Не генеральский кортик, не серебряный подстаканник— дурное семя
досталось в наследство от деда—
упрямый характер, несовместимый с профессией правоведа,
что была условна в нашей отчизне в любое время.
И когда слово «право» имело одно значенье,
и могло привести только в чёрные списки—
в лучшем случае, в худшем—к потере близких,
и «к десяти годам …без переписки».
Несмотря на всеобщий голод и ночные страхи
и в 30-х, и во время войны всегда была икра, шоколад и сухое печенье
в генеральских семьях, находящихся на особом обеспечении.
Всегда наготове была пара свежего белья и белая ненадёванная рубаха,
под опись
сложенные в кожаный чемодан,
десятилетие простоявший в конце коридора.
Дед был прокурором в годы террора.
Полжизни верил в партию, вторую половину—в стакан.
Бог знает, где стоит его подпись.
Я видела её только на сигнальных экземплярах
юридических книг—всегда сверху и справа,
прямо перед вступлением о скорой победе коммунизма.
Дед был убеждённым партийцем без практицизма.
Над этим всегда смеялись в кулуарах
Института Государства и Права—
фактически в его малой отчизне.
Я работаю там же — вот она, ирония жизни!