Маячила улица сельская, как в полусне,
И час был вечерний, какой-то задумчиво красный,
Когда гуртовщик появился на белом коне,
Иссушенный солнцем и ветром, измотанный, грязный.
Пыля и вздыхая, вослед потянулось за ним,
Как пленная армия, все перегонное стадо.
И где-то печально сквозь гул и мычанье звонил
Ведерный оркестр у колодца. И сумрачно стало.
Казалось мне, что по гигантской спирали времен,
А не по кривой и замызганной улице тесной,
Шел бык-исполин. И какого был возраста он
И сколько веков прошагал – никому не известно.
Но празелень вечности тронула бычьи рога,
А взгляд его карий упорен был так и разумен,
Как будто ни друга не видел вокруг, ни врага.
Он телом был крепок, душою давно уже умер.
Сто раз освежеванный, столько же раз воскресал,
Чтоб снова нахмуренный лоб свой подставить под молот.
Сочувственный вздох для него ничего не решал,
Тем более взгляд, выражавший корысть или холод.
И я был нелеп и ничтожен в прозренье своем,
Стоящий обочь с утопической грустью неясной…
Но вдруг мы по этим мгновениям распознаем
Приметы и смерти грядущей, и скорби напрасной.
1987 г.