Здравствуй, Лу-Лу!
Или лучше: "Привет, Лу-Лу! Скучаешь? Я тут малость подзадержался..."
Нет.
Здравствуй, Лу-Лу! Как Я скучаю по тебе! Я умираю без тебя! Я просыпаюсь в мыслях о тебе, думаю о тебе весь день, засыпаю, обнимая твой образ, и вижу тебя во сне! Почему я думаю о тебе? Впору бы подумать о вечном, покаяться, попросить Господа о спасении отсюда, или, хотя-бы, о местечке в Раю... Или вспомнить мою бедную матушку в Провансе, которую несколько лет не навещал, отсылая ей лишь банковские чеки время от времени да письма еще реже... Почему я думаю только о тебе, Лу-Лу? Как звучит твоё полное имя? Луана? Лукреция? Луиза?..Ты подошла ко мне просто и раскованно:" Привет! Я Лу-Лу. Ты мне нравишься!", заглянула в мои глаза, и пол подо мной пошатнулся, поплыл, будто были мы не на выставке современной живописи, а на палубе речного трамвайчика на Сене... И я украл тебя у всех. У Парижа, у всего мира! На целую неделю...Это потом я узнал, что прошла неделя, а тогда мы домчались до моей маленькой студии под самой крышей, и время утратило значение для меня... Иногда, натянув штаны, ботинки на босу ногу, и накинув плащ, я спускался на улицу, чтобы купить какой-нибудь еды, кофе, сигарет и винa, и, вернувшись, вновь попасть под лавину страсти, порой не успев и поесть...Ты перечеркнула всё, что я знал о женщине, о любви, о сексе, и я узнал это с тобой с новой глубиной и в новых красках! Радуга до тебя была серой, Лу-Лу!
Зачем я уехал из Парижа? Зачем я попёрся в Индокитай? Ах, да! Однажды мы с тобой всё же спустились вместе на улицу, и я увидел, как ты влюбилась в дорогущую шубку из черных русских лисиц за стеклом бутика на Елисейских Полях. И я увидел тебя в этой шубке на голое тело... Я уже тогда сошёл с ума?...Пожалуй...Я помню, как умолял редактора отправить именно меня за репортажем о битве при Бьендьенфу для нашего еженедельника, как выпросил у Жоржа Матье, с которым познакомился на той выставке, какой-то набросок с авторской подписью, чтобы умаслить этого хренова эстета..., хотя, что это я? Он, в общем то, славный малый, редактор наш...
А может быть я просто убежал, Лу-Лу? Сбежал, чтобы спасти нас от зверя, которого ты во мне разбудила? Ведь и теперь, когда я лишь вспоминаю о тебе, он ворочается во мне урча и всхлипывая...Я вспоминаю тебя...Твою счастливую озорную лисью мордашку в облаке рыжих кудрей, твои изумрудные глаза, такие бесстыжие, умные, беззащитные, и еще Бог его знает какие, глаза твои...Твою тонкую шею, от одного лишь прикосновения губами к которой я терял голову, а ты и кончала порой!.. Я помню грудь... Две хорошие, широко расставленные сисечки с дерзко вздётнутыми сосками, которые, к тому же, и смотрели в разные стороны, будто отвернувшись друг от дружки, завидуя каждая красоте другой...Помню, как рвал на тебе пальцами ткань своей рубашки, чтобы добраться до них, забыв в безумии, что у рубашки есть пуговицы...А твоя великолепная задница! Мне больно её вспоминать, потому что зверь во мне взвывает и начинает скрести мои рёбра когтями! Ты, наверное, унаследовала её от какой-нибудь восточноевропейской или латиноамериканской прабабки. Да. Я ведь ничего о тебе не знаю- мне незачем и некогда было тебя расспрашивать. Но Франция таких задов не рождает! Французские задницы плоские и низкие, а твоя... Однажды ты решила помыть пол в моей каморке- бедолага был разукрашен пятнами вина и кофе, окурками и крошками, как пол в провинциальной забегаловке утром после праздника...Я нашёл какую-то тряпку, а ты не стала брать швабру, как городские хозяйки, и не встала на четвереньки, как это делают крестьянки, а наклонялась, не сгибая коленей, и просто мыла пол руками, пятясь назад и игриво вертя при этом голым задом . А когда ты распрямлялась, подол моей истерзанной рубашки не соскальзывал с твоих ягодиц, а оставался лежать на них! Праксителю, ваявшему Венеру, и во сне такая присниться не могла! Я восхищался ею как шедевром, поклонялся ей как идолу, и владел ею как плебей! Я месил её как белое тесто, жрал как свежий хлеб, ласкал как младенца и лупил как африканский барабан! А потом ты ходила мимо зеркала на дверце моего шкафа, и постоянно оглядывалась, любуясь следами моей страсти на своих ягодицах, вгоняя меня в краску и возбуждая на новые безобразия...
Лу-Лу! Моя прекрасная Лу-Лу! Может был это сон? Или сплю я теперь? Нет- я пытался проснуться! Я бил себя по лицу, я грыз свои руки, но проснуться не смог! Это ужасная явь, Лу-Лу!
Да. Наверно, я сбежал. Убежал, чтобы взять передышку, чтобы не сгинуть в твоей безудержной и бесконечной страсти, чтобы попытаться унять в себе зверя. Кстати, зверь сослужил мне службу! Уж добрую, или нет, но не одного и не двух вьетнамцев порвали мы с ним, прежде, чем скрутили они меня! Хотя, не будь его- целее был бы я сейчас, это точно...
Не прочтёшь ты этого письма, Лу-Лу. Потому, что нет чернил и бумаги в яме, где я живу... Больше всего на свете хочу я увидеть тебя, и больше всего на свете не хотел бы я, чтобы ты увидела меня сейчас. Я живу в глубокой яме, на дне которой в дождевой воде вперемешку с моей мочой плавают мои экскременты, избитый, исхудавший, вонючий и уже бородатый... Я не знаю, выберусь ли отсюда- не могу допрыгнуть до бамбуковой решётки над головой, ни взобраться по скользкой стене. Думаю, за меня хотят выкуп, иначе убили бы давно. Заплатит ли за меня Франция? Найду ли я тебя, если вернусь? Даже если ты и осталась в моей квартирке, по прошествии неоплаченного месяца хозяин выставит тебя, и пересдаст её. Этот жадный итальянец Ди-Луна церемониться не станет...Я не знаю, будем ли мы снова вместе, если даже я тебя найду- страсть не повторяется, да, если я и вернусь, то совсем другим...Яма убивает меня...Только ворчание зверя при мыслях о тебе напоминает мне, что я еще жив.
Леонид."Яма".Эссе.23.12.2012.