Вы были в деревне Мальцево? Нет? А хотите побывать? Вспомните известные всему миру картины И. И. Шишкина «Корабельная роща», «Утро в сосновом бору», «Рожь» — и вы почти в нашем селе, рядышком с Елабугой оно, всего в шести километрах, если идти лугами.
Две улицы ровные, параллельные одна другой и речке Тойме. В пятнадцати минутах ходьбы лес с двух сторон, все ели да сосны. По берегу реки вербы да тополя, луга зеленые, широкие до самой Елабуги и дальше ее, в них озера голубые, богатые ры¬бой. Деревня малолюдная, тихая. Вечерами, особенно зимой, выйдешь за ворота, и тишина так обволакивает тебя, что кажется: растворяешься в ней и плывешь, плывешь к ясному месяцу — серебряной рыбке загадывать желание. Но вот в безмолвное сияние ночи веселым перезвоном колокольчиков врывается пес¬ня:
Ой да со вечера с полуночи.
Ой да со вечера с полуночи
Головка боле-е-е-ла.
Головка боле-е-е-ла.
И я начинаю приплясывать под березой. Певуньи проходят, не заметив меня, да и заметили бы, не подошли — были мы тогда еще мало знакомы. Песни меняются. Вот уже затянули грустно:
Напилася я пьяна.
Не дойти мне до дому...
И такая тоска передается голосами, и такое чувство безысходности, что и мне уже плачется.
Поем мы все, а вот затронуть пением душу не каждый может. А Тоня с Ниной могут. Бывшие доярки, выпив вина, не скрывались от людей. Кто бы знал, что они навеселе? Но им хотелось петь и иметь слушателей, знали ведь, что поют хорошо. И их слушало все село, пока не разойдутся по домам певуньи.
Обе они среднего роста. Нина полновата, а Тоня стройная, легкая, как девушка в шестнадцать лет.
Курносое лицо Нины, круглое, как у матрешки, кажется некрасивым, пока она не поднимет на вас чарующих глаз. А поднимет — такой чистой голубизной удивит, что невольно улыбнешься от обуявшей тебя радости.
У Тони лицо смуглое, овальное, нос широковат. Карие глаза всегда печальные, даже когда смеется. На носу и щеке слева по короткому белесому штриху — шрамы зажившие, от побоев мужа.
В свободное время они всегда вместе. Причину для выпивки найдут в момент. Посадят картошку — выпьют, чтоб росла; выкопают — выпьют, чтоб сохранилась. И запоют. Голос у Тони высокий, звонкий, а Нина поет низким, грудным, приятным голосом.
Пристрастились к зеленому змию женщины благодаря мужьям. Сами пили и их заставляли. У Нины муж умер, у Тони — в тюрьме. Дети ихние давно обзавелись своими семьями. Вольным — воля!
За песней и посмеются, и наплачутся. Что хорошего видели они в жизни? По сорок лет изнурительной работы, когда в четыре утра в любую погоду надо идти на ферму. Раньше доярки и корм давали каждой корове, и навоз убирали. Это потом на ферме произошло разделение труда. А дома ждали мужья, дети; надо накормить их, постирать, заставить детей приготовить уроки. И домашней скотины полный двор, за которой нужен уход да уход, иначе ни мяса, ни молока не будет. И во всей этой жизненной круговерти только и радости было, что песня.
Но как бы ни загуляли женщины, неявок на работу не было. В редких случаях подменят свои же подружки-доярки.
«Однажды, — рассказывает Нина, — выпили мы после лишения жизни поросят. Сначала, значит, у Тони резака работал, потом у меня. Нажарили печенки. Закуска хороша, и выпили много. Тошно ведь нам дома-то, пошли вдоль улицы, поем. А на дойку надоть вечером-то. Так с песнями и на ферму пошли. Глядь — Тоньки рядом нету. Когда она от меня, в каку избу свернула, я и не заметила. Поняла, хитрюга, что доить не сможет, и смылась. И я не помню, как добралась до фермы, но взяла подойник, села, дою. Ведро полное корова дала, вылила в бидон, дою снова. Опять иду в кладовую в бидон из ведра перелить — а молока нету. Заведующий фермой улыбается.
- Нин, где у тебя молоко-то?
- А хрен его знает, нету.
Опять пошла, тяну за сиськи корову, дою. Иду выливать — молока опять нету.
- Нин, может, ты пролила удой-то?
- Нет...
- Где же молоко? — умирает со смеху.
Вот, блин! Я, оказывается, весь вечер одну и ту же корову доила».
Этот случай она рассказала мне, когда мы уже сблизились по причине моей работы завклубом, когда объединились самые голосистые и желающие блеснуть своими талантами женщины в небольшой хор «Рябинушка». А любителей песни в Мальцеве много. Да и как не петь в этом благодатном краю? Душа переполняется радостью от созерцания прекрасного, и запоешь или сочинишь свою песню.
Если вы будете в Мальцеве, сходите на полянку или плотинку. Это не я их так ласково назвала, а сельчане называют издавна. Плотинка в селе; со второй улицы спустись с холма — и ровный прибрежный луг со множеством грустных старых ив, на которых галдят галки и вороны, среди густой травы у пруда вышагивают гусята под присмотром строгих мамаш, подальше — маленькими облачками рассеялись овцы. Солнце спросонья ленится: сначала полежит на берегу речки, потом посидит на краснотале, заберется на тополь и, окончательно проснувшись, засияет на небосклоне так лучезарно, что поляна засеребрится.
Не потому ли много в Мальцеве песельниц? Да каких! Если бы с ними занимался в их молодые годы кто-то по-настоящему, заткнули бы за пояс знаменитых артисток.
Собирала я для хора старинные русские песни. Придешь к бабушке, ей лет под девяносто, глаза не видят, а песни не забыла:
Ой да красное солнышко закатается,
Ой да любовь девичья изменяется.
Ой да я пойду да схожу да по серебряничку,
Ой да я пошла да нашла да золотое кольцо.
Запишу песню, заучу мелодию — подхватит «Рябинушка», и вот уже и на концерте выступает.
По независящим от меня причинам я уехала из села. Но когда мне бывает очень тяжело, тянет к милым певуньям. И вот мы опять вместе. Выпьем, конечно! Поделимся новостями. Хотя, что нового может быть у пенсионеров? Кто умер, прибавили ли пенсию, дают ли зерно и по какой цене, есть ли зарплата работа-ющим. Я прошу: «Спойте, женщины!»
Кто-то затянет первой, все подхватывают — и плавно течет русская песня, на глазах слезы от неизъяснимой печали, выраженной голосами, изливающими всю душевную боль каждой из нас.
Ноябрь 2000 г., г. Наб. Челны