Двести лет назад я жил и не помнил ничьих имен,
Не водился с плохими парнями, не плакал в чужие плечи.
Но был счастлив от самых пелен
И до самой той нашей злосчастной встречи.
Я был мальчик, я собирал полевые цветы.
Улыбаясь вернувшемся из курортов загорелым птицам,
Я присваивал каждой порядковый номер.
Тихо шел, огибая тропинкой кусты,
Но остался глядеть, как что-то искрится. Так и помер.
Три веснушки на правом плече, сумасшедший девичий бред,
Юбка - шелк и смешная рябая косынка.
Вот как я по частям написал твой портрет,
А лица по сей день, как ни плакал, так и не вспомнил.
Я украл тебя сразу же у всех невозможных сил
И повел впопыхах по дубровым сугробам.
И я сразу немедля тебе простил,
Что ты станешь моим гробом.
Так и жили, не зная ни бед, ни тревог, ни счастья.
Просыпаясь, ты хохотала, выпивала горстку волшебных своих бобов
И неслась в сады, раздирая колени, голени и запястья.
А мой сводный брат говорил, что это не есть любовь.
Разве мог я справиться с твоей вечной кипящей кровью?
И не мог догнать твой колдуньий подол, волочащийся по оврагам.
Так и стал я ходить в лесной кабак, весь прокуренный мохом и молью.
Я любил тебя и тогда наперекор всем моим друзьям и твоим бессчетным врагам.
И в тумане, после двойного гремящего пунша,
Я точно, не сомневаясь, знал, что приду домой и накрою тебя нашим выцветшим пледом,
Размочу твои раны спиртом и протру там, где кожа распухша.
Я почти научился поспевать за твоим следом.
Так вот я возвращался приникнуть к твоим ногам,
Поутру не найти тебя, вылезшую в окно.
Двести лет назад я жил и не помнил ничьих имен,
Но теперь не дышу в надежде забыть твое.