Шёл високосный. Кажется, среда.
Октябрянвапрелюль. Не так уж важно.
Земля дышала глубоко и бражно.
Бродила в ней неясная вода.
Извне глядела девушка в окно.
А, может быть, старушка. Всё равно.
Смущал эфир очередной пророк.
Но кто ещё внимал его глаголу?
Смоковница, цветущая не впрок -
и та ресницы опускала долу.
Извне проистекал серьёзный свет.
А, может быть, и тьма. Различья нет.
Припухший глаз, рождающий мираж,
светило промокало ваткой.
Я спохватился вспомнить "Отче наш",
отчаялся - и зашуршал тетрадкой.
И нота, занесённая извне,
аккордом распласталась на стене.
В испуге лиц, в испарине дворов,
в надрыве пробегающей сирены, -
во всём заметны были перемены,
грозящие одной из катастроф,
которая, извне происходя,
любезна человеку и поныне.
- О, Господи! Пошли земле дождя! -
молился старый Ной в своей пустыне.
Молился старый Ной. А сыновья
у высохшего некогда ручья
преступно на троих соображали
толику остававшейся воды.
Извне цвели роскошные сады
и время года так опережали,
что самый факт цветенья был не чем
иным, как наглым нарушеньем пакта
о равновесье жизненных систем.
Но вдруг (о, как фальшиво это "вдруг"!)
светило поразила катаракта.
Мир не успел понять, что близорук,
как ангел возвестил конец антракта -
и рухнул дождь, сметая всё вокруг...