Её, упрямую, тянули за чембур,
Она-то знала, что за этим будет,
Кобыл, увы, считают словно дур,
Но многие умней, чем люди судят.
И рядом парковался коневоз,
И был опущен трап, и всё скрипело,
Когда-то он её на старты вёз,
В душе кобылы словно закипело:
«Зачем, за что? Я вам ещё сгожусь!
Да, может, я стара, не очень резва,
Но рысью я как пони пробегусь,
Детей ещё катая, так чудесно!»
Но люди продолжали лишь тянуть,
Чембур уже порвётся, всем казалось!
Кобыла знала: дальше будет жуть,
И что ей обещали – оправдалось.
Она ногами пятилась назад,
Её и хлыст, и камни не пугали,
А раньше говорили: «Лошадь-клад!»
Тогда, наверно, бойни все не знали.
Кобыла продолжала громко ржать,
Но это был не страх. Душа болела.
Она могла бы людям сдачи дать,
Но видя коневоз, вновь оробела.
«Пришёл мой час, как глупо ухожу,
Да, до людей, увы, не достучишься,
Я ржаньем им ничто не докажу,
Тогда душа, чего ты горячишься?!
Зачем ты вспоминаешь, как росла,
И как была наивным жеребёнком,
И как была когда-то им нужна,
Ну а теперь на смерть идёшь неловко?»
Её упрямость спала, наконец,
И старую в машину затолкали,
А конюх грозный буркнул: «Всё, конец!»
И вновь воспоминанья замелькали.
Когда уже водитель газ нажал,
Откуда-то из дальних тех конюшен,
Хозяин бывший к лошади бежал:
«Ты так стара, таких как ты тут дюжин»
До лошади те звуки донеслись,
И даже ей обидно очень стало,
Хозяин крикнул снова: «Ты смирись!
На тварь одну в планете станет мало!»
Из чёрных лошадиных умных глаз
Слеза одна за жизнь за всю скатилась
«Со словом «тварь» придумали вы нас,
Но сами в тварей только превратились…»
И коневоз уехал. Далеко.
И вечером пустой уже вернулся.
Так кто же тварь из нас, кому легко?
И кто на свете тварью обернулся…