Все, что могло произойти, уже произошло.
Руины города видны сквозь мутное стекло.
На просквоженный смертью сон не налипает снег,
И сон выходит нагишом на сумеречный свет.
Он, как великодушный бог, прощает сам себя,
А потому прощает всех и кается, любя.
Его не занимает мысль о суете земной,
Его не заслоняет мир, жестокий и больной.
По черным кратерам земли и лысинам песка
Ему навстречу сон другой идет издалека.
В одном убежище сойдясь, с огарками в руках,
Они забудут навсегда про свой сиротский страх.
Они увидят снежный двор под битым кирпичом.
Ни трупный яд, ни сладкий газ им будут ни по чем…
И пусть до этой ночи все, все в мире шло не так…
Ни мертвый флаг, чеканный шаг, ни истина, ни рак.
И если кто был всемогущ над ними и судил,
Безгрешен, неисповедим, тот внял и отступил.
А если только пустота, один вселенский мрак,
Над ними были, то они простили их и так.
И как в замедленном кино, кренился новый Рим
И падал, падал в грязный снег. И бледный серафим
Не мог в округе отыскать скрещения дорог
И сердце трепетное взять, рассекши грудь, не мог.
1991 г.