали что огонь
казалось кровосмесительную память увенчал

страх противоречивый в голове твоей нарушил равновесье гор
и омерзительна тебе фантазия которой несомненность
           участи тебя сломила –
победу одержала неуверенность – суждений гибель  –
на мнения вершине твоего острог воздвигся измождённый
где кончат свои дни несбыточные прорицанья
где ложь доходчивости кончит свои дни
где разум более не знается с собой
среди мер и весов неистощимое сиянье
где шепчут на ушко опасности друг дружке странную взаимопомощь
несокрушимы подались в бега тангенсы кратеров
замок амбарный опасений
бдительность безмерная
тайные гарпуны

к чему мне начинать мой путь – мой путь печальный –
к чему над ветром-пересмешником кружить
иль дном морским прощённому сиделкой при болящих быть ночах
и грабить злато празднеств – чтоб крепить их к люку
             сердца твоего – газообразной непроглядной тьме –
от ваий моря отделять старую гальку слезу коей созреть не суждено
когда устроены новыми силами небес парят слова
им суждено истлеть в мгновенье ока и покорно сгинуть
слова кружатся
оставляя за собою еле уловимый след волшебный след своих значений лишь значений
или букетик транспарантов ищущий поддержки в каждом взгляде маяка
в оконце освещаемом не резвостью утраченной не пылом
– а звёздами – но мы уже изрядно постарели думая 
          о них и созерцая их
снуют возле крох скудных жаворонки
что знаем мы о них – кроме суровой этой качки на
           неотёсанных волнах пред нами
и ритмов угрызений совести хромых что создаём мы сами для себя –
           что знаем мы о них
где этому конец ради какого иллюзорного похода мы продолжаем
             путь наш раздираемый враждой
к границе неизвестностей своих
далёкой как поросшее пучками ложе камыша
далёкой как потрёпанное решето что съёжилось колеблясь
далёкой как сухие листья коим аргументы позволяют падать кстати
кстати к провинности когда придёт немилость 
и зверства умудрённые и сбивчивые всхлипыванья соловьёв
и всяко-разное и многое другое
проносится по кромке горизонта
к жертвам что пажитями славны и рабочей силой
насторожённо застывает ширь
и ревностное ожидание сей тишины крадучись входит
беззвучной поступью пасётся ожиданье в нашей памяти
бесцельной бездыханной
занозы извлекает из мантильи гладкой дюн
среди длиннейших средь болезненных
убожество артезианских духов проползает
лучистые пары взошли от словарей то лары и пенаты   
им холод новизну и зримость придаёт

дитя пожухшее среди посылок детства
и детство скрытое песком рассудка
ребёнок ненасытный средь реликвий
тускла воды прохлада и глаза его совсем мертвы
ужасно детство что зерцала множит
и эха запоздалую отвагу баламутит
вновь обретаясь с каждым шагом и ещё быстрее ускользая
вновь обретаясь неизменно и всегда слепей чем прежде
словно растение что бессознательно пожрало б нас
словно любовь что бессознательно пожрала б нас
в числе сосулек счастия что бессознательно б ломалось на куски
словно манера чей бы абрис был изящною рукой начертан
возможно было б крону дерева узреть в листе
и неосознанно в каждом из листьев ствол древесный
на языке несхожем с тем что служит кровом нам
плод надкусив ты в сердцевине видишь самый полдень 
и стебельками видишь ветви крепкие и тянущиеся
сквозь створки приоткрытых век
как многочисленные языки
как вены ставшие на якорь листьев
и в точку что уже едва ли разглядишь – вот так же –
к пёстрым шаблонам безграничных сходств
эхо подобий пролагает путь из голосов и исчезает
с твоим вместе в волнах от звуков коими марает надпись
непокорённого недремлющее око

древо живёт в тебе и ты живёшь в его тени
и по воде круги с годами пролетают
надетый на утопших тяжкий камень сердце
влечёт тебя ко дну невыразимых отношений
с трудом передвигаясь средь ошибок
узы прочные – о закопчённые неспешные гребцы
проникшие через окно – ночь знающая в масках толк
каждую ночь впускает юность долговязую ко мне
чтоб больше никогда не потерять её опоры на земле враждебной

я приобрёл её солоноватый привкус
её тайные стороны забыв
любви разверстой как могила
столько её с собой в могилу сносит терпеливых
столько иных грустит
взошли упругие побеги да и на лужайках столько жизней
            разных ночи столь длинны
плетут свои бессмысленные рифмы
и всяко-разное и многое другое
кто смог бы их прочесть и вновь пересказать
ни жить ни умереть не смог бы


ПРИМЕЧАНИЯ

[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]

VII.1.1 – 5. Эти строки об одиночестве и опустошении (редкая зелень, иссякающая ночь, поседевшие волосы, плачущий ребёнок и опустошающая тьма) создают меланхоличную обстановку для самоанализа в данном разделе и для возвращения в детство и воспоминания в строках с 24 по 31. См. прим. к VI.4.11.

VII.1.29 – 30. Пример не поддающегося описанию, но безошибочного тона, по которому можно узнать Тцара в его наиболее лирические моменты.

VII.2.5 – 10. Строчки, в которых критически оцениваются свои побуждения, приводят непосредственно к образу выросшего ребёнка, преследующего человека, ребёнка незримого и не вполне сообразительного, являющегося носителем всего лишь фрагментов «временного смысла».

VII.4.7. Разум, отрекающийся от себя, служит прелюдией к дальнейшему исследованию словесной немощи в строках VII.5.7 – 9 и нашей собственной неспособности быть убеждённым в чём-либо; патетический вопрос в VII.5.14 и 15: «что знаем мы о них», разносится эхом на протяжении поэмы, которая, в итоге, является не чем иным, как поэмой только лишь приблизительного познания.

VII. окончание. Некоторые места поэмы выдержаны в интонации, сходной с "Пепельной Средой" Т.С. Элиота (1930), например: «мир за пределами этого мира... и всяко-разное и многое другое» (часть IV), а также заключительный рефрен: «и твёрд как камень облачённый в сланец / я ожиданья дал обет...)» (часть XIX), который точно так же напоминает своими образами камня и огня о "Бесплодной Земле".