На окраине Харькова— где мы окажемся все
в своё время—на скользком холме, без печали, без силы,
по колено в крапиве, по локоть в осенней росе,
мы искали могилы, свои родовые могилы.
бегал пегий щенок, но боялся ко мне подойти.
он искал свою сытость, как люди—тепла и ночлега,
и заглатывал всё, что ему удавалось найти:
и гнилое яйцо, и малину с сухого побега.
я звала его нежно, а ты уходил далеко.
выше шли по холму, хоронили кого-то беззвучно.
я старалась не плакать, но горе по нёбу текло
и душило, как жизнь бесполезная, грубая, сучья.
всё запомню: и стол, и ограду, и сломанный сук,
о который ударилась, быстро спускаясь, неловко;
вынимающий жилы тот жуткий растянутый звук
двух порожних вагонов, столкнувшихся на Сортировке.
напитается памятью сладкой ухоженный сад,
оттого эта мякоть тебе изначально знакома,
там, на улице, ниже, где чёрный растёт виноград,
прямо там, под окном, на стене бесконечного дома.