Стал. Мислимат - мастерица и львы
О поэтессе и мастерице ковроделия.
Искать ее, мастерицу, пришлось не так уж долго, но факт, что пришлось искать. Осталось чувство недоумения, и вот почему. В недавнем еще прошлом, сами помните то время, в Южном Дагестане пришлось бы (ну, скажем, ради любопытства) поискать семью, где бы не было своей ковроткачихи. А если все же была такая семья, оттуда, чтобы не ощущать свою некоторую ущербность, посылали девочку в дом, где ткали ковер. И она ходила, как в школу, пока не овладевала азами мастерства… Обычно же дочка училась у матери (или внучка подсаживалась к бабушке за станком). Девочка-кроха пяти лет умела выполнять узел и ткала по указанию старшей, а в восемь лет ткала уже без посторонней помощи.
У нас возникло огромное желанию познакомиться с живой мастерицей из тех, настоящих, послушать ее, что-то вспомнить, а что-то и узнать заново… Так мы оказались в селе Средний Стал, Сулейман-Стальского района, в доме семьи Ахмедпашаевых. Хозяйка, Мислимат Ахмедпашаева, пожилая, но еще деятельная женщина, с хорошей памятью, с речью умной и сдержанно эмоциональной. Не задумываешься над ее возрастом, если не знаешь, что живет она (смотря с вершины наших лет) пугающе долго и что ей почти девяносто.
Что ответила Индира Ганди?
Думаете, мастерица будет изливаться перед приезжими, рассказывая о тайнах мастерства, объяснять особенности различных ковровых рисунков – «сафар», «фурар», «капир», «пистолетов», «крестов», рассуждать об узорах «кизиловый цвет», «ласточки», «петушки» и прочих? Нет же, если вы сами не проявите интерес, пытаясь проникнуть в тайны искусства поглубже. Но она может вспомнить о разных случаях, не всегда смешных, связанных с работой и коврами.
Тетушка Мислимат расскажет, например, о сложившейся в советское время устойчивой традиции по изготовлению «именных ковров», по-своему уникальных, предназначенных для музеев, выставок или на подарки. И под ее руками, по официальным заказам, в немалом количестве возникали ковры с символами государства и различными эмблемами, портретами прославленных людей, приуроченные к знаменательным датам и событиям.
А вот ковер с изображением Индиры Ганди пожелала соткать просто так, не по заказу, чтобы «ей было приятно». Советские женщины (они особенно), если вспомнить, обожали как индийские фильмы, так и Индиру Ганди, возглавляющую Индию, – дружественную страну. С помощью сына Ахмеда, тогда московского студента, было написано и отправлено премьеру Индии письмо с благопожеланиями и с предложением соткать для нее ковер с ее же портретом. В ответ из Индии пришло письмо в «конверте со слонами», написанное на английском. Учительница иностранных языков, к которой обратились, прочиталаписьмо не без труда, пояснив, что написано оно на «английском с акцентом». Индира Ганди приветствовала и благодарила мастерицу, но от предложения отказалась, высказавшись в таком духе: мол, не стоит изображать на коврах людей, лучше использовать орнаменты растительного и геометрического характера. Удивительно было, что в Индии так думают.
Тетушка Мислимат считает, что это хорошо, когда в жизни есть что вспомнить с улыбкой.
Уважающая себя мастерица, с одной стороны, не позволит себе даже на один узел изменить ковровые рисунки, по которым ткали до нее. К ним, рисункам, дошедшим из глубины веков, редко, в самых удачных случаях, приживается что-то новое. А с другой стороны, талантливые мастерицы давали простор своему воображению и ткали ковры, далеко отходящие от традиции.
Так можно сказать о коврах с изображениями зверей и птиц, которые тетушка Мислимат ткала по собственным рисункам. А по эскизу брата Асанбега «Девушка со львом» она изготовила два ковра. Легко бежит лев с красиво распущенной гривой, а на нем сидит девушка с «хунчой» – подносом со свадебными подарками. За один из них, вспоминает мастерица, она купила в Белиджах пряжи на три новых ковра.
«Ковер с утками» по собственному рисунку тоже относился к любимым, но нужда заставила вынести его на продажу. На касумкентском базаре (во времена, когда на этот базар, собирающийся по воскресеньям, еще по-старинному многоцветный и бурный, стекался народ и из отдаленных лакских, и из табасаранских сел) не успела она расстелить ковер напоказ, как ее роем окружили люди. Тут же объявился и покупатель, мужчина из села .
Хорел, как она заподозрила, кем-то из ее односельчан заранее был предупрежден, что мастерица выносит на продажу знаменитый ковер.
Тот предложил: «Скажи свою цену». Расплатился, не торгуясь, собрал ковер, навьючил на лошадь и увез его под неодобрительный гул толпы, требовавшей, чтобы дали еще полюбоваться.
Вспоминая о трех небольших коврах по рисунку «Морская дева», она рассказывает: «У меня маленькими померли несколько детей. Когда хоронили трехлетнего сына, его понесли на кладбище в одном из этих ковриков. Я сказала, чтобы ковер не приносили домой, в нем и похоронили ребенка. Потом я видела сына во сне, он говорил: «Мама, меня ворсинки колют». – Она поежилась: – Не надо было хоронить в ковре…»
Ожившее творение
На коврах тетушки Мислимат часто появлялись птицы, пожалуй, еще чаще – львы. Она никогда не задумывалась почему – просто так получалось. Вот, казалось бы, джейран, бесконечно воспетое, издавна излюбленное мастерами искусства грациозное создание, но его нет ни на одном из ее ковров.
Один ковер со львом ей особенно памятен. Она слышала сказку о молодце, которому пресказали, что он умрет в первую ночь своей свадьбы. Когда настала пора и молодец все же женился, его с невестой заперли в доме, снаружи наставили сторожей. Однако ничто не помогло: с потолка комнаты на паутине спустился паук, обернулся свирепым зверем и растерзал незадачливого жениха. Возможно, под впечатлением услышанного разыгралось воображение. Завершив работу над ковром со львом, она сняла его со станка (минуты, минуты, сколько бы не повторялись, всегда немного торжественные в жизни мастерицы), повесила его на стену, оглядела и, удовлетворенная, прилегла передохнуть.
– Была предсумеречная пора, когда в село возвращается стадо, – рассказывает она. – Детей, их у меня уже было трое или четверо, нет дома, я одна. Этот лев на ковре мне особенно нравился: приглушенно-оранжевого цвета, широколицый, с роскошной гривой. Смотрю на него, и вдруг мне показалось, что его зеленые глаза живые и он наблюдает за мной. Во мне что-то оборвалось, я вскочила и выбежала из комнаты…
«Таков мир»
Так переводится название со вкусом изданного сборника ее стихов, но на лезгинском оно насыщено смысловыми полутонами: тут и жизнеутверждающее начало, и принятие того, что тебе было отпущено судьбой, и тонкая ирония много пожившего человека.
– Я поэтесса с первого своего дня пребывания в этом мире, – шутит она. – Мать пришла с тока, с молотьбы, и ночью родила меня. Утром, обвязавшись по животу платком, опять пошла на ток. (Не лежать же было дома в летнюю страду по той причине, что родился ребенок.) Я осталась одна, если не считать бабки до того дряхлой, что и сама, как ребенок, требовала ухода. И начала петь. Так и пою до сих пор.
Узнав, что тетушка Мислимат пишет стихи, мы восприняли это как должное: почему из сердца мастерицы не должны изливаться песни, ведь это так естественно. Удивились мы после, когда ознакомились со сборником ее стихов.
…………………………..
Такая она была, жизнь…
Лет пятнадцать назад они пережили несчастье: в отсутствии хозяев дома случился пожар, в котором сгорело все. Когда тетушка Мислимат с сыном Ахмедом, гостившие у родственников в Махачкале, срочно приехали, снизу, сквозь обвалившийся потолок, можно было разглядеть, что стало с верхними комнатами, и еще источала дым стенная ниша, где хранились ковры, особенно любимые и оберегаемые мастерицей.
Толпились люди, раздавались причитания, слова участия и сожаления, кто-то уже приступил к сбору денег на помощь. Тетушка Мислимат попросила всех успокоиться, сказала, что денег собирать не надо, спасибо, мол, мы сами справимся. Ушла от всех и в глубине двора села под навесом на край тандыра. Сидела одна и молчала, в сердце у нее рождались горестные строки: «Повисли, оскорбленные, две мои руки: Труды их неустанные слизнули пламени языки…» Люди, недоумевая, расходились. Тогда близкие корили ее за неподобающее поведение. Но тут ничего не поделаешь: такой характер, менять уже поздно.
«Естественное вымирание» народных промыслов никак не относится к производству ковров
Уже третьеклассницей она ткала ковер самостоятельно. Как впервые с матерью села за станок, не помнит. Но помнит, что в школу, когда исполнилось семь лет, ее повели прямо с фабрики. Так и пошло: до обеда спешила прямо с фабрике, после – в школу. Знания схватывала на лету, но учеба продолжалась недолго: «Только три класса у меня», – впрочем, и того хватило, чтобы в годы войны закончить в Касумкенте шестимесячные курсы и учительствовать в соседнем селе, не очень близком, куда вместе с подругой каждый день ходили пешком.
– Я стала кормилицей семьи, – рассказывает она. – Отец с матерью – уже старые, остальные наши дети – еще маленькие. Старший брат был на фронте, он не вернулся. А я не знала, что значит уставать на работе. И красавицей слыла, зачастили сваты, бывало за день принимали дома посланцев от двух женихов. И все уходили ни с чем: мои родители никак не решались расстаться с дочерью, которая завершала ковер всего за двадцать дней.
Женщины тех времен… Они ходили на фабрику, а ведь чуть ли не в каждом доме, в одной из комнат возвышался ковроткацкий станок, убираемый разве что в летнюю страду. Никто не освобождал женщин от ведения домашнего хозяйства и от забот о детях, их же в семьях росло не один и не два – больше. И на колхозные работы нельзя было не ходить. И стоит ли напоминать, что именно они, те женщины, в прямом смысле выручили страну, когда стало особенно худо. В годы войны тетушка Мислимат, тогда молодая девушка, дважды оказывалась на трудовом фронте, если без пафоса, рыла землю на строительстве оборонительных рубежей. В колхозе стали придавать особое значение выращиванию «стратегической культуры» – непривычного для них хлопка. Она может вспомнить, какими мягкими и нежными были комочки «белого золота», собираемые с кустиков, и как наливалось к вечеру свинцовой тяжестью тело после работы на хлопковом поле.
– Глупенькая была, только и знала, что работать. В голосе тетушки Мислимат прорвалась обида. Но тут же она рассудила: – Однако те, кто не любил утруждать себя работой, намного моложе меня, ушли из жизни, а я все еще хожу по земле. И убежденно: – Труд защищает человека.
Давненько что-то не слышали ничего подобного. И еще мы, завороженные, услышали от старой женщины: «Чем лежать в могиле и кормить червей, лучше жить…» Сказано было сдержанно, с пониманием прихода неминуемого конца, но без тени ужаса перед ним и с непреодолимой любовью к жизни. У нее есть строки, которые в подстрочном переводе могут звучать так:
Человек не насытится жизнью,
Если здоров;
Он не обделен счастьем.
Достигнет он мудрости,
Найдя единение с Всевышним.
Об исчезнувшей фабрике, и не только
Мы собирались писать о мастерице ковроделия и больше ни о чем. Всего лишь хотелось рассказать о сельской женщине из другого времени, из тех, кого у нас, как ни сожалей, скоро совсем не будет с их пониманием хорошего и плохого, их отношением к труду и семье, к самой жизни, значение которой для них определяется тем, что она дается человеку непросто… Но все же чувствуем, неудобно обойтись, скажем так, без некоторых обобщений и подвода к проблеме.
Ковровая фабрика села Средний Стал, одна из первых в республике, была открыта еще в I926 году. В лучшие годы в ее просторных светлых помещениях работали триста женщин (не говоря о филиалах в других селах). В течение десятилетий она являлась передовым предприятием, известным по всей стране. Опыт ковроткачих Среднего Стала перенимался в промысловых артелях Российской Федерации, к ним за опытом приезжали из Азербайджана и Туркмении.
За десять лет после Великой Отечественной войны фабрика Среднего Стала в пять раз увеличила производство ковров, и ее годовой план достигал 4400 квадратных метров. Представим себе: I400 ковров за год! Расходились они не только по нашей стране. Их партиями закупали на международных пушных аукционах. Среднестальские ковры побывали на выставках и ярмарках Нью-Йорка, Милана, Лейпцига, Брюсселя, Салоника, Дамаска, Джакарты.
И в последующем производство ковров в Среднем Стале неуклонно развивалось. Это было общей, хотя и затрагиваемой кризисными явлениями тенденцией для всей республики. В 80-е годы в Дагестане ежегодно производилось 50 тысяч квадратных метров ковров, из них 20 тысяч квадратных метров экспортировались в Англию, Германию и другие страны. Всего имелось 20 фабрик, на производстве ковровых изделий было занято, по официальным данным, шесть тысяч женщин.
Приятно говорить о прошлой славе, но что мы имеем сегодня? Почти не будет ошибкой, если коротко ответить, что не имеем ничего. Только четыре фабрики(!) (в Дагестанских Огнях и в табасаранских селах Межгюль, Ляхли, Джулии) считаются действующими. В отрасли занято всего 200 женщин, ежегодно производится немногим более I200 квадратных метров ковров – в три с лишним раза меньше, чем некогда выпускала одна фабрика в Среднем Стале. От нее самой остались, в прямом смысле, лишь воспоминания, да развалины стен.
Картина более чем удручающая. Можно считать естественным процесс отмирания тех или иных народных промыслов и примириться с этим. Но производство ковров к их ряду не относится, спрос на качественные ковры в мире только возрастает. А производство прославленных лезгинских и табасаранских ковров деградирует у нас на глазах.
Отдельные специалисты или просто приверженцы старинных промыслов, основательно, на научной основе, изучая технологию, пытаются сохранить и даже возродить наше древнее культурное достояние. Еще в 2004 году в республике была принята целевая программа развития народных художественных промыслов на период до 20I0 года, среди ее приоритетов было указано и возрождение производства «ковров и ковровых изделий с применением натуральных красителей». В конце прошлого года на сессии Народного собрания республики опять рассмотрели законопроект такой же целевой программы на 20II–20I6 годы. Какая работа проводится по принимаемым целевым программам? Кем и какие еще принимаются меры по возрождению ковроделия в Дагестане? Это уже тема другого разговора.
Тамила ИЛЬЯСОВА, Магомед ИБРАГИМОВ.
Газета «НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ»,
20II.№I3 от 8 апреля и №I5 от 22 апреля.