Шестой десяток, не дофин, не мачо,
Ползу в финал потрёпанный, под мухой.
А следом увязались Неудача,
Несчастье и вульгарная Непруха.
Ещё не вижу райские огни я,
Стих не допет, бутылка не добита.
Но под окном стоит Гипертония,
Рука в руке с угрюмым Простатитом.
Сочится сердце кровью, что не греет,
Душа скорбит от дружеских порезов.
Уходит срок, приходит диарея,
Грядут маразм с задорным энурезом.
Тускнеет медь поэческого нимба,
Давно воняют сморщенные строфы.
А тушка тщится покорить олимпы,
Но, чтоб без Арафата и Голгофы.
Вот так вся жизнь в раскопках и погоне,
Фурор и ямы, чистота и скверна.
А там, в конце старушка в балахоне,
Труба, полёт, ну и котлы, наверно.
Два ночи, дымное колечко, плывёт по ветру в никуда. А под горой чужая речка, бежит в чужие города.
Командировка. День без водки. Река, прибежище тоски. И в ней плывут чужие лодки, чужие мокнут топляки.
Коты в бурьяне хулиганят, прибиты вечною весной. А где-то девки ходят в баню и снова, снова не со мной.
Прохлада, ночь, жасмин и розы, травы душистый кашемир. Обычный день, стихи и проза, безалкогольный, как кефир.
Весенний дождь, гремит вода в мой подоконник ржавой жести.
Рисуют нервы-провода картину в рюмках «два по двести».
А за окном лошадный скок, летят по трассе, выгнув спины,
Стальные детища дорог, поток грохочущей конины.
Пылят в неведомую даль, на встречу с долгожданным летом.
Покорно притопив педаль, целуя лужи «гиславедом».
В страну, где каждый друг и брат и слесаря совсем не хамы.
Где так волнителен домкрат, распутны смотровые ямы.
Там извели автоворов, «Москвич» и «Волга» - положенцы.
И там совсем нет шоферов, а те, что есть, одни лишенцы.
И вот, раскраскою пестря, врубив для драйва «Из вагантов»,
За счастьем в дальние моря летят машины эмигранты.
За перелётной мелюзгой в рододендроновые страны.
На долгожданный водопой с высокой степенью октана!
Тайна! Над миром беспечность и нега,
Утренний воздух хомутной иглой
Колет спешащего в жизнь человека
Время листает прочитанный слой.
Наледь дробится под шпилькою звонкой,
Двое у зябких подъездных ворот.
Тащится пленное тельце ребёнка
В домну надуманных взрослых забот.
Выспался дворник с навязшей лопатой,
Ночь на изломе рассветном остра.
Горько вздыхая на ВАЗовский фатум,
Чья-то Приора пускает ветра.
Где-то за Камой придушенно воют,
Сетуя осточертевшей зиме.
Да кувыркается старый геоид
В вечной стремящейся к хаосу тьме.