И живу вроде бы недолго, но три войны прошлись по мне лично. Три. Первая – отобрала моих дедов, вторая – убивала одноклассников, третья – калечила учеников. Здесь ставлю жирную нестираемую точку, чтобы она никогда не превратилась в запятую. Чтобы жили сыновья, чтобы не сиротели внуки, чтобы мир был прекрасен и вечен.
НА ФОТО ПОЖЕЛТЕВШЕМ ЛЕТО
Давным-давно забытый снимок
Нашла вчера меж старых книг.
И ожил бережно хранимых
Воспоминаний светлый миг.
На фото пожелтевшем – лето,
Колодец, тропка, дом в саду…
Мне девятнадцать-двадцать где-то,
И я по улице иду.
Несу, как крылья, коромысло,
И в вёдрах плещет не вода,
А счастье серебрится. В мыслях
Летела птицей я тогда.
А этот парень… Как же звали?
Не вспомнить имени теперь.
За кадром – "Ява", небывалый
В те годы двухколёсный "зверь".
Железный друг оставлен, брошен –
В сторонке подождёт чуток.
Откинут шлем, и чуб взъерошен...
Испить бы счастья! Хоть глоток.
Щелчок! И замерло мгновенье,
Но жизни не замедлить ход.
В афганском выжженном селенье
Шальная пуля парня ждёт…
И вновь от старого колодца
Иду я с вёдрами домой,
А парень смотрит и смеётся…
Я – молодая. Он – живой.
ЛЮБИМОМУ ОДИННАДЦАТОМУ
Этот сон является давно:
Шум листвы и аромат сирени,
На полу играют светотени,
В майский день распахнуто окно.
Белым мелом тема на доске –
Что-то там… о будущем, о счастье.
Лучик солнца – зайчик рыжей масти
Вдруг скользнул и замер в уголке.
В классе воцарилась тишина.
Робко ветер шелестит журналом –
Силится запомнить запоздало
Всех моих ребят по именам.
А они… склонились над столом –
Так сосредоточенны их лица,
Будто в яви, будто мне не снится,
Вижу каждого. И знаю, что потом.
А потом… мир – словно кувырком,
От реалий никуда не деться,
Мальчики шагнут в Чечню из детства.
Ни прикрыть, ни спрятать под крылом.
Если бы вернуть тот майский день!
Он и был поистине счастливый:
Все со мной, и все ребята живы,
И цветёт за окнами сирень.
Если бы вернуть тот майский день...
* * *
Он жил один. Был тощ и нездоров,
надсадно кашлял дымом самокрутки,
но на деревне, в сотни две дворов,
был первый балагур и прибаутник.
И с нами, "конопатыми", шутил.
Меня забавно называл пацанкой,
а если выпадало по пути –
подсаживал верхом на Атаманку.
И с высоты пастушьего седла
смотрела я, счастливая малявка,
как покататься очередь росла –
бежали рядом Колька, Мишка, Славка...
Он был один у нас – наш общий дед –
у сельской ребятни шестидесятых,
чьи деды из военных давних лет
смотрели с рамок под божницей в хатах.
Свистульки вырезал нам из ольхи,
сбивал ходули каждому по росту,
воробушка, что выпал со стрехи,
он возвращал в гнездо – легко и просто.
Запомнилась шершавая ладонь –
он гладил нас по встрёпанным макушкам,
и тяжкий вздох, как приглушённый стон:
"Бездедовщина... Эх, едрит на мушку!"
Но раз в году, когда фронтовики
победным майским днём при всём параде
шли в сельский клуб, сидел он у реки,
потом надолго запирался в хате.
Все знали: на войне он был в плену,
а после "искупал вину" в ГУЛаге.
Вернулся – не застал в живых жену,
лишь дом пустой тулился у оврага.
И умер он в одну из годовщин
им так и не заслуженной Победы.
Не дотянул всего лишь год один
до весточки, мотавшейся по следу,
что орден боевой ещё с войны
Героя поджидал в архивах где-то.
И нет ничьей, как водится, вины...
и человека...
Человека – нету.
Это стих-е в авторском исполнении: https://youtu.be/kFRFjh5fuFA
~ ~ ~
Фото - то самое... (конец 70-х прошлого века)