Грубый мост прогибается. доски одна за другой
набухая, гниют, выпадают, как старые зубы,
над зелёной водой, что уже не зовется рекой,
а вороньим оврагом, и только весною — запрудой,
где когда-то— лет сорок—и щука водиться могла.
кто тогда не рыбачил, тот долгое лето купался,
и теченье ловил. но куда и откуда текла
не припомнит никто, да и мало кто с детства остался.
всё ушло, заросло, затянулось болотною мглой,
испарилось, исчезло, впиталось слоями в породу.
моя мама сюда приходила совсем молодой
и смотрела с моста в эту чистую, свежую воду.
она видела дно, его светлый спокойный песок,
разноцветные камни и длинные пальцы растений,
отраженье лица, удлинённое наискосок,
и тяжёлые тени, почти недвижимые тени.
солнце криво висело на самой высокой сосне,
ослепляло глаза, разбивалось о реку, с размаха
расщепляясь на искры, играя на тонкой волне,
будто страха не будет, а, может, и не было страха.