Акулина нянчится (Анисья Ивановна Искоростинская) / Стихи.ру

      Каждый, с кем навсегда связала меня судьба уже тем, что подарила нам общую родину – удивительные по красоте места в восточных отрогах Саян, наверняка согласится, что уникальны они были и в плане этническом. Я говорю «были», потому что сейчас там живёт всего несколько человек, кому любо на приволье держать пчёл, разводить скот, валить лес. А на моей памяти жили в этом подтаёжном уголке Идринского района в нескольких километрах друг от друга староверы, мордва и поволжские немцы. В Малых Кнышах жило много староверов, Петропавловка была мордовской деревней, а Никулино приютило немцев из Поволжья. Моё непродолжительное деревенское детство, конечно, оставило некоторые впечатления о людях моей малой родины, но пристальный интерес к ним возник много позже, во время моих эпизодических приездов к родственникам. И, конечно же, я не могла не обратить внимание на такую колоритную личность, как мордовка Акулина Мартышкина. Её в округе знали все, и она питала ко всем неутолимый, живой интерес и, сама одинокая, бездетная, буквально жаждала облегчать жизнь окружающих, если они в том хоть сколько – то нуждались. Вот это качество и привлекло меня в ней больше всего, потому что делало её, уже весьма пожилую женщину, очень похожей на большого доброго ребёнка. Акулина, разговоры с ней, её поступки запоминались сразу и навсегда.
         … Сижу на лавке за оградой. Через дорогу – речка, за ней – гора Сибирка, густо поросшая березняком. Со стороны деревенского края, прозванного по какой – то неведомой мне причине Амуром, движется Акулина. В руке у неё длинная хворостина. Женщине около восьмидесяти, но впечатление такое, что не палка помогает ей идти, а она тащит палку для какой – то надобности. Движения энергичные, шаг широкий. Подворачивает ко мне, здоровается, присаживается рядом. Я ничего не спрашиваю: знаю, Акулина сама всё расскажет, хотя внимание со стороны было бы ей приятно.
            Это я сейчас, за глаза, называю пожилую женщину Акулиной, а вот в бытность моего с ней близкого знакомства её называли либо тёткой Акулиной, либо бабушкой Акулиной: ровни, которая могла бы звать её просто Акулиной, в деревне, пожалуй, было уже очень мало.
            Акулина помолчала с полминутки и начала со вчерашнего:
- Фоменки свинью вчера кололи, дак дали ножки, полголовы и мяска. Ага… Катя в магазин сёдни собиралась, дак чё-то не видать… Ага…
         Акулина прикладывает ко лбу ладонь козырьком, вглядывается в конец улицы. Очков она не носит. На дороге никого не видно, и старуха полностью переключает внимание на меня:
- Парунькина дочка приезжала, полушалок привезла в подарок. А у меня этих полушалков - уж сундук до краёв. Привезла бы мне яблочек с килограммчик, я люблю яблоки.
            Дело было в конце семидесятых, когда не то что в деревенских, а и в городских магазинах много чего не было, так что фрукты и ранние овощи были вполне приличным гостинцем. Парунька, так называла племянницу Акулина, проживала в соседней деревне - Петропавловке. Когда умер второй муж Акулины, она, наверное, от тоски подалась «на доживание» к племяннице. Но так, видать, привыкла быть сама себе хозяйкой и жить по своим раз и навсегда принятым сердцем законам, что сбежала из Петропавловки. Но об этом – в другом повествовании.
         Наконец в улице кто – то замаячил.
- Вона, Катя идёт! Робятишек с собой ташшит. Да и то – с кем их оставишь…
         Катя, совсем ещё молоденькая женщина с буйной копной кудрявых волос, натужно толкая детскую коляску по раскисшей после вчерашнего дождя дороге, подходит к нам. В коляске двухлетняя Олюшка и Шурик, которому ещё нет года.Катя не успевает поздороваться с нами, а Акулина уже подхватывает из коляски мальчика:
- А давай – ка я с Санькой понянчусь. А ты иди, иди в магазин, Катя!
      Катя радёхонька. Акулина, кажется, довольна ещё больше. Я хочу взять из коляски девочку,но Олюшка меня не знает и,скривив губки, отворачивается, тянется ручками к матери.
- Ну-ну-ну! - успокаивает малышку Катя. - Мы с тобой пойдём! Нам ещё на прививку надо.
      Прививка девочке навряд ли станет в радость, но она успокаивается.
      Коляска быстро удаляется в направлении центра деревни, где стоит единственный магазин.
      Наблюдать, как Акулина возится с ребятишками,– одно удовольствие. Кажется, что это ей нисколько не в тягость. Она без конца тетешкает ребёнка, не давая ему посидеть смирно, распевая при этом какие-то свои песни. Вот и теперь жду, что девятимесячный Шурик не заскучает, да и мне будет развлечение.
      Малыш таращится на Акулину без страха: она входит в круг хорошо знакомых ему людей. Акулина времени не теряет, принимается «нянчить» ребёнка.
- А мы с Санькой щас попляшем. Мы реветь не бу-у-у-дем!
      И хоть Санька точно не собирался реветь, старуха подхватывает его жилистыми, ещё не высохшими от годов руками под мышки и, поставив ножками себе на колени, начинает подбрасывать, вынуждая ребёнка делать энергичные приседания. Малыш сразу же принимает забаву, смеётся и размахивает ручонками. Акулина сопровождает это развлечение потешными песнями, над содержанием которых лучше не думать, а то засядут в голову надолго, как мне, например, и будешь разгадывать эти песни всю жизнь. Акулина знает их множество.
            Трата – тушки, трата –та,
            Нету тратовой пальта…
   Ну разве это не повод для того, чтобы поломать голову? А вот маленький Санька не думает над смыслом, с удовольствием скачет себе на старушечьих коленях.
            Тятька садит огурцы –
            Я не огурешница.
            Полюбила старовера –
            Перед Богом грешница.
      И опять прыгает в голове заноза: почему это тятька, а не мамка садит огурцы? Что с ней такое? Или, может, порядки в семье своеобразные?
   Жду, когда Акулина немного притомится, сделает передых, чтобы поговорить с ней о её песнях. Но конца – края не видать. Акулина поёт, а малец всё прыгает.
            Аты – баты, аты – бат,
            Скоро будешь ты солдат…
Акулина пропевает свои песни, как и говорит: с непередаваемым на письме акцентом. Голос зычный, почти без полутонов. Содержание песен Акулину, как и Саньку, не смущает ничуть. Она "выдаёт" и частушки про соседа с соседкой, и про кума с кумой, которые принародно кум и кума, а занародно у них иные, аморальные отношения...
         На дороге показывается Катерина: теперь в коляске, кроме Олюшки, котомки с продуктами. Внимание «няньки» рассеивается, и она ещё и ещё повторяет:
            Аты – баты, аты – бат,
            Скоро будешь ты солдат…
         Катерина доходит до скамейки, где Акулина потешает мальца, и ей становится ясно, что вместе с покупками она двоих детей до дома по грязи не дотянет. Понимает это и Акулина:
- А ты иди, Катя, иди, опосле придёшь за Санькой, как Володька твой на обед подбегнёт. Мы тут ничё, не ревём. Ага…
      Санька провожает свою мать равнодушным взглядом: чего реветь, дома ему такое веселье не часто выпадает. И опять зычно, без полутонов завелась Акулинина песня:
            Аты – баты, аты – бат…
      Я вмешиваюсь:
- Бабушка Акулина, что это вы младенцу уж который раз про солдата поёте? Спойте другое, вы же много песен знаете.
   Акулина, глазом не моргнув и ничуть не обидевшись, хохотнула:
- А Саньке ндравится. Да ить, Санька? А солдатом он будет. У их в родне все мужики крепенькие, пошто Санька не солдат? Дедка его, Костянтин, охфицером с войны вернулся...в кожаном пальте...
            Приустав, Акулина усаживает малыша на колени, даёт себе передых. Шурик вертит головой, заглядывает Акулине в глаза, желая продолжения праздника. Мне хочется того же: любо смотреть, как старуху и ребёнка веселит нехитрая забава. И невозможно определить, кому из них от этой забавы больше утехи.