1.
НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ, 32/34
Вспомнится острою болью квартира на Невском.
Чудная печка своим веселила нас треском,
духи шептались, сморкались и шлёпали в тапках,
кошка ходила на белых на мягоньких лапках.
Окна рядком выходили на купол костёла,
где белый мрамор встречал Сына Божия как новосёла.
Стоя под аркой, противясь декабрьскому мраку,
видела я, как неспешно проходят в “Собаку”
Блок, Гумилёв и Кузмин, Мандельштам,
ловко спрыгнув с подножки трамвая,-
чаша их не миновала меня круговая.
Ты диадему с холодного лба подари мне,
леди Ахматова, пусть я сейчас в Третьем Риме,
снов всех серебряных мне не собрать,
но светло вспоминаю
крест католический в окнах - преддверие рая,
ландыши в вазочке глиняной - тело скуделью
Санкт-Петербург поэтический ставило целью,
только скудель прохудилась, и душу украли
бесы от Фёдор Михалыча. Это у крали
типа Настасьи Филипповны в норме неврозы,
я же не вспомню столичные злые морозы,
ландыши вспомню и чудную в кафеле печку.
С Богом, не чокаясь, пью за судьбу человечью,
где с нашим счастьем мы сами себя разлучаем,
где и пасхальный нам благовест кажется
плачем печальным.
Выпью, слезу уронив, за квартиру на Невском,
чудную печку напомнит свеча своим
траурным треском...
17 марта 2014
2.
ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ, 4-АЯ ЛИНИЯ
Та квартира на Васильевском острове,
где я столько страдала,
помнит дыхание муз, пламя свечек и дух сандала, -
свечки горели во имя Христа, и сандал воскурялся во имя
Будды;
сколько в окно не смотри - ничего не увидишь, как будто
после нейтронного взрыва. И всё же я видела окна
на супротив, и дождей петербургских волокна,
сшить из которых возможно лишь саван.
Впрочем,
к звёздному куполу я обращала очи,
видя в нём нечто приятное для созерцанья
(вижу теперь лишь обрывки былого мерцанья);
и обнажённая кладка кирпичная флигеля рядом
так гармонировала с романтическим взглядом
в недра Европы, где замки старинные, парки,
только иную судьбу наплели мне нетрезвые Парки -
сень дома скорби, столь близкую русской культуре.
И уж не верю, что бог я в миниатюре.
Червь я и раб,
но, увы, не сыскать господина:
Будда, Христос и Аллах, - извините, но всё мне едино,
всё чужеродно, и больше сандал не курится -
курится “Ява”, и щерится злая столица
сюрреализмом Дали на железобетонном просторе.
Господи Боже ты мой, как же хочется моря...
20 марта 2014
3.
СИМЕОНОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК, 9
Тот переулок, что между Фонтанкой с Литейным.
Двор - словно карцер в тюряге, но узник потерян
в доме Мурузи, что рядом, в котором жил Бродский,
или же в Доме Фонтанном, где живы не плотски
Анна, её Гумилёв, и Серебряный век в пожелтевших
фото и книжных страницах - всё больше ушедших,
чем остающихся здесь, что наводит на мысли,
столь же невкусные, сколь непременные мюсли,
что жизнь земная - лишь глюки и мара.
Что мы имеем? - кусочек огромного мира
в пыльном окошке, где зелени нет и в помине.
Стен очень много. Есть место крюку и картине,
чтобы повесить на крюк и повеситься тоже.
Со всех сторон - Петербург, сталью в сердце,
морозом по коже.
Как Мандельштам и Кузмин сотворили здесь
светоч пчелиный?
Автор сих строк себя чувствовал полою глиной,
муз окариной, - для мыльных пузыриков воля.
Море здесь рядом. Но как же добраться до моря?
Свеч сталактиты, остынув, твердеют в сосульки.
И Достоевский с А.С. здесь играют в бирюльки,
только кончается всё наводненьем, и крысы сбегают
серой толпой из подвалов. И быдло свергает
Божьих царей. Остаётся лишь города остов.
Я не приду, не приду подыхать на
Васильевский остров.
20 марта 2014