***

Нет, мой ангел, мне было нисколько не жалко, и я
Раздобыл бы еще, где и как, не имею понятья! –
(Чтобы только увидеть, как бедная Вика моя
Из комода достанет увядшее белое платье,

И края паутиновой марли тихонько раскрыв,
В эту белую лилию вновь с головой окунется,
Там, где бал выпускной, и прощального вальса мотив,
Или то, что потом от него, наконец, остается…

Остается едва такта два, а потом, неизбежно,
Возникает цезура, в которую можно сложить,
Словно в старый комод – ворох сросшейся насмерть одежды,
В горле ком безутешный. И дальше попробовать жить) –

Два билета в театр! Боже мой, два билета в театр!
Небольшая цена за весну и за белое платье,
За дырявый на пальцах чулок, за  «размазанный» кадр
Черно-белого, с «видом», окна, и совсем уж некстати
 
Поцелуй со щетиной – нелепый, но очень такой….
Чтобы фыркнуть водой на застиранный ворот рубахи,
Ей приходится снова на кухню идти за водой
С металлическим вкусом, внезапным, как  детские страхи.

Ей припомнились ангелы, те, что незримо плывут
В облаках над землей. И она, узнавая их лики,
Всё нежней прижимала, ладони сцепив, к животу –
Как ребенка – футляр
               из-под маминой
             сломанной
     скрипки…
 
Дали занавес! Люстры зажглись. Оживился партер.
Вика хлопала, хлопать хотелось ей, как ненормальной!
И любой сочинитель, такой бы, как я, например,
Здесь оставил ее. И пошел бы – в буфет театральный.

Театральный буфет! Как мне нравится этот коньяк,
И артисты, и грим, и волшебное чувство утраты!
Они, может, и лгут для того только, радость моя,
Чтобы не умерла моя бедная Вика от правды.

А вот так вот, «под ручку», под небом ночным и холодным
Она шла бы... и он поправлял ей заботливо шаль.
И того, что «спектакль» оказался таким мимолетным,
Было им, ангел мой… Нет, нисколько бы не было жаль!